Шесть ноль, шесть ноль нокаута и по очкам

     Оценивавший полуостров как сапог сапогом Леонид Броневой, был, вне всяких сомнений, профессионалом высочайшего уровня, только - только осторожно начавшего внедряться в быт и сознание советских граждан, сменив наносное и сугубо официозное безумие сталинской эпохи, когда целая бригада робила уголек, централизуемый нарядчиком на фанерной табличке нормой выработки единолично Стаханова, а пройденные всем колхозом и бороной мили и лиги грунта отписывались Паше Ангелиной, приписочно и явно  фальшиво для любого неравнодушного знаменуя трудовой подвиг, будто в насмешку преподносимый именно фальшиво, при Хрущеве же самоуважение человека благодаря труду и качеству получаемого продукта заметно выпуклилось, оставляя, конечно, присущие командно - административной системе управления неизбежные приписки и ложь, так как кем - то безымянным было в свое время высказано априори непереводимое на любые языки этого мира : без туфты и аммонала не построили б канала. Вот, кажется, что не особенно сложно, бери каждое отдельное слово и переводи, но получившееся будет выглядеть лишенным хоть какого - то  минимального смысла, в чем, уверен, и таится, вовсе не прячась, народный истинный бриллиант, кем - то именуемый фольклором, кем - то мудростью отцов, анонимный, словно анекдот, широко и глубоко известный, не изучаемый в школах и университетах, но знакомый всем, кому посчастливилось родиться и воспитаться тута.
     - Опять тута, - вздохнула моя кошка, краем жолтого глаза заметив выскакивающие на экране буквицы, - а утверждал, что не патриот.
     - Я самим фактом проживания - патриот за всю х...ню, - отрезал я, нежно погладив ее за острым ухом, вызывая неизбежное нервное подергиванье хвоста. Она всегда вот так, вроде бы и позволяет приласкать, но одновременно показывает : смотри, двуногий, я со всей любовью могу и впиявиться острыми зубками и не менее острыми коготками хоть вот в руку тебе. - Не балуй ! - испуганно вскричал я, насмешив мою ушасто - хвостатую подругу. Она забавно фыркнула, потянулась, блаженно запуская когти в мякоть ковра, по климатическим условиям анахронично символизирующего вовсе не богачество в перьях, что утратило актуальность наравне с хрусталем при геополитицкой катастрофе, а благоразумие моей матушки - старушки, просто и непредвзято утеплившей таким незамысловатым способом помещения, в которых мы с нею и проживали, раздельно, конечно, этажами, так как личное пространство понималось моими родителями изначально, наверное, я и вырос именно таким : крайне индивидуалистическим и самим по себе. - Шалишь ! - уже тише кричал я в ее вихляющуюся спину.
    - Да пошел ты, - мурлыкнула она, задрав трубой полосатый хвост и направляясь на улицу, где ее поджидал приятель, прозванный " Шапочкой ". Он чисто белый, но кончик хвоста и макушка головы серые, кажется, что на нем шапочка, забавно. Кстати, о взаимоотношениях моей стерилизованной кошки с котами. Она сама ходит на улицу, ищет и находит их, ведет к дому, смешно они выглядят, чинно так вышагивая шаг в шаг, но подойдя к дому, попадая в пределы слышимости, моя кошка провокативно начинает орать протяжным и противным голосом, бежит со всей дури ко мне или матушке, всем своим видом показывая крайнюю степень испуганности. Мы ее жалеем, кота ругаем, а Муся, так ее именуют, придурковато трется о ноги, а затем идет ко мне на второй этаж. Прыгает в кресло, выделенное несколько лет назад чисто и строго для нее и только для нее, потопчется немного и укладывается бубликом спать. Когда спит - громко сопит. Я даже иногда хохочу над ее сопением, тогда она просыпается, смотрит на меня с нескрываемым презрением, осуждающе и широко зевает и вновь засыпает.
     - Венец творенья, дивная Елена, - безбожно в наглость перелицовывал я серенаду Караченцова широколицей Тереховой, в другом кино стрелявшей в лошадь, нескрываемо любуясь фотографией просто красивой женщины, симпатичной мне все эти веселые и не очень годы, обрезав все лишнее редактором изображений, - как фартануло мужу твоему, твоя улыбка жахает приходом в вену, что удивительно уму, проведшему немало лет среди угара, среди опийных чар и смыслов, язык не повернется к слову  " шмара", тебе бы надо коромысло.
     Настоящее такое коромысло, конь на скаку, горящая на фоне бескрайнего горизонта изба, подожженная гитлеровцами, кочумающие по трещобам толстые партизаны и - толстый - толстый слой шоколада, но не глумом, а простейшей констатацией факта : она вот сумела остаться интересной, несмотря даже на раздражающего шершавого супруга или не очень симпатичную дочь, а мисс миллионерша и мировая знаменитость ранжира " Мельдоний и понты " благополучно забыта и поминается лишь иногда для контраста.