2-11. Сага 1. Глава 2. А попахивает-то от папахи!

   А  ПОПАХИВАЕТ-ТО   ОТ    ПАПАХИ !
         А  то,  что  моё  предостережение  имеет  вполне  серьёзные основания,  я  мог  бы  подтвердить  одним   поучительным  примером  из  московской  жизни  времён  упадка  советской  империи,  или,  иначе  выражаясь,  из  эпохи  брежневского   «застоя».  И  это  не  какая-нибудь  байка-небылица,  а  подлинный  «анекдот»,  как  разумели  значение  этого  слова  в 19  веке.
        Один  мальчик,  вроде  меня  самого,  но  только  из  российской  глубинки,  поступил  в  Московский   государственный  университет  им.  Михайлы  Васильевича  Ломоносова,  где  принялся  за  изучение  амхарского  языка  и  сопутствующих  ему курсов  африканистики.  Незадачливым  студентом  его  никак  нельзя   назвать,  ибо  ближе  к  окончанию  этого  первостатейного  столичного  вуза  он  уже  серьёзно  озаботился  будущим  трудоустройством  по  избранной  им  и,  надо  сказать,  очень  редкой  специальности,  применение  которой  можно  было,  причём  не   без   труда,  сыскать  в  одной  лишь  Москве  и  нигде  более.  А  для  этого  нужно  было   иметь  в  столице  так  называемую  «постоянную  прописку»,  о  чём  многие  провинциалы  в  советское  время  могли    только   мечтать.
       А  ведь   этот  мальчик   строил  планы  на  серьёзную  профессиональную  карьеру   и  потому  не  то   что  бы  по-настоящему  искательствовал,  но  всё-таки  проявлял  известную  активность,  поскольку  под  лежачий  камень,  как  известно,  и  вода  не  бежит.          В  результате  ли  этой  активности  или  случайно,  но  в  конце  концов  он  познакомился  с  девушкой-москвичкой,  отношения  с  которой  приобрели   вскоре  такой  оборот,  что  она  решила  познакомить  его  со  своими  родителями,  чтобы  ввести  в  дом  уже  в   качестве   официального  соискателя  её  руки  и  сердца.
      В  один  из  последующих  дней,  который  я,  знающий   конец  этой  истории,  никак  не  могу  назвать  прекрасным,  это  «введение»  в  московскую   квартиру  состоялось,  и  тут  выяснилось,  что  девушка  эта  не   просто  москвичка,  а  ещё  и  генеральская  дочь,  а  папаша  её  не  какой-нибудь   генерал-майор,  а  генерал   нескольких  звёзд.  А  дистанция   даже в  одну  звезду  между  генералами  означает  несравненно  больше,  чем  разница  в  одну  звёздочку  меж  лейтенантов!  Это  надо  понимать!..
         Не  решаюсь  на  дальнейшее  повествование  истории,  приключившейся  с  нашим  студентом-ориенталистом;  её  мастерски  излагал  мой  московский  приятель,  знавший  о  событиях  того  вечера  в  генеральской  квартире  со  слов каких-то «очевидцев»,  в  реальное  существование  коих  лично  я  не  очень-то  и  верю.  В  финале  студент  оказывается   на  вечерней  улице  в  нахлобученной  ниже  бровей   генеральской  папахе  с   красным  верхом  и  шитым  золотом  перекрестьем !
       А  перед  этим  события  в  генеральской  квартире  развивались  следущим  образом.  (Всё  же  попытаюсь  пересказать  их  хотя  бы  вкратце,  хотя  самый  «смак»  этой  истории  как  раз  в  её  подробностях).  Генеральская  дочь  вполне  по-светски  -  хотя  и  дочь  генерала  советского  -  представила  своего  почти  «избранника»  своим  вынужденно  чопорным  родителям.  При  этом  более  всех  старалась  следовать  этикету  и  правилам  хорошего  тона  только  генеральша,  тогда  как  сам  генерал  считал  приличным  держаться  попроще,  чуть  ли  не  на  равных с  молодым  человеком,  и  потому  разыгрывал  роль  почти  «своего  парня»,  впрочем,  не  сказать   что  б  очень  уж  талантливо.
     «Новопредставленный»  мальчик  испытывал  вполне  объяснимое  волнение:    первый  в  его  жизни  настоящий  генерал,  и  сразу  «многозвёздный»  - это  вам  не  шутки!   Естественно   вела  себя,  пожалуй,  одна  только  генеральская  дочь,  поскольку  она  и  любимица,  и  любимая  и,  в  общем,  «пуп  Земли»,  центр  мироздания.  А  «центр»  -  это  всегда  самое  безмятежное  место,  даже  если  это  центр  циклона  или  центр  урагана  (центр  и  эпицентр  ядерного  взрыва  в  счёт,  естественно,  не  идут).
         Наконец  настало  время  торжественного  застолья.  Надо  ли  говорить,  что  накрытый  на  четыре  куверта  стол  сверкал  хрусталём,  фарфором  и  серебром  столовых  приборов  (или  таковыми  предстали  последние  только  взволнованному  гостю  менее  притязательные  мельхиоровые  вилки,  ножи  и  ложки).  Стол  впечатлял  также  и  особой  изысканностью  уже  выставленных  на  него  пока  что  только  «холодных»  закусок:    горки  зернистой  икры,  нарезанная  большими  ломтями сёмга,  осетровый  балык  и   много-много  чего  ещё…  Само  собою,  большая  батарея  бутылок  содержала  весь  классический  для  советского  времени  ассортимент  крепкого  алкоголя  -  армянский  коньяк  многих  звёзд (числом  никак  не  менее  имеющихся  на  генеральском  погоне!),  водка  «столичная»  (дело-то  происходит  в  Москве !)  и,  разумеется,  какое-никакое  сладенькое  вино  для  дам.  В  общем,  всё   по  тогдашней  присказке  «как  в  лучших  домах  ЛондОна!»  Но  я  бы  посчитал,  что  такое  сравнение  было  бы  скорее  не  похвалой,  а  оскорблением  для  этого  по-настоящему,  т. е.  «по-русски»,  хлебосольного  московского  дома.
        Когда  весь  «квартет»  занял  свои  места  за  пиршественным  столом,  царившая  то  этого  момента  общая  психологическая  напряжённость  несколько  ослабла,  но  ещё  далеко  не  улетучилась:  введённый  в  дом  мальчик  не  имел  до  этого  возможностей  привыкнуть  к  «светскому»  образу  жизни  и,  следовательно,  не  умел  держаться  непринуждённо  в  беседе  за  столом,  накрытом  столь  претенциозно.  Он  сидел  словно  кол  проглотив,  боясь  сделать  лишнее  движение  и  вымолвить  лишнее  слово.
       Но  не  только  светская  «неотёсанность»  сковывала  претендента  на  руку  и  сердце  генеральской  дочки:  он  вынужденно  прислушивался   не  столько  к  текущей  за  столом   и  претендующей  на  некую   светскость  беседе,  сколько  к  тому,  что   происходило  в  данный  момент  в  его  собственном  животе.  А  там  начинался  какой-то  непонятный  «шурум-бурум»:  что-то   булькало,  глухо  урчало,  переливась  из  одного  места  в  другое,  на  время  замирало,  потом  вновь  начинало  издавать  звуки,  становившиеся  все   более  ощутимыми  и  -  как  начинало  казаться  нашему  мальчику -  уже  слышимыми  для  всех  присутствующих.
       Так  что  к  его  скованности  прибавилась  ещё  и  нервозность  по  этому  малоприятному  поводу.  Она  вскоре  переросла  в  тревожность,  а  потом  и  в  панику,  когда  он  почувствовал  явные  признаки  физиологического  позыва,  подсказывающего  организму,  что  ему  самое  время  отправиться  на  встречу  с  «фаянсовым  другом»,  чтобы  опорожнить  прямую  кишку.  Вот  тут  уж,  становясь  всё  более   «замкнутым  и  молчаливым»,  он  начинает  покрываться  так  называемым  холодным  потом…  Он  вдруг  осознаёт,  что  давненько,  не  помнит,  сколько  именно  дней,  не  сидел  на  унитазе.  Это  же  просто  катастрофа! 
      Мальчик,  а  если  по-серьёзному,  почти  уже  выпускник   самого  престижного  в  стране  вуза,  будущий  африканист,  специалист    со  знанием  амхарского  языка  (это  в  Эфиопии)  -  не  будучи  ещё  знаком  с  планом  обширной  генеральской  квартиры  в  4 – 5  комнат  -  вынужден  задать  (прямо  от  празднично  накрытого  стола!),  произнести  (это,  как  ему  кажется)  вслух  (а  на  самом  деле  совершенно  трагическим  тоном  выдавить  из  себя)  что-то  вроде:  «А  где  тут  у  вас,  простите,  туалет?»
      Первой  бросается  ему  «на  помощь»  генеральская  дочь  -  сказано:  любящий  человек,  понимающая  без  лишних  слов  близкая  душа;  она  хватает  его  за  руку  и  буквально  тащит  его  за  собой  по  нескольким  коридорам  к  заветной  двери,  на  которой,  по  моде  того  времени,  укреплена  «выколотка»   на  латунной  пластине  с  известным  изображением  брюссельского  «писающего  мальчика»…
       О!  если  бы  только  в  этом  состояла  теперь  нужда  мальчика  московского!   Он  чувствовал  бы  себя  счастливейшим  в  мире  человеком!   Но  в  данный  момент  он  ощущал,  что  переполнявшее  его  вещество  готово  в  любой момент    извергнуться  из   него  не  тонкой  журчащей  струйкой,  а  настоящей  лавиной,  и  ему  даже  стало  страшно,  хватит  ли  для  этого  бурного  потока  диаметра  его  естественного  отверстия.  Поэтому,  едва  успев  расстегнуть   и  опустить  штаны,  он  уже  в  полуобморочном  и  вместе  с  тем  в  каком-то  экстатическом  состоянии  водрузился  на  унитаз   и  тот  час  же  перестал  ощущать  реальность,  целиком  отдавшись  тому,  чему  у  него  не  было  уже  сил  противиться…  Давайте  условно  назовём  это  блаженством.
          Когда  сознание  к  нему  вернулось,  это  выразилось  прежде  всего  в  том,  что  он  почувствовал  пробежавшие  по  всему  его  телу  последние  волны   судорожных  содроганий,  одновременно  и  болезненных,  и  сладостно-освободительных:  он    больше  не  зависел  так   обречённо  и  так  унизительно  от  своего    тела,  от  его  неконтролируемых   внутренних  процессов.  Это  новое  ощущение   наполнило  всё  его  существо   подлинным   торжеством,  сродни  тому,  которое  испытывают   американские  киногерои  выкрикивая  «сакраментальное»  «Yes!  I  did make  it!»    А  ведь  он  тоже  «совершил»  нечто  такое,  что  еще  мгновение  тому  назад  казалось  ему  невозможным:   сам  довёл  «дело»  до  мечтаемого  конца,  преодолев  все  так  неудачно  сложившиеся  обстоятельства,  казалось  бы,  «неопредолимой  силы».  Разве  это  не  триумф!
        Ему,  естественно,   захотелось  хотя  бы  коротко  взглянуть  на  результаты  своего  свершения.  Увиденное  превзошло   все  его  самые  смелые  предположения!  Нет!    Такого  не  может  быть!  Неужели  это  сделал  он,  21-летний  юноша  довольно  хрупкого,  можно  даже  сказать, субтильного  телосложения?!  Белоснежную  фаянсовую   чашу  генеральского   унитаза  наполняло  неимоверно  огромная  масса  известного  вещества,  исходящего  остатками  последнего   телесного  тепла  и  с  каждым  следующим  мгновением  набирающим  всё  большую  силу  запаха…  Совершенно  зачарованный  этим  величественным  зрелищем,  он  на  какое-то  время  словно  оторопел  и,  склонившись  над  благоухающим  унитазом,  чем-то  походил  на  вероисповедника,  молящегося  перед  алтарём  или  жертвенником.  А  в  сущности  принесённое  им  на  этот  «алтарь»  как  раз  и  было  его  «последней  жертвой».  Только  он  пока  что  ещё  этого  не  знал.  Так  бывает.
        И  хотя  представшее  его  изумлённому  взору  зрелище  обладало  всеми  признаками  неординарности   и  даже  некоторого  величия,  хотя  бы  своим  объёмом,  невозможно  же  им  любоваться  вечно:  ведь  за  столом  уже,  поди,  заждались  долго  отсутствущего  сотрапезника.  Да  и  запах  - не  сказать  что  б  очень  приятный  -  уже  основательно  давал  о  себе  знать.  Нужно  было   избавляться  от  переполнявшего  унитаз   и  доставшегося  ему  с  такими  муками  и  терзаниями  «благоприобретения»,    и  он  решительно  потянул  фаянсовую  «шишку»,  соединённую  металлической  цепочкой  с  рычагом  сливного  бачка…
        Читатель,  особенно  если  он  молод,  может  оказаться  незнаком   с  конструкцией  устройства  водоотведения  и  канализации  в  советских  квартирах  1950 -  1970-х  годов.   Так  называемых  компактных  унитазов  тогда  у  нас  еще  не  существовало;  водосливной  бачок  крепился  на  задней  стенке  туалета  на  довольно  значительной  высоте:  во-первых,  тем  самым  обеспечивалось  комфортное  и  безопасное   расположение  человека,  восседающего  на  унитазе,  во-вторых,  считалось,  что   более  высокое  размещение  бачка  обеспечивает  лучший  напор  водяной  струи,  что  при  смыве,  согласитесь,  немаловажно.  Таким  образом,  болтающаяся  на  цепочке  фаянсовая  «шишка»  приходилась  человеку  среднего  роста  где-то  на  уровне  плеч  или  груди.
         Вот  за  эту  «шишечку»  он  и  потянул…   Но  ожидаемого  эффекта  не  получилось;      возвышавшийся  в  фаянсовой  чаше  «монблан»   ничуть  не  дрогнул  и  остался  совершенно  недвижен:    отпущенная  бачком  порция  воды  оказалась  слишком  беспомощной  перед  «лицом»  такой  беспримерной  загрузки  унитаза.  Воспрянувший  было  духом  мальчик  вновь   испытал  приступ  лёгкого  беспокойства:  жалкая  струйка,  словно  бы  лениво  испускаемая  импотентом,  перед  неколебимой  и  ничего  не  страшащейся  горой!  «С  таким  водотоком  мне  и  за  целый  час  её  не  смыть!» -  подумалось  ему.
      И,  выждав  некоторое  время,  пока  прекратившееся   в  бачке  журчание  укажет  на  то,  что  процесс  его  наполнения  завершился   и  что  он  готов  к  следущему  «спуску»,    начавший  уже  нервничать  парень  вновь  дёрнул  за  упомянутую  «шишечку».  Но  этот  раз  бачок  никак  не  среагировал  на  его  движение,  но  зато  сама  фаянсовая  «шишка»  осталась  зажатой  в  его  ладони  вместе   с  небольшим  обрывком  цепочки,   тогда  как  оставшаяся   нижняя  часть  прикреплённой  к  бачку    бесцельно  болталась  теперь  на   трудно  досягаемой  для  него  высоте.
        Вот  же  незадача!  Только  этого  теперь  не  хватало!  Ему  пришлось  с  ногами  взобраться  на  унитаз,  и  тут  он  почувствовал,  что  тот  не  так  уж  незыблем,  как  это  казалось  ранее:  под  полным  весом  парня  он  слегка  качнулся  сначала  в  одну  сторону,  потом  в  противоположную.  Чтобы  предотвратить  падение  и  вернуть  себе  равновесие,  парень   чисто   инстинктивно  попытался  за  что-нибудь  ухватиться,  и  под  руку  ему  попался  как  раз  болтавшийся  обрывок  этой  самой   злополучной  цепочки.  А  поскольку  он  схватился  за  неё  очень  надёжно,  то   теперь  весь  его  вес  -  а  это  килограммов  65 – 70  и  никак  не  меньше  -  этот  весь  вес  пришёлся  уже  на  бачок,  как  вы  помните,  теперь  полный  воды,  т.  е.  литров  10  холодной  жидкости.  Это  только    говорится,  что  на  бачок,  а  на  самом  деле  на  довольно  хлипкие  консоли-кронштейны,  рассчитанные  уж  никак  не  более,  чем   на  нагрузку   килогаммов  в  20.  А  тут  сразу  4-кратное  её  превышение!..
      В  какое-то  неуловимое  и  проскакивающее  мимо   сознания  мгновение  ока  всё  оказывается  поверженным   долу  (долой);  всё  в  данном  случае  обозначает  и  «все»:   то  есть  сам  незадачливый  посетитель  генеральского  туалета,  увлекаемый  им  за  собой  сливной  бачок,  удар  которого  приходится,  слава  Богу!,  не  в  голову  востоковеда…  А  может  быть,  лучше  бы  уж  прямо  в  голову,  потому   что  его  промах   приводит  к  последствиям,  безо   всякого  преувеличения,  просто  катастрофическим!..
       Чугуного  литья  бачок,  почти  ещё  полный  воды,  да  еще  оправленный  в  аккуратный  и  покрашенный  цинковыми  белилами  деревянный  ящик  с  высоты  в  2,5  метра  срывается  и  попадает  прямиком  в  бортик  белоснежного  унитаза.  А  вы  ведь  ещё  не  забыли,  чем   на  данный  момент  переполнена  эта  ёмкость?  Она  сразу  же    вдрызг  и  разлетается  (обычно  говорят  «на  мелкие  куски»,  но  нам  привирать  здесь  ни  к  чему,  и  мы  скажем,  как  было  на  самом  деле)   на   несколько  разновеликих  фаянсовых  фрагментов .  Но,  как  вы  понимаете,  пикантность  этой  пиковой  ситуации  заключается  вовсе  не  в  разрушении  этого  сосуда,  а  в  том,  какое  содержимое  вырвалось  из  него  наружу  и,  разбавленное  декалитром  воды,  вместо  канализационной  трубы,  для  него  предназначенной,    неравномерным  слоем   распространилось  по  всей  поверхности  выстланного  «метлакской»  плиткой  пола  генеральского  туалета.
         Мальчик-амхарист,  без  малого  выпускник   Института  стран  Азии  и  Африки  Московского  государственного  университета  им.  М. В.  Ломоносова,   даже  после  многих  лет  обучения  всяким  ориенталистским  премудростям  и  к  встречам  с  чрезвычайными  ситуациями,  к  такому  повороту  событий  был,  конечно,  совершенно  не  готов.  И  потому  просто  бросился  прочь   куда  глаза  глядят.  Глядят-то  они  глядят,  да  вот  что  они  могут  и  способны  ли  вообще  что-нибудь  видеть  после  увиденного  только  что!..
       Опомнился  он,  да  и  то  ещё  не  вполне,  только  на  улице.    Опрятным  его  внешний  вид      вряд   бы  решился  назвать  даже  человек  в  высшей  степени  нетребовательный.  Но  при  этом    рука  его  сжимала  генеральскую  папаху  из  самого  дорогого  серебристо-седого  каракуля  с  алым  верхом ,  перечёркнутым  крестом  золотого  шитья.  Увидев  в  своей  руке  этот  головной  убор,  он  почему-то  не  нашёл  ему   никакого  иного  употребления,  как  водрузить   себе  на  голову.  Не  предназначенная  для  него,  она  и  сидела  на  нём   как-то  не  вполне  по-генеральски,  но  сам  он  этого  не  мог  видеть.  Какое-то  время   он  так  и  брёл  с  сомнамбулически-безучастным  видом   -  еще  не  поздними  сумерками  посреди  многолюдья  по  одному  из  престижнейших   районов  столицы  в  нахлобученной  на  его  страдальческую  голову  каракулевой  генеральской  папахе  с  алым  верхом…   
     И   это  в   самый  разгар  лета (!!!),   да  ещё источая  запахи,  очень  похожие  на  те,  что  остаются   после  проезда  бочки  золотаря  по  улице  провинциального  местечка.
     Как  эта  правдивая,  хотя  и  несколько  фантасмогорическая,  история,  случившаяся  в  позднесоветской  Москве,  стала  известна  публике,  я  сказать не  берусь.  Вполне  возможно,  что  об  этом  происшествии  как-нибудь  невзначай  проговорился  кто-то  из  трёх  остальных  его  косвенных  участников.  Надо  принять  во  внимание  и  то  обстоятельство,  что  имелось  значительное  число  людей,  которые  могли  оказаться  невольными  соглядатаями   его шокирующих,  прямо  скажем,  финальных  сцен.  В  порыве  болезненной  откровенности  о  некоторых  подробностях  этой  истории    вполне  мог  поведать  и  сам  её  «главный  герой»,  испытавший  такое  потрясение,  которое  вряд  ли  обошлось  без  нервного  срыва.  Ведь  согласитесь:  было  от  чего!
        Ну,  а  по  более  или  менее  известной  фактологической  канве  не  составляло  уже  особого  труда  «восстановить»  недостающие  детали  этого    сюрреалистического  сюжета,  вполне  в  духе  Николая  Васильевича  Гоголя,  достойного  именно  его  пера  и  только  ему  подвластного.  Этим,  видимо,  и  занялись  все  последущие  рассказчики,   охочие  до  всего  странного  или  необычного,  в  чём  наше  отечество  никогда  не  знало  недостатка.  Я  лишь  в   меру  своих  сил  поведал  читателю  то,  что  мне  довелось   в  своё  время   услышать  в  очень  живом  исполнении   действительно  талантливого   рассказчика.   На  этом  умолкаю.
          А  предшествующее  этому   «анекдоту» повествование   об   изваянии  российского  императора  и   царском    генерале  можно  дополнить  ещё  одним  рассуждением,  которому  я  дал  название