2-8. Сага 1. Глава 2. Однажды на Вуоксе

ОДНАЖДЫ    НА     ВУОКСЕ
           Прежде  рассказа  о  сибирском  сюжете,  свидетелем  которого  стал  мой  отец  где-то  в  конце  1914  (или  самом  начале  1915)  года,  расскажу  об  одном  собственном  «приключении».  И  вовсе  не  из  желания  «встать  поперёд  батьки»,  а  исключительно  в  «художественных»,  так  сказать,  целях,  что  станет  понятно  позже.
            Однажды,  ещё  в  годы  моей  поздней  студенческой  юности,  а  это  значит   где-то  в   середине  1960-х,  а  скорее  даже  в  самом  их  начале,  поехали  мы  рыбачить  на  Вуоксу  -  есть  такая  река  на  Карельском  перешейке,  многоводная,  порожистая,  бурная,  норовистая  и,  как  оказалось,  довольно  коварная.  Но  обо  всём  по  порядку.  Мы  -  это   один  «настоящий   полковник» из  академии  Можайского,  начальник  кафедры  или  даже  целого  факультета,  пригласивший  меня  на  это  «мероприятие»,  (начальником  Академии  был  тогда  генерал-полковник  Родимов), двое  его (полковника)  сослуживцев,  тоже  полковники,  но  только несколько  менее  «настоящие,  и  ваш  покорный  слуга.
          Эта  достопамятная  «рыбалка»  состоялась  осенью  -  не  ранней,  не  поздней,  не  «золотой»,  но  и  не  глубокой,  а  в  самой  её,  осени,  серёдке,    на  т.н.   «октябрьские»  праздники,  которые  «отмечались»  тогда  в  СССР   7 – 8  ноября.  Это  самая-самая  осень  в  наших  чухонских  краях,  где,  по  правде  говоря,  всё,  кроме  времени  с  мая  по  август,  смело  можно  называть  осенью,  потому  что  ни  на  что  другое  это «всё»  не  похоже:  зима  -  на  зиму,  а  весна -   на  весну.  Ну. и  накануне  нашей  поездки  погода  была,  соответственно,  самая  что  ни  на  есть  «ленинградская»:  низко  нависшее  небо  даже  без  намёка  на  какой-нибудь  просвет  в  нём,  нудная,   моросящая  то  дождём,  то  снегом,  хмарь,   а  под  ногами  - холодная  слякоть  по  самую  щиколотку.  Для  городских  прогулок  время  самое  неподходящее,  посмотрим,  а  как  там  в  окрестностях ?
     Все  четверо  мы  дружно  и  споро  загрузились  в  уже  стоявшую  у  подъезда  полковничьего  дома  на  Офицерском  переулке (есть  такой  и  по  сию  пору  в   Санкт-Петербурге)  5-местную  «победу»,  где  всем  было  просторно  и  удобно.  Поехали.        На  Выборгской  стороне  было  ненамного  лучше,  но  всё-таки  не  так  разъезжено  транспортом,  и   казалось,  что  менее  слякотно.  А  может,  это  потому,  что мы  наблюдали   «природу»  через  стекло  автомобиля,  развалясь  на  его  мягких  сидениях  и  разомлев  внутри  него.   Это  была    последняя  модификация  лучшего  на  то  время  советского  автомобиля  «победа»,  то  ли  ГАЗ  М-16,  то  ли  ГАЗ  М-24.  В   общем,  самая  последняя  на  тот  момент  его  модификация  -  своего  рода  шедевр  советского  автопрома!         
           Советским  назвать  это  авто   между  тем   можно  было  лишь  отчасти,  так как  его  «содрали»  (скопировали  с  какого-то  немецко-фашистского  «вагена»   и,  предполагаю,  изготовляли  на  немецком  же  «трофейном»  (а  вернее,  полученном  по  репарациям)  заводском  оборудовании - уж  больно   хорошим  получился  этот  автомобиль:  прочный  тостостенный  цельный  кузов  с  очень  хорошей  на  то  время   каплевидной  «обтекаемой» аэродинамикой,  «мощный»  бензиновый   двигатель   сил,  я  думаю,  под  60,  хорошая  электропечка,  электрозажигалка  и  пепельница  (уже  не  «электро»)   -  по  тем  временам  это  не  только  новинки  для  советских  авто,  но  ещё  и  настоящая  роскошь,  дающая  возможность  «дымить»,  не  выходя  из  машины,  а  все  мы  четверо  были  заядлыми   курильщиками.  В  общем ,  «победа»  в  то  время  - машина  на  зависть  очень  многим,  но  скорее  всё  же просто  уютная,  чем  по-настоящему  комфортная.
          Что  там  было  «в  окрестностях»,  за  давностью  лет  уже   не  помню,  наверное,  слегка  припорошило  снегом,  и  он  робко  и  неуверенно   лежал  на  ещё  не  успевшей  промёрзнуть  земле  тоненьким  слоем,  не  зная  точно,  что  ему  делать  дальше – то  ли   дожидаться  следующей,  более  значительной  «порции»  снегопада,  чтобы  основательноо  укрепить  свои  позиции,  то  ли  сейчас  же  расстаять  и  не  смешить  добрых  людей  своим  никчёмным,   жалким  видом.  Впрочем,  нам  не  пришлось  дождаться  его  «решения»  и  увидеть  результат.  Едва  мы  успели  добраться  до  места  назначения,  ещё,  правда,  добрых  полчаса  покружив  возле  него,  как  уже  стало  смеркаться;  в  ноябре  у  нас  с  этим  происходит  всё  очень  быстро:  световой  день,  как  говорится,  меньше  воробьиного  клюва. 
        Домик  егеря,    а  скорее  всего,  «служебная  жилплощадь»  для  него   в   военном   охотничьем  хозяйстве,  вовсе  не  производил  впечатления  жилья  временного,  а  напротив,  казался  хорошо  обжитым,  поскольку  его  посещали  многие  и  часто.  Поэтому  все,  кроме  меня,  оказались здесь добрыми  старыми  знакомцами,  которым   -  после  первых  изъявлений  взаимной  радости  от  новой  встречи  -  всегда  есть  о  чём  поговорить.   После  непродолжительного  собеседования  с  егерем   выяснилось,  что  основные  дела  намечаются  на  завтра,  а  сегодня  нам  предстои  дружеская  трапеза  с  хорошей   закуской,  частично  домашнего  приготовления,  и,  разумеется,  с  хорошей  выпивкой,  как  это  было   заведено  у   советских  полковников,  без  особого  разбора  -  кто  из  них  действительно  «настоящий»,  а  кто  нет.
           Не  помню,  из   чего  состоял  мой  взнос  в  эту  складчину,  думаю,  что  в  любом  случае    он  выглядел  весьма  скромным  на   фоне   «полковничьих»:  мой-то  формировался  из  студенческих  харчей,  а  каковы  они  были  в  60-е  годы  у  студента,  пусть   себе  даже  и  семейно-женатого,  представить  нетрудно:  в  самом  лучшем  случае  полулитровая  бутыка  пятизвездочного  армянского  коньяка  (теперь  в  это  невозможно  поверить – настоящего !  не  суррогатного,  или,  по-современному,  «контрфаксного» !)  за  5 руб  12 коп    да  каких-нибудь  фунт – полтора  колбасы  «полтавской»  или  «краковской»  (2,7  - 3,0  руб  за  кг ) и  с  полкило  сыра  «швейцарский»  или  окорока «белгородский»   (и  тот  и  другой  -  по  три  семьдесят за  кило).
          Думаю  что  в  «червонец»  я   уложился,  вряд  ли   семейный  бюджет  мог  выдержать  более  значительное  изъятие,  пусть  себе  даже  и  на  такое  серьезное  мероприятие,  как  рыбалка,  возглавляемая  «хорошим  знакомым»  моего  тестя  (друзьями  их  назвать  едва  ли  можно  -  уж  больно  по-разному  они  были  скроены  и   сшиты,  хотя  практически  из  одного  и  того же  «материала»,  и  оба  носили  погоны  авиационного  полковника);  тесть  был  в  прошлом  командиром  части,  начальником  военного  завода  по  ремонту  реактивных  истребителей-бомбардировщиков  ИЛ-28,  а  затем  и  следующих  турбореактивных  боевых  самолётов.
          Раз  уж  меня  потянуло  на  такие  подробности,  то  было  преступлением  против  той  эпохи  не  сказать   о  качестве  упомянутой  мною   «гастрономии»:  оно  было  высочайшим,  а  по  сравнению  с   нынешним   дерьмом,  продаваемым  под  самыми  разными  «брэндами»,  просто  неправдоподобным,  фантастическим.  Колбаса  состояла  из  мяса,  сала,  специй  и  пряностей,  в  ветчине  тоже  не  было  никаких  вкусовых  добавок,  «загустителей»  и  пр.  т. п.  «Швейцарский»  отличался  от  прочих   твёрдых  сыров  не  только  ценой,  но  еще  и  цветом,  слегка   коричнеато-зеленоватым,  и,  главное,  вкусом:     будучи  разжёванным,  он  начинал  чувствительо  пощипывать   за  язык  и  оставлял  по  себе  долго  не  прохожящее  «послевкусие».  Но  больше  об  этом  ни  слова:  слишком  большая  и  болезненная  тема…
          «А  поутру  они  проснулись…»  (Так  назывался  один   из  талантливеших  рассказов  Василия  Макаровича  Шукшина).  Едва  только  начало  светать,  но  это   не  значит,  что   слишком   уж  рано,  а  где-то  часов  около  десяти.   О  том,  чтобы  с  утра  «похмелиться»,  не  могло  быть  и  речи:  впереди  рыбалка,  и  к  тому  же  -  не  с  берега,  а  с  воды. 
       Наскоро  позавтракали  и  взялись  за  амуницию:  перво-наперво  накачали  насосом    большую  надувную  лодку,   рассчитаную   на  двух  человек,  в  обязанность    которым  вменялась  установка  сетей.    Лодка,  судя  по  её  серо-зеленой   окраске  и  маркировке,  имела «происхождение»   из  армейского  имущества,  а  значит  обладала  повышенными  «тактико-техническими  данными»,  что   должно  было  гарантировать  высокий  уровень  её  безопасности  и  надёжности.
       Сети   егерь   подготовил   заранее,  надлежащим  образом  уложив  их  в  специальный  короб,  оставалось  только  вынести  лодку  и  разместить  в  ней  оную   ёмкость.  Далее  рыбаки  стали  облачаться  в  свои  рыбацкие  доспехи.  Для  троих  полковников    - вполне  обычное  занятие,   поскольку  такие  вылазки  на  природу  они  делали  не  раз  в  сезон,  и  поэтому  всё  у  них  было  предусмотрено:   и  валенки  (или  белые  войлочные   «бурки»,  прошитые  коричневыми  кожаными   полосками,    полагающиеся   полковникам,  как  и  серого  каракуля  «папаха»,  по  званию),  и  «романовские»  белые  полушубки,  и  армейские  двупалые  перчатки-рукавицы  («на  два  пальца»  -  большой  и  указательный,  остальные  три  менее  значительных  вместе  в  отдельном  вместилище),  и,  как  само  собой  разумеющееся,  высокие  рыбацкие  сапоги-штаны  такой  же  серо-зелёной  резины,  как и  наша   надувная  лодка.  В  общем,  полковники  были  «упакованы»  хоть  куда!
           Моя  «амуниция»  была  не  столь  продуманна  и  потоиу  незамысловата:   на  ногах  хорошие  «яловые»  (не  какие-нибудь  там   солдатские  «кирзачи» !)  сапоги,  надетые  «на  портянку»,  теплые  подштаники  в  виде  шерстяного  трико,  свитер  из  «объёмной»  пряжи  (возможно,    «мохер» !)  ручной  вязки,   поверх  всего  какая-то  куртка  (не  помню  точно),  на  голове  «ушанка» из  меха   (бедного !)  серого  кролика,  на  руках  элегантные  кожаные  перчатки  -   всё  много  скромнее,  конечно,  чем  у  полковников,   но  тоже,  я  вам  скажу,  не  хухры-мухры!   Во  всяком  случае  -  на  первый  взгляд.
       Погрузились  в  нашу  «победу»  (М-24,  последняя  модель!)  и  вскоре  были  уже  на  берегу  легендарной  Вуоксы  (почему  «легендарной»,  теперь   уже  и  не  вспомнить.  Но  этого  эпитета  она  в  любом  случае  заслуживала:  река   действительно   величественная,  широкая,  раздольная,  а  в   том  месте,  где  мы  выгрузились,  она  и  вовсе  была  какая-то  бескрайняя,  так  как  другой  берег  совершенно  не  просматривался  в  морозном  тумане,  а   сами  просторы   реки  не  имели   в   этом  месте   каких-либо   чётких  или   хотя  бы  сколько-нибудь  определённых  и,  главное,   видимых  очертаний:  куда  ни  посмотришь  -  всюду  река,  а  берег  только  вот  этот,  что  под  нами…
            Но  полковники,  похоже,  уже  не  раз  наведывались  в  это  место,  так  что  сориентировались  в  обстановке  довольно  быстро:   кого  к  чему  приставить,  куда  плыть,  где  и  как  ставить  сети.  По  этому  раскладу  выходило,  что  наименее  квалифицированные  и  самые  неопытные  поплывут  на  лодке  «вот  отсюда,  мимо  вот  тех  порогов  и  причалят  вон  там,  чуть  правее  тех  кустиков»  и   всю  эту   «акваторию»  огородят  сетью,  а  когда  эта  часть  операции  будет  завершена,  за  дело  возьмутся  уже  настоящие  мастера  рыбалки,  которым  предстоит  самое  сложное  -  «табанить»,   т. е.,  идя  по  колено  или  даже  по  пояс  в  воде,  создавать  разнообразные  шумы  и,  пугая  рыбу,  загонять  её  от  берега  в  расставленную  сеть,  а  потом,  когда  она  уже  хорошо  наполнится  рыбой,  совместными  усилиями  «береговой»  и  «водной»  команд   быстро-быстро  выбирать  сеть  и  вытряхивать  из  неё  улов  на   снег. 
        По  тому,  как  заговорщически  переговаривались  полковники  с  егерем,  можно  предположить,  что  орудие  лова    являлось  браконьерским,  во  всяком  случае  ячейка  сети  не  превышала  размеров  1,5  х  1,5 см.  В  этом,  между  прочим,  и  состоял  особый  «шик»   всего  мероприятия:  свободно  делаем   то,  что  строго-настрого  запрещено  и  недоступно  прочим,  «простым»  людям,   си  речь «неполковникам».  Эта  «восточная  слабость»  присуща  всем   «избранным  и  назначенным»  - как  в  тоталитарное  советское  время,  так  и  в  новейшее   демократическое:  должно  быть,  глубоко  национальная  черта  -  и  ни  черта  с  ней  не  поделаешь !  Русского  человека  хлебом  не  корми,  дай  только  «побоярничать».
         Главный  полковник  (он  же  -  «настоящий»),  хозяин  и  водитель  «победы»,  вдохновитель  и   организатор  всей  «экспедиции»,   вызвался   руководить  всем  предприятием,   координируя  действия  других  его  участников,  и  потому  ему  надлежало  оставаться  на  берегу,  имея  помощником  другого  «настоящего»  ( не  под-) полковника.  Выходить  «в  море»   и  быть  капитаном,  а  заодно  и  главным  штурманом  резинового  судна   выходило   меньшему  из  полковников  (но  тоже,  впрочем,    «настоящему»)  вкупе  с  гражданским  «салагой»,  т. е.  мною,  коему  отводилась,  таким  образом,   роль  не  старше  боцмана   и  одновременно  единственного на  этом  «судне»  матроса.
        Моя  задача   была  простейшая  из  простых:  выбирай  себе  постепенно  сеть  из  короба,  аккуратно  расправляй  её  так,  чтобы  не было  складок,  запутанностей,  узлов   и  чтобы  поплавки  находились  вверху,  а  грузила  всё  время  были  внизу,  да  опускай  её  в  воду,  избегая  зацепления   за  корягу  или  какой-нибудь  «топляк»  -  всего  и  делов-то!   А  полковник  мой,  сидя  на  шаткой  «банке»,   должен  был  всё  время  грести    составными  (т.н.  «телескопическими»)  дюралевыми  веслами,  одновременно  прокладывая  курс  «корабля»   и  выполняя  роль  вперёдсмотрящего  -   с  такой  сложнокомплексной  задачей   я  бы  точно   не  справился !    Тут  где-то  рядом  (но  на  берегу,  конечно)  обретался   ещё  и  егерь,  но  его  роль  сводилась  к  «принеси-подай»  и  не  имела  прямого  отношения  к  основным   «назначениям»!
         Когда  спустили  лодку  на  воду,  сразу  почувствовали,  что  погода  гораздо  холоднее,  чем  нам  казалось,  и  что  вообще  всё  обстоит  гораздо  суровее:    течение  реки  очень  быстрое,    стремительное  даже  у  самого  берега,   к  тому  же  в  нём  ещё  и  множество  неожиданных  водоворотов:  видимо,  из-за  больших  неровностей  скалистого  дна.     Грести  и  управлять   нашим   резиновым  «матрацем»  на  практике  оказалось  гораздо  сложнее,  чем  мне  думалось,  и  «судно»  (кстати,   действительно  очень  похожее  на раз  в  20  увеличенное  в  размерах   медицинское  судно,  т. е.  хорошо  известную  больничную   «утку»)  плохо  слушается  руля,  ибо  такового  и   не  существует.
        Ставить  сети  в  такой  нервозной  обстановке   тоже  выходило  очень  даже  непросто:  от  неожиданных  манёвров  по  изменению  курса,  частых  и  резких,  лодка  вздрагивала,  задирала  свой  тупорылый  нос  кверху,  каждый  раз   норовя   опрокинуться  навзничь;  сеть  в  моих  руках  то  и  дело  перехлёстывалась,  запутывалась,  и  приходилось  всё  время  её  расправлять,  чтобы  разобрать,  где  верх,  где  низ,  и  опускать  «за  борт»,  следя  за  тем,  чтобы  грузила  не  цепляли  за  последующие  ячейки  сети.  Само  собой  разумеется, в  таких  обстоятельствах    совершенно   невозможно  было  обойтись   без   «мата»,  этого  надёжного  русского  подспорья  во  всех  делах  -  плохих  или  даже  хороших,  особенно когда  они  не  ладятся.  Так  и  тут:  в  такой  запарке  и  горячке  казалось,  что    с  «матерком»  вроде  как-то  даже  полегче  и  чуть-чуть  теплее...
            Да  и  погода   стала   уже   с  ветерком,  который,  под    стать  капризному  течению  реки,  ,  умудрялся  дуть  сразу  со  всех  сторон.  Но  даже  если  бы  он  дул  с  одной,   от  этого  вряд  ли  нам  стало  бы  проще  и  приятней:  всё  равно на  лодке  от  него  никак  было  не  укрыться.  Задувало,  между  тем,  основательно,  так  что  даже  наше  приземистое  судно  начинало  заметно  парусить,  что  ещё  более  затрудняло  нашу  задачу. Но  мы  упорно  двигались   к  своей  цели  невзирая  на  ополчившуюся  против  нас  природу,  а  она  -  действительно  щедрая  -  на  этот  раз  была  особенно  «щедра»  до  расточительности,    хотя  и  некстати:   включала  в  действие  всё  новые  «факторы»  (уж  не    от  английского  ли  это   «to  fuck ?),  чтобы   до..ать  нас  окончательно.
            То,  что  утром  ещё было  лёгкой  позёмкой,  скоро  превратилось    уже  в  метель.  Лёгкая  поначалу,  метель  постепенно  усиливалась,  и  вот  уже  мело  очень  основательно,  так  что  смело  можно  было  назвать  такое  ненастье   по  меньшей  мере  вьюгой.  Думаю,  что  до «пурги»,  а  тем  более  «бурана»,  наша  стихия  еще  не  дотягивала.  Но  и  того  хватало:  меня  «хватало»  уже  не  только  за  нос;  руки  окоченели  и   почти  не  разгибались,  холод  пробирался    под   все   защитные  оболочки  моей  «экипировки»  и  пробирал  уже  до  самых  костей.  Но,  движимые  то  ли  рыбацким  азартом, то  ли  алчностью,  то  ли  желанием  не  посрамить  мужскую  честь,  а  скорее  всего  только  последним,  поскольку  рыбацких  «слабостей»  за  мною  не  водилось,  мы  продолжали  упорно  продвигаться  вперед,  причём  теперь  уже  явно  против  течения,  которое  только  усиливалось  по  мере  того  как  таяли  наши  силы,  а  вместе  с  ними  -  энтузиазм  и  вера  в  успех.
         Мой  полковник,  ещё  недавно  такой  словоохотливый  весельчак,  постепенно  перестал  шутить  и  балагурить;  он  заметно  сник.  Не  сказать,  чтобы  запаниковал,  но  и  в  выражении    лица,  и   во  всех  его  движениях  уже  не  замечалось  прежней  военной  и  начальственной    уверенности.  По  меньшей  мере  он  выглядел  слегка  озадаченным  тем,  как  поворачивается  всё  дело.  А  я  уже  не  чувствовал  под  собою  ног,  но  не  от  радости, разумеется,   и  не  в  фигуральном  хорошем  смысле,  а  в  самом  буквальном:    я  просто  околевал  от  холода.  Собственно,  именно  в  этот  момент  я  и  обратил  внимание  на  разницу  в  нашей  экипировке  -  моей  и  полковника.  И  понял:  еще  несколько  минут  такой  работы  -  и  мне   «кранты».  Вспомнилось  из  Маяковского:  «От  холода  не  попадая  зубом  на  зуб,  станем  голые  под  голые  небеса…»
          А  с  берега  нам  уже  что-то  кричали,  размахивали  по-разному  руками,  что-то  показывая,  но  по  жестам  было  не  понять  что  именно,  а  слов  и  вовсе  было  не  разобрать:  то  ли  их  относило  ветром,  то  ли  заглушало  шумом  течения.
          Река  и  в  самом  деле  издавала  какие-то  странные  звуки,  совершенно  непохожие  на  журчание  водных  струй.  Да  и то,  что  происходило  за  бортом,  не  было  похоже  на  струящуюся  воду,  да  и  на  воду  вообще:   на  нашу  лодку  упруго  устремлялась  какая-то  густая  кашеподобная  масса,  скапливающаяся   у  носа  лодки  и  словно  неохотно  обтекающая  её  по  сторонам.  На  снег  это  было  не  похоже,  разве  что  очень  отдаленно;  я  пригляделся  и  увидел  нечто   в  высшей  степени   странное,  дотоле  никогда  мною  не  виданное.  То,  что  минуту  назад  казалось  какой-то  кашицей,  на  самом  деле   являло  собою  массу   тончайших  мелких  ледяных  пластинок,  напирающих  и  наползающих  одна  на  другую  под  давлением  следующих  за  ними.  Больше всего  зто  было  похоже  на  полчища  лезвий  для  безопасной  бритвы,  как  если  бы  они  вдруг  ожили  и  стали  жить  самостоятельной  жизнью,  направленной  против  тех,  кто  ещё  вчера  использовал  их  для  собственных  нужд. 
         Мириады  и  мириады  этих  оживших   ледяных  лезвий  стремительно  неслись  навстречу  нашему  «судну»,  скользили  вдоль  его  резиновых   «бортов»,  и  каждая  такая  льдинка  делала  своё,  совершенно  незаметное  на  первый  взгляд,  дело.  А  какое  дело  может  выполнять  бритвенное  лезвие  -   везде  и  всегда?  Только  одно:  «старый  режИм,  новый  режиИм  -   мы  всё  равно  «рЭжим !»  И  они  постепенно,  дружно  и  споро,  но  совершенно   незаметно  и  как  бы  безболезненно  (тут  еще,  наверное,  сказывалась  и  местная  «анестезия»  от  ледяной  воды !)  делали  микроскопические  надрезы   на  женственно-округлых   боках-бортах   нашего   «пневматического»  судна,    каждая  ледяная  пластинка  -  свой.
       А  их  ведь  мириады,  так  что  вскоре  наша  лодка  стала  издавать  лёгкое  шипение  от    начавшего  выходить  из  неё  воздуха;   пузырей,  впрочем,  было  не  видно,  так  как  они  «запутывались»  и  гасились  окружающим  лодку  мессивом   льдинок.   Но  «не  видно»  -  это  не  значит  «не  существует»:    в  медицине  для  этого  даже  есть  специальный  термин  -  «латентно»,  т. е.   незаметно,   скрытно.   Стремительная  утечка  воздуха  вскоре  стала    ощутима    по  тому,  как   лодка   начала  заметно  оседать  под  тяжестью  двух  наших  тел.  Особенно  ощутительным  это  стало  посредине  реки,  где  течение,  несущее  эту  водно-льдистую  массу,  уже  едва  не  перехлёстывало  через   борта  нащего  «судна». 
          Стало  одновременно  и  смешно  и  страшно:  смешно  от  того,  что  мы  терпели  «крушение»  в  прямой  видимости  «наблюдателей»,  в  каких-нибудь  150 – 200  метрах  от  берега,  а  страшно  от  того,  что  мы  не  знали  глубины  под  нами  -  в  ледяной  воде  да  при   нашей  экипировке  не  больно-то  много  наплаваешь  даже  на  мелководье,  а  если  под  тобой   полтора-два   метра,  то  и  тем  паче.  Но  и  смех,  и  страх  очень  быстро  прошли,  как  только  наша  лодка  села  на  твёрдое  и,  судя  по  всему,  каменистое  дно  порожистой  Вуоксы,   и  мы  оказались  в  воде  чуть  ли  не  по  самый  пах,  то  есть  это  я  - «чуть  ли не»,   поскольку  был   малость  повыше  ростом,  а   более  коренастый  полковник  -  тот  как  раз  «по  самый»,  что,  должно  быть,  было  весьма  неприятно,  ибо  рыбацкие  сапоги  на  нём   не   были  одновременно  и  «штанами»  и  потому  несколько  не  доходили  до  паха, а  только  до  середины  бёдер.
          Теперь  уже  не  лодка  несла  нас  по  водной  глади,  а  мы  влекли  её  за  собой,  и  это  было  не  сказать  что  б  очень  уж  легко,  поскольку  приходилось  вместе  с ней  тащить  и   весь  объём  зачерпнутой  ею  воды  и  прочего,  то  есть   что-нибудь  около  кубометра,  а  это  как-никак  почти  тонна !   Сеть,  правда,  вся  была  к  тому  времени  уже  поставлена  -  уже  легче !   Но  всё  равно,  промокшим  и  продрогшим,  да  ещё   неуверенно  нащупывая  под  собой  скользкое  каменистое  дно,  справляться  с  отяжелевшей  лодкой  нам  было  совсем  не  легко,  а  освободить  её  от  заполнявшей  воды  двумя  парами  вконец  окоченевших   и  негнущихся  рук  вообще  было  немыслимо.  Кое-как,  уже  совершенно  выбившись  из  сил,  мы  дотащили    этот  «резервуар»  до  мелководья  и,  бросив  его  на   дальнейшее  попечение  предложившего  свою  помощь  егеря,  поспешили  на  спасительный  берег…
            Есть  такое  книжное  выражение  -  «медленно  поспешая»,  так  говорится  об  осмотрительных  и  продуманных  действиях  при  необходимости  их  срочного  выполнения.  Наш  случай  был  и  похож  и  непохож  на  такую  ситуацию.  Да,  конечно,  нам   приходилось  поспешать  во  имя  сохранения  здоровья  уже  спасённых  тел,  но  медлили  мы  не  по  своей  доброй  воле,  а  вынужденно,  так  как  быстрее  передвигаться  просто  не  могли,  едва  волоча  враз  отяжелевшие  в  промокшей  одежде  и  обуви  ноги  и  оставляя  за  собой  тёмный  мокрый  след  на  свеженанесённой  снежной  пороше,  покрывшей  берег  за  время  нашего  «плавания».  Наконец,  вскарабкавшись  на  неожиданно  оказавшийся  высоким   в  этом  месте  берег,   мы  добрели  до  нашей  «победы».  Напоминаю:  «победа»  здесь  отнюдь  не    славная  виктория,  а  всего  лишь  спасительное  убежище  в  виде  легкового   автомобиля  с  электрической  печкой  в  салоне…
       Должно  заметить,  что  здесь  можно  бы  кавычки  и  не  употреблять,  потому  что  мы  действительно  победили  -  прежде  всего  самих  себя,  не  отказавшись  от  всей  затеи  в  самом  её  начале  и  не  бросив  в  середине,  когда  все  обстоятельства   сложились  против  нас;  мы  победили  обстоятельства,  выполнили  поставленную  задачу  и  почти  достигли  своей  цели,  правда,  не  с  таким  триумфом,  как  хотелось  бы  и  как   рисовалось  это  накануне  в  нашем  воображении.  В  конце  концов,  мы  победили  уже  хотя  бы  в  этимологическом   смысле  слова, потому,  что  остались  живы   по  беде,  после  беды,  над  бедой,  поверх  беды -  мы  повергли  её,  а  не  она  нас.  Имелся  вполне  заслуженный  повод  торжествовать,  только  сил  для  этого  торжества  уже  почти  не  осталось…
            Да  и  выглядели   «победители»,  надо  сказать,  совсем  не  победно,  а  если   честно,  то   довольно  жалко.  О  моем полковнике  подробностей  не  помню:  не  до  того  было;  сам  же  я,  насколько  могу  судить,  являл  собою  зрелище  печальное,  если  не  сказать  -  скорбное:  в  сапогах  у  меня  хлюпала  влага,  а  на  брюках  она  начинала  замерзать,  отчего  они    на  мне  жестко  коробились;  ног  я почти  не  чувствовал  вовсе,  а  красные  кисти  рук  совершенно  околели  и  стали  похожи  на  клешни  сваренного  рака-«отшельника»,  не  способные  выполнять  какие-либо  точные  действия.  Я  был  до  такой  степени  беспомощен,  что  мне  оставалось  только  довериться  заботам    двух  других  полковников   -  «береговых»,  даже  ног  не  замочивших  и  потому  благодушно  посмеивающихся   надо  мною,  в  своих   белых  «романовских»  полушубках  и   белых  же  войлочных   валенках-бурках.  Они  меня  и  раздели,  и  разули,  и  усадили  на  заднее  сидение  «победы»,  в  салоне  которой  было  уже  жарко  натоплено  упомянутой  в   самом  начале  электропечкой.   
        Меня  била  неутихающая  дрожь,  сопровождаемая   непроизвольным  клацаньем  зубов  настолько  громким,  что  поначалу  я  даже  не  слышал  из-за  него  речей,  с  которыми  ко  мне  обращались  мои  участливые  и  заботливые  «попечители».  Похоже,  что  они  чувствовали  себя  слегка  виноватыми  перед  нами,  страстотерпцами,  из-за  того,  что   сами  нисколько  не  пострадали  при  проведении  это  рыбацкой  «операции».  И  вот  теперь  им  выпадала  возможность  хотя  бы  частично  искупить  свою  невольную  «вину»  перед  нами,  едва  живыми  вернувшимися  с  этого  «боевого  задания».
            Нашу  мокрую  амуницию  поручили  егерю,  и  он  точас  же  унёс  её  на  просушку  в  свою  хижину.  Нас же  двоих  переобули-переодели  во  что-то  сухое  и  тёплое,  укутали  чем  могли  и  более  чем  предупредительно  предложили  по  стакану  «столичной»,  налитому  до  самых  краёв  чуть ли  не  «с  глазом».   «Мой»  полковник  тут  же  опрокинул  «подношение»  в  свою  глотку  и  уже  через  минуту-другую  весело  болтал  о  недавнем  приключении,  быстро  переключаясь  и  на   другие  сюжеты.
            Со  мною  же  вышла  небольшая  заминка:  я  тоже  без  пререканий  опорожнил  свой  стакан,  но  у  меня  это  не  выходило  так  по-молодецки  лихо,  как  у  полковника,  что  называется,  «залпом»,  «в  один  дых»,  а  напротив,  пить  приходилось  мелкими  глотками  сквозь  продолжавшие  нещадно  клацать  зубы,  сдерживая  и  преодолевая  бившую  меня  мелкую  и   крупную  дрожь.  Едва  я  успел  справиться  с  этим  мужским   «тестом»,  как  меня  ждало  ещё  одно  испытание.  Как  только  я  покончил  с  последним  глотком   и,  не  успев  ещё   отняь  стакан  ото  рта,  стал  возвращать  запрокинутую  голову  в  «исходное  положение,  я  увидел   что  только  что  опорожнённая  мною  ёмкость  снова  полна  и,  что  более  всего  поразило  меня  тогда,  полна  такой  же кристально  чистой  влагой,  какую  я  только  что  проглотил,  и  объём  её  в  стакане  абсолютно  тот же,  что  был  изначально.
          Исторгнутая  мною  в  стакан  «столичная»  была  идеально  прозрачна  и,  как  и  прежде,  наполняла  его  до  самых  краёв.  Глядя  на  этот  стакан  со  «столичной»,  никто  не  посмел  бы  даже  подумать,  а  тем  более  вслух   сказать,  что,  мол,  это   - блевотина:  так  девственно  чиста  и  прохладна  была   эта  водка  в  «классическом»  гранёном  стакане.  Заворожённый  этим  невероятным   зрелищем  и  под  воодушевляющие  возгласы  всей  честной  компании,  со  второй  попытки  я  исполнил  свой  «номер»  уже  без  единой  помарки  -  «залпом»,  «в  один  дых»,  с  обязательным   последующим  «кряком»,   энергичным  «выдохом»  и  довольно  продолжительной,  можно  даже  сказать,  заведомо  и    нарочитой  паузой    перед  тем,   как  закусить…   
        На  этот  раз  всё  прошло  гладко,  и  уже  через  короткое  время  я  был  таким  же  героем,  как  и  «мой»  полковник:  зубы  прекратили  отстукивать  свою  «морзянку»,  дрожь  унялась,  по  всему   телу  растеклось  мягкое,  расслабляющее  тепло  -  начинало  свою  спасительную  работу  не  раз проверенное  «народное  средство».  Точно  как  в  песне  Александра  Галича:  «И  лечусь  «столичною»  лично  я,\ чтобы  мне  с  ума  не  тронуться.\  Истопник  сказал,  что  «столичная»\  очень  хороша  от  стронция».\   Но  не  только  «от  стронция»,  но  и  от  многих  других,  более  мелких  неприятностей.
        Ну,  а  раз  она  спасает  даже  от  радиоактивности,  то  от  вульгарного  переохлаждения  тем  паче.  Ко  мне  вернулся  дар  речи,   и  спустя  какое-то  время  я  уже  вовсю  им  пользовался  наравне   с  другими  моими  собеседниками.   А  поговорить,  слава  Богу,  было  о  чём.  Начался  так  называемый   «разбор  полётов»:    как-никак  компания-то  наша  на  три  четверти  была  «авиакосмическая» !
           Опуская  не  относящиеся  к  делу  подробности  того  «собеседования»,  резюмирую  главное.   За  ту  ночь,  что  накануне  мы  провели  в  хижине  егеря,  погода  резко  поменялась,  что  не  такая  уж  редкость  для  ноября  в  этих   краях,  то  есть  на  Вуоксе,  в  бывшей  Южной  Финляндии.  Она  хоть  и  очень  южная,  но,  надо  понимать,   это  всё  же  не  Южный   берег  Крыма.   Наверное,  выходя  на  «промысел»,    нам   нелишне  было  бы  справиться  о  погоде:    какой-никакой  радиоприёмник-то  у  егеря  должен   иметься.  Но  мы  этим  не   озаботились,  полагаясь  на  то,  что  всё  будет  как   накануне  вчера.   А  между  тем  под  утро  не  просто  похолодало  и  подморозило,  а  ударил  настоящий  мороз  (как  потом  выяснилось,  градусов  в  12 -  15).  Основательно  «разгорячённые»  вечерним  пиршеством,  мы  спросонья  этого  сразу  не  ощутили  и  не  поняли.
           Мороз  оказался  как  раз  такой  силы,  что  вкупе  со  снежной  порошей  создал   необходимые  условия  для  образования  на  реке  так  называемой   «шуги»  -  тех  самых  мельчайших  ледяных  пластинок,  о  которых  уже   говорилось.  К  этой  ночи  Вуокса,  вообще-то  обычно  незамерзающая,  и  без  того  была  уже  почти  готова  покрыться  льдом,  а  тут  ещё  такой  подарок  расщедрившейся  природы !  И  мы,  со  своей  надувной  лодчонкой,   угодили  в  самую  серёдку  этого  форс-мажора  (этого  словечка  тогда,  правда,  не  было  ещё  в  ходу) !
          И  только  выбравшись  на  берег,  придя  немного  в  себя   и  пройдя  необходимый  курс  «реанимации»,  мы  смогли  наконец  действительно  осознать  всю  серъёзность  ожидавшей  нас  опасности.   Здесь,  на  относительно  высоком  берегу,  не  промокшие  и  продрогшие,  а  обсохшие  и  согревшиеся,  мы  смогли,  что  называется,  на  холодную  голову  оценить   тот  риск,  которому  подверлгись    каких-нибудь  полчаса  тому  назад.
         Глядя  на  реку  отсюда,  из  нащего  «убежища»,  можно   было  охватить  взглядом  всю  её  ширь  и  даль  и  заодно   оценить  величие  и  мощь  открывшегося  перед  нами  явления  природы.   Вуокса  как  будто  готовилась   встать  под  лёд   и  там  отдохнуть  от  своих  весенне-летних  буйств,  а  заодно   и  от  расплодившегося  и  вездесущего  людского  племени,  изрядно  ей  поднадоевшего  даже  за  недолгий  в  здешних  краях  тёплый  сезон.   От  мороза  её  клонило  в  сон;  влекомая  ею  масса  снега  и  шуги,  всё  больше  и  больше  замедляла  её  верховое  течение,  отнимала  последние  силы,  их  уже  почти  не  оставалось,  чтобы  противиться  этой  всё  прибавляющейся  косной  массе,  давящей  и  пережимающей  горло.  Придётся,  видимо  успокоиться,  смириться  хотя  бы  на  время,  уйти  на  дно  и  там  переждать…
          Мы  как  заворожённые  смотрели  на  это  величественное  действо  и  не  могли  оторвать  взгляд  от  реки:  по  всей   её  шири  и  дали,  насколько  хватало  глаз,  подвигалась  она   всей  своей  массой,  тяжелеющей  с  каждым  последующим  мгновением,  подвигалась  неторопливо  и  неуклонно,  почти  незаметно   для  человеческого  зрения,  но  почему-то  всё  равно  ощутимо,   всё   замедляя  и  замедляя  своё  мрачно-величественное   движение.
        Это  было  именно  движение,  а  не  течение,  так  как  поверх  воды    перемещалась  плотная  и,  видимо,  довольно  толстая  в  сечении  масса  «шуги».  Трущиеся  одна  о  другую,  её  пластины   порождали  странный,  ни  на  что  не  похожий  звук:   звук  не  сказать  что  бы   сильный,  но   такой  всеобъемлющий,  всепокрывающий  и  всепоглощающий,  что   в   нём  тонули  все  другие  звуки,  и,  чтобы  быть  услышанным,  приходилось  кричать  чуть  ли  не  в  самое  ухо  даже  рядом  стоящему  человеку. Временами  этот  звук  походил  то  на    лёгкий   свист,  то  на  потрескивание,  но  в  основной  своей  «тональности»  этот   ровный   шум  напоминал  скорее   шелест  листьев,   шёпот   и  шушуканье  каких-то  невидимых  великанов.
         Под  этот   завораживающий,   усыпляющий  шелест-шёпот-шум  мы  каких-нибудь  полчаса  назад  чуть  было  и  не  отправились  на  дно.  Впрочем,  судя  по  всему,  глубины  здесь  небольшие,  и  это  несколько  «примиряло»  нас  с   рекой,  оказавшейся  такой  своенравной,  капризной   и   даже   коварной.    Трудно  описать  и  невозможно  забыть   этот  усталый,  но  непреклонный  шум    -  нет,  не  ледостава  -  непреклонно  напирающей  «шуги»  на   Вуоксе.  А  ведь  тому  уже  больше   полувека!   В  связи  с  этими  «незабываеыми»  событиями  мне  часто  приходят   на  память  ронсаровские  строки:  «…чтоб  зваться  впредь  рекой,  где  утонул  Ронсар !»
        Кстати,  чуть  было  не  забыл   уточнить:  как  я  узнал   много  позже,  Вуокса  имеет  настолько  быстрое  течение,  что  зимой  действительно  не  замерзает…  Во  всяком  случае  при  обычных  для  местных  зим  минусовых  температурах.\конец   др.  шрифта\