Путешествие принца Людвига - 14

Две недели в ноябре

Те две ноябрьские недели, которые никак не отмечены в Дневнике, отнюдь не были спокойными. Наоборот, напряжение накапливалось, но, видимо, из-за того, что две противоборствующие партии возглавляли женщины – правительница и цесаревна, - в их действиях доминировали нерешительность и спонтанность.
Причем у обеих соперниц были свои главные советники – граф Линар у Правительницы и маркиз де Шетарди у Елизаветы. Вот вам и зарубежные кукловоды!

Беда правительницы заключалась в том, что её советник – Линар – временно отсутствовал, а почтовая связь в те времена не отличалась оперативностью. Растерянность Анны Леопольдовны в эти дни наглядно передают её послания к любимому графу:

«Ожидаю Вашего возвращения с тем большим  нетерпением, что мне хочется услышать суждение Ваше о некоторых вещах, которые сильно изменились наружно с Вашего отъезда. К нам сюда явился какой-то человек из Франции, предпринявший эту прогулку единственно ради того, чтобы нанести визит г-ну Шетарди, как утверждает он сам. Хорош предлог! И весьма достоверен. За всё время своего здесь пребывания он ни разу не показался при дворе, но всякий день наведывался к принцессе Елизавете, а также к Шетарди. До сих пор нам не ведомо, какова была цель поездки сего визитера. Мне дают столько советов, что я уж и не знаю, кому верить: порой было бы лутше и не знать всего, ибо половина наверняка ложь, никогда в жизни не было у меня столько друзей, или именуемых ими, как с тех пор, как я регентство приняла. Щастлива бы я была, коли всегда могла отличить истинных от ложных! Напишите мне, что вы думаете о манифесте шведском. Берегите здоровье Ваше и любите меня по-прежнему, иного я не желаю».

В свою очередь, явную нерешительность демонстрировала и Елизавета Петровна. Во время очередного недомогания Иоанна Антоновича камергер Елизаветы (возможно, Михаил Воронцов) ночью явился к Шетарди  с заявлением, что малютка-император умер, и цесаревна спрашивает, что ей делать. Французскому посланнику пришлось спросонья инструктировать своих подопечных, что, мол, пора Елизавете сговориться со своей «командой» о выступлении. Беда была в том, что Елизавета до тех пор водила Шетарди за нос – никакой организованной партии у неё не было. Мнение, что за Елизаветой  стояли влиятельные сановники и военные, могло сложиться у посланника из рассказов другого француза – Армана Лестока. Тот уже с весны 1741 года охаживал Шетарди, внушая ему, что у Елизаветы сложилась своя группировка, которая готова при благоприятных обстоятельствах принять бразды правления, только вот нужна некоторая политическая поддержка, да и материальное вспомоществование не помешало бы! В итоге хитроумный лейб-медик выудил у прижимистого посланника две тысячи в иностранной валюте на расходы «по устройству революции». Именно эта смешная сумма фигурирует в исторических хрониках о тех днях.

В действительности, контакты Лестока и самой Елизаветы с Шетарди давно не были секретом. За несколько месяцев до переворота муж правительницы, Антон Ульрих, рассказывал английскому посланнику Финчу о ночных визитах задрапированного в темный плащ француза к Елизавете.
Не дремала и дипломатическая разведка: вице-канцлер Остерман по своим каналам получал предупреждения о готовящемся перевороте и, будучи с правительницей в прохладных отношениях,  направил к той обер-гофмаршала Левенвольде. Анна Леопольдовна, видимо, находясь в соответствующем настроении, обозвала того сумасшедшим.

С другой стороны, что можно было ожидать от двадцатидвухлетней женщины, которая, возможно, еще страдала постродовой депрессией после недавнего рождения дочери? Да и, в действительности, правительница ещё совсем не знала жизни.
Анну Леопольдовну почему-то считают более немкой, чем русской.  По отцу она, действительно, Елизавета Катарина Кристина, принцесса Мекленбург-Шверинская. Но из Германии в Россию была вывезена в 3-х летнем возрасте и за границей более не была. Детство её прошло при дворе её бабушки – царицы Прасковьи Федоровны в селе Измайлово под Москвой. Поэтому русские обычаи и взгляды на окружающую действительность были ей хорошо знакомы. Нельзя сказать, чтобы она их разделяла, но то, что знакомы – это наверняка.
Детство, проведенное при властной бабушке с безвольной матерью Екатериной Ивановной в затхлой атмосфере царского Измайловского дворца, не оставило шансов для развития её способностей и характера. Отрочество, прошедшее в камерной обстановке двора императрицы Анны Иоанновны за чтением французских романов, также не обогатило её жизненным опытом.
Не располагая природной харизмой своей двоюродной тетки - Елизаветы Петровны Романовой, принцесса Анна до своего замужества находилась в тени.
Попав, практически сразу, из инфантильного отрочества на придворную ярмарку тщеславия, Анна не успела приобрести иммунитета от влияния вельмож, «именующих себя друзьями». Поэтому, видимо, её сохранившаяся с юных лет страсть к саксонцу Линару была не только любовной - в нем она видела благожелательного патрона, не имеющего к ней корыстного интереса. Но в ноябре 1741 года Линар был далеко от Санкт-Петербурга.

Однако не только Анна Леопольдовна страдала инфантилизмом. Поддерживающая правительницу «партия» из гражданских и военных чинов, имеющая весьма аморфный состав, слабо реагировала на известия о «революционных» намерениях цесаревны. Правительственные сановники впали в опрометчивое заблуждение: не видя в окружении Елизаветы сильной личности, подобной фельдмаршалу Миниху, скинувшего регента Бирона, они легкомысленно полагали, что Брауншвейгскому семейству, пока жив малютка-император, вполне можно спокойно править и дальше.

В те дни наблюдательный принц Людвиг докладывал брату-герцогу, что все важные дела отложены на потом, так как вскоре в Санкт-Петербург должен вернуться граф Линар, а тем временем «… Шетарди теперь уже без стеснения пропадает дни и ночи в доме Елизаветы, притом открылась интрига с её стороны».  Прямодушный  принц выражал своё настроение следующим образом: «… счастлив тот, кому нет нужды тут находиться. Ибо в Петербурге собрано всё худшее, что есть у черта».
Даже Антон Ульрих, на глазах терявший влияние при дворе и в будуаре супруги, считал, что, пока не поздно, следует изолировать Елизавету как агента враждебной страны – Швеции.

Между тем, и вице-канцлер Головкин – ответственный за подготовку манифеста о наследовании престола, - соизволил обратить внимание на участившиеся встречи цесаревны с Шетарди. Видимо, через Юлиану Менгден, он довел свои опасения  до правительницы. «Накрученная» с разных сторон Анна Леопольдовна решилась, наконец, «серьезно поговорить» с цесаревной. Однако правительница выбрала не самый удачный день для разговора – именины своего папеньки, герцога Мекленбургского.

Из Дневника:
"26-го (9 дней до переворота) при дворе праздновали именины герцога Леопольда Мекленбургского, отца её высочества; перед обедом стреляли 30 пушек, вечером были танцы. С этого дня греческая церковь начинает шестинедельный пост, в продолжение которого нельзя есть мясо или то, что приготовлено на жире».