Разлитое вино по ковру

Дождь, на мостовой светится город. Город тянется в отражении; по отражению рябь. Моросит.

Ты у картины. Над картиной...

— …карикатура, – высмеиваешь саму себя и злишься...

— Нет красок, — ты разбиваешь сердце моё, — вдохновением забыта… не те оттенки, не те люди, движутся тени! — Бросаешься из спальни в коридор, на крыльцо, по аллее… день прогулок, но ты забыта, озябшая душа.

— Почему тебя манит разреженный воздух столицы? Останься со мной!

Бежишь улочками на старую площадь. Мимо аптеки. Мимо кофейни, за храм. Прячешься. Горько плачешь за сокровенным кустом, впиваясь в землю ногтями: плачешь о сострадании малом: «Почему не те краски?!. где оттенки?.. кисти расплясались и вышли из моды… чувство слёзной обиды… что всё видишь, всё чувствуешь, а ничего создать не можешь... оно бурлит… начинает перегнивать, распыляться, брызгаться, язвенно тлеть и источать злобу на всё, что рядом…»

Сколько недель не спала — тебя ворочают пустые картины.

— Вот эти штучки вкусные... но очень дорогие, — прошептала ты, вывалив парочку из набранного в коляску. В таком огромном магазине — когда всё лежит в окружившей доступности, только руку протяни — схватишь цветную упаковку вкусного.

Что такое? Чувствую — меняешься. Дышишь горько, с буханками хлеба и молока пакетами в тяжелых сумках. Ждёшь опоздавший автобус на сквозняке.

Кругом истёртые лица — монохромные взрослые.

В транспорте народу… но тобою найдено место.

В тебе безумный взгляд счастья — где-то под грустью и прилежной печалью.

«Живём словно в гостях, у каких-то людей перебиваясь».

Сегодня на встречу с психологом назначено быть ей одной.

— Порой, хочется плакать, — начала в плотной завесе подозрений, сама, после тихой затянувшейся паузы. — Он и его семья, знаете, относятся ко мне так, будто и впрямь могу быть хорошим человеком. А главное, что больше всего бьёт по моему сердцу, они действительно в это верят... Мы пара, а они — семья. Наверное, мне следует что-то о нас понять? …Почему его избегаю? Знаете, когда настолько хорошо жить с человеком, а он строит планы дальше, без тебя, к своей одной единственной мечте... — больно.

Спустя два, а может, три месяца
Ты растолстела, округлилась, набрала десяток килограмм. Жуешь поздним вечером: хрустишь, намазывая большим слоем сладкое. Ты давно позабыла последнюю картину свою. В каком далеком естестве памяти ты схоронилась и с яростью и злостью грызешь кровавую десну?.. Кого коришь за... то, родная.

— Мы привели жизнь в бытность! — не твои слова. — Приспособились к комфорту и зажили — слова советской матери твоей ...о двоих, брошенные нам в запале прощания.

Любимая, помню, как мы с тобою впервые поздоровались. Мы назвали друг другу наши имена и протянули руки, пожав. Я глупец, за песней сердца, поторопился и не прочувствовал первую секунду. А что, если это и есть ты? Куда я так спешу, куда?

Ты ушла, в себе себя сполна выискивая.

Живешь приходами.

Где мне тебя сыскать, где найти ту, истинную?

Может, есть на окраине шалаш, где в дыму одинокий ангел пишет, сокрушаясь, оду истории.

Общее воспоминание обесценено: тебе кажется, тобою я играю для другой. Живу тобою движимым воздухом. Кажется, уловила нашу суть... ты обозналась, милая, вещее в сердце замерло, что с тобою... Ты не движима туда, где мы друг другу сон мечтали... Прошу очнуться... прошу, прошу: поставь тяжелые сумки... не обгоняй прохожего, не врезайся в толпу локтем. Что с нами? Что становится? Оставь попытку взросления на оливке, на лучшей колбасе. Прислушайся к ранимому ропоту ещё не далеко минувших наших дней. Очнись! Твои глаза, ты — таешь. Милая, — целую в щеку, — родная, общее воспоминание бесценно...

И вдруг мы одинаково отреагировали на совершенную глу-упость. И тут же между нами пробежала искра, взбудоражив вседремлющее чувство.

Что-то во мне забилось...

Вздохнуло сердце твоё.