Альтруистка Часть 1 Глава 12

На самом деле, если разобраться, у Оли, только что вышедшей из дома Миши Угрюмова, не было ни малейшего плана действий. Вперёд её повлекло какое-то иступленное вдохновение, больше похожее на «Летучего Голландца», парусник-призрак, переминающийся с бока на бок посреди скользких, маслянисто-жирных волн. Оля тоже летела вперёд, как санки по ледяному желобку. Утешенная разговором с Михаилом, она почувствовала, что лучше всего заглушить боль поможет вовсе не бездеятельное сидение в комнате и не выглядывание в сад грустными, воспалёнными глазами, а какая-нибудь кипучесть, живое дело, - в память о Филиппе, - но вот только что?

Ещё несколько дней Оля промучилась в раздумьях, что бы такое это могло быть. Воображение рисовало ей какие-то заранее обречённые на провал, в силу их грандиозности, подвиги. Сделать что-то мелкое, незаметное ей представлялось недостойным Филиппа, - а на великое, громкое, громыхающее, что могло бы всех поразить, у неё не было сил и дарования. Действительно, идеи без дарования - мертвы; как призраки, они бродят перед мысленным взором, разжигая сердце бесплодным, ледяным огнём, не имея способности во что-то воплотиться, так сказать, вочеловечиться. Ей очень хотелось бы иметь дарование, но в поисках его, углублении в себя, самокопании Оля постепенно утвердилась в мысли, что она бесталанна.

И вдруг ей от этого осознания стало очень-очень хорошо и легко. Будь у неё талант, им нужно было ещё как-то правильно распорядиться. Говоря языком коммерции, правильно вложить свой капитал, чтобы получить дивиденды, - не прогадать. А бесталанный человек свободен от тяжести своего таланта, не довлеет над ним этот гордиев узел. Определившись с отсутствием таланта, Оля принялась решать, в чём же тогда может состоять её вклад в поддержание живой памяти Филиппа. Нужна жертва! Вот именно! И Оля готова была принести себя на этот алтарь. Сгореть, полыхая в праведном огне, куда значительнее, нежели загнить от синей тоски.

И Оля решила, что начнёт всем помогать вдвое, а, может быть, и втрое больше прежнего. Она никому об этом не скажет, и даже не будет намекать, - не говоря уже о том, чтобы просить какое-либо вознаграждение за свои труды. А главное: терпеть лишения ради того, чтобы ближнему досталось больше и лучше. Вот это-то она точно сделать сможет, это ей по силам и даже вполне в духе её жесткого характера, который, после потери Филиппа, стал ещё более стоическим. Оле даже понравилась эта идея, она заставляла девушку как бы заключить пари с самой собой, проверяя себя на прочность. Да, встреча с Филиппом её довольно размягчила, сделала нежной, мечтательной и мягкотелой, - а теперь пришло время снова выходить на покинутые рубежи. На линию столкновения с самой собой. Бросить себе вызов. Боль помноженная на боль иногда даёт ощущение некоего наслаждения, особенно свойственное людям с мазохистскими наклонностями. Им кажется, что, причиняя себе боль, они делаются сильнее, закаленнее.

Олимпиада яростно бросилась исполнять свою программу. С утра следующего дня после принятого ею решения она взяла отрез марли, сухой сфагнум, цветы хлопка, - всё, что показалось ей приемлемым, - и сделала защитную маску на лицо. Сделала интуитивно, как посчитала нужным, не имея никакого опыта в шитьё, - какая-никакая, но всё-таки защита для органов дыхания. А ещё через день снова заступала на свой санитарный пост в Кантонский госпиталь.

Девушку поразило, как за совсем короткое время поменялся контингент больных. Пациенты лежали в палатах всё больше с жаром и воспалёнными лимфатическими узлами. Персонал больницы, работая самоотверженно, не справлялся с наплавали людей, просящих о помощи. Многие больные дожидались, пока их примет врач, сидя на развёрнутых циновках прямо на эспланаде больницы. Они переговаривались, садясь близко друг к другу, некоторые ещё сохранили способность шутить и смеяться, случайно забрызгивая слюной соседа. А потом эти же люди, которые ещё час назад беззаботно шутили, вдруг проваливались в забытьё, температура резко поднималась и больше не спадала, - и врачи, бегая от одного страждущего к другому, к сожалению, ничем не могли отвратить неминуемого трагического конца. Они как-то облегчали жар, организовывали размещение вновь прибывших на местах тех, кто уже не нуждался в своих кроватях, и сами лишь каким-то чудом оставались на ногах. Больничный морг работал на полную мощность, готовя тела к передаче похоронной службе.

Оля первое мгновение опешила от развернувшейся перед ней картины. Таким странным и теперь невероятным ей казался тот факт, что в нескольких кварталах отсюда всё так тихо и мирно, жизнь и время будто процеживаются по капле в своих вселенских песочных часах, а здесь - настоящий муравейник, истинная катастрофа, а время летит, как ретивый конь, лязгая языком и выпуская из ноздрей клубы адского дыма… Но ровно через мгновение она вспомнила свою установку и включилась в работу, уже не думая ни о чём.

Из прежних её коллег, казалось, не осталось никого. Спрашивать о их судьбе Оля боялась. Погибли или сбежали? Обе перспективы причиняли одинаковую боль и разочарование. Поэтому Оля предпочитала не думать, как предпочитала не зацикливаться на мысли, что не сегодня-завтра что-то подхватит от больных, и жизнь её начнёт обратный отсчёт. Пару раз она мельком видела лицо Михаила, - он к тому времени, видимо, уже выздоровел и теперь трудился в госпитале, находя в себе силы улыбнуться ей издалека, - но работы было так много, что им не предоставилось случая даже перекинуться двумя словами.

Оля же была, как скала, - она никому не улыбалась, а если улыбалась, то ей казалось, что все вокруг чувствуют фальшивость её улыбки. А чему, собственно, было улыбаться в складывающихся обстоятельствах? У неё даже скулы сводило, стоило приподнять уголки губ кверху. Механика улыбки была ей отвратительна, не говоря уже об омерзении, которое рождала в Оле собственная неискренность. Девушка предпочитала сохранять серьёзное выражение лица, которое быстро вошло у неё в привычку: застылые глаза, сторонящиеся любого контакта, сжатые в ниточку губы, напряжённые скулы. К этому портрету добавлялась скованность плеч с вывертом кпереди, этим жестом девушка как будто уходила в глухую оборону и выстраивала вокруг себя непреодолимую стену.

Маска её производства очень быстро возымела успех, как у коллег, так и просто у людей, желавших себя защитить. Оле стали поступать заказы, - таким образом, приходя вечером домой, вымотанная и высосанная до основания, она запирала дверь своей комнаты и делала заготовки для новых масок. Но прежде чем сесть за шитьё, Оля становилась перед небольшим зеркалом в ванной комнате, на три раза мыла руки, взбивая мыло в крутую пену, затем завинчивала кран, выпрямляла плечи, - похоже, первый раз за весь день, - и с шумом выдыхала воздух из лёгких, весь-весь, до спазма в животе, и только когда ей становилось дурно, снова вдыхала. Этот ритуал аккуратно повторялся каждый вечер, - такое кислородное голодание помогало мозгу встряхнуться и заработать на новых оборотах. Поспать удасться ещё не скоро, говорила себе Оля, но манипуляция эта позволяла девушке не только себя взбодрить, но и проверить нечто очень важное.

Выдох-вдох. Нет ли каких-либо болезненных ощущений в грудной клетке? Позывов к кашлю? Не першит ли в горле? Потом Оля тщательно осматривала цвет своего лица. Зубы она рассматривала уже не из предосторожности, а из удовольствия, потому что они у неё были красивые и ровные. Потом переходила к шее, - нет ли припухлостей, нагрубания, - затем наступил черёд подмышечных впадин. «Сегодня вроде пронесло», - заключала она и отправлялась к своему шитью, не слишком, однако, обнадёженная насчёт завтрашнего дня.

Как бы  ни старалась Оля держать свои отлучки втайне, скоро родители обо всём догадались. Её отсутствие не могло остаться незамеченным, а объяснить его она не могла иначе, кроме как рассказать правду, что, на фоне набиравшей силу эпидемии, повергло матушку в шок. Конфиденциальный разговор между отцом и матерью случился уже через несколько дней после того, как Оля снова начала трудиться в госпитале.

- Нужно решаться, и скорее, - говорила Ирина Фёдоровна, стараясь сохранить самообладание. - Нужно уезжать из Кантона, - здесь всё напоминает ей о Филиппе, а так недолго умом тронуться. Алёша, и ещё эта эпидемия, - она так скоро не закончится. Думаю, наше пребывание в Китае подошло к концу, как бы ты ни любил эту страну и ни хотел здесь остаться. Мы обязательно вернёмся, когда улягутся страсти, но теперь здесь оставаться просто опасно.

- Понимаю. Но куда податься, вот в чём вопрос? Нужно, чтобы наше следующее пристанище было целесообразно с нашими интересами и направлением нашей жизни…

- Послушай, - Ирина Фёдоровна смягчила голос, и он лился теперь нежно-нежно, как песня в русской степи, - мы уже не раз говорили об этом. Тебе ещё не опротивела эта кочевая жизнь? Есть у нас родина, в конце концов, или нет? Если бы ни книги, я бы уже давно забыла русский! Поехали, а, миленький? Мам повидаем, пусть я не ребёнок - но я хочу к маме! Будем гулять по Кронштадту, в Москву съездим… Туда эпидемия, дай Бог, не докатится, там, дома, мы будем в безопасности…

«Алёша», привыкший к лоску зарубежной жизни, считал своим долгом поломаться, хотя сердцем чувствовал, что жене, даже если бы она была не права, отказать он не в силах. К тому же, и его чрезвычайно заботила вся эта история с эпидемией, за свою семью он готов был биться, как храбрый рыцарь, - но с воплощенной угрозой, - а тут какой-то вирус, который мечом не особо-то рассечешь. Всё это нагоняло тоску и тревогу. В глубине души он чувствовал себя так же беспомощно, как гладиатор, вынужденный сражаться с завязанными глазами.

- Хорошо, но что я, например, буду делать в Петербурге?

- Попроси помощи у Александра Петровича, вы же общались с ним все эти годы. Он очень ценит твои знания, начитанность. Я уверена, что он сможет подыскать тебе хорошее место.

На фото: сжигание зачумленного дома


Продолжить чтение http://proza.ru/2024/08/21/906