1. Александр Невский

Русь Ордынская. II часть: СОПРОТИВЛЕНИЕ.

1. АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ. Еще в 1207 году римский папа обратился к русскому духовенству с требованием отречься от православия. На Руси, естественно, эти притязания никто тогда всерьез не воспринял, а навязать свою волю силой понтифик не мог. Теперь же Русь лежала в руинах и казалась такой доступной, что «наместник» Христа немедленно возобновил свои ерзанья на папском престоле, пытаясь привлечь к себе внимание правителей католических стран, дабы сподвигнуть их к новому крестовому походу на Восток. Дело было за малым: собрать по заплеванным тавернам и обветшалым замкам истинных христиан, намалевать на их щитах черные кресты и поручить им донести слово Божье до тупоголовых русских еретиков. К тому же, еретики эти после визита татар были не то, что прежде. Серьезного сопротивления с их стороны встретить не ожидалось.

Первым на призывы Ватикана откликнулся шведский король. После завоевания Финляндии он вплотную приблизился к границам Новгородской Республики и теперь не мог спокойно спать из-за навязчивых мыслей о том, как много доброго и полезного он бы мог сотворить для Святого Престола, да и – чего греха таить – для самого Иисуса, войди Ладога, а уж тем более, сам Новгород в состав его королевства. Этот праведный порыв в Ватикане сумели оценить должным образом. В 1238 году из далекого Рима пришло высочайшее благословение на войну шведов с язычниками. Всем участникам похода было заранее обещано отпущение грехов, а это означало, что католики теперь уже на вполне законных основаниях могли отрываться в завоеванных ими землях по полной программе.

Весь 1239 год ушел у шведов на то, чтобы вместе с ливонскими немцами в общих чертах обговорить план совместных действий. Новгород предполагалось взять в громадные клещи: шведы должны были действовать с севера, через Ладогу, ливонцы – с запада, через Изборск и Псков. Своих намерений католический Запад ни от кого не скрывал. Разоренная Русь ему была уже не страшна.

Меж тем, новгородцы, сумевшие переждать за руинами Торжка монгольское лихолетье и сохранившие в неприкосновенности весь свой военный потенциал, тоже не сидели, сложа руки. Подготовка к войне в Новгороде велась весьма интенсивно. По берегам Шелони было возведено сразу несколько крепостей, а к невским берегам выдвинулись ижорские «сторожи». Уговаривать ижорских старшин не пришлось. Они давно уже превратились в крупных землевладельцев, приняли православную веру и проблемы Республики воспринимали как свои собственные. Незваных гостей новгородские граждане готовились принять всем миром. Как ни странно это звучит, но угроза с христианского Запада воспринималась на Руси куда серьезнее даже, чем нашествие язычников из монгольских степей. Монголы, по крайней мере, не заставляли своих вассалов менять их веру. Европейцы же несли русским христианам насильственное «крещение».

К лету 1240 года шведские власти сумели, наконец, сколотить войско достаточно крупное для того, чтобы сунуться на Русь. Численность этого войска неизвестна, но, по мнению исследователей, оно не превышало 3 – 4 тысяч человек и представляло собой винегрет из скандинавских народов, в который помимо самих шведов вошли норвежские наемники и финские рекруты. Считается, что во главе войска король поставил ярла Ульфа Фаси и своего зятя Биргера. Впрочем, достоверность этих сведений в некоторых источниках подвергается сомнению. Вместе с ратниками на Русь отправились и святые отцы, на которых была возложена великая миссия обращения в истинную веру всех неубитых под горячую язычников и еретиков.

Добравшись по Балтийскому морю до Невы, шведский флот поднялся по реке до устья Ижоры, где и пристал к берегу. Почему шведы сразу не пошли к Ладоге, сказать сложно. Некоторые считают, что захват Ладоги был для них, так сказать, программой максимум, главной же целью похода было утверждение на берегах Невы и взятие под свой контроль важнейшего речного пути, соединявшего Русь с Балтикой. Кроме всего прочего, закрепившись на берегах Невы, шведы тем самым отрезали бы новгородцев от Финляндии, а в перспективе и от Карелии, с которой те испокон веков взымали дань. Да и Ладога при всей мощи своих укреплений не казалась им столь уж недоступной. Ее легко можно было взять измором, не прибегая к кровопролитию. Новгород, располагавшийся в 150 километрах южнее, готовился принять на себя мощный удар со стороны Ливонии и перебросить на север сколь-нибудь значительные силы просто не мог.

На рассвете одного из июльских дней толпу вооруженных иноземцев засекли люди ижорского старшины Пелгусия. К Александру Ярославичу немедленно помчались гонцы с тревожной вестью о появлении в русских пределах незваных гостей. Вслед за ними в северную столицу прибыли послы самого Биргера с наглым вызовом: «Если можешь мне сопротивляться, то я уже здесь, воюю твою землю». Действовать приходилось быстро и решительно. Времени на раздумья у русских не было. В Новгороде все прекрасно понимали: раз появились шведы, со дня на день жди немцев. Снарядив в Ладогу гонца с приказом готовить к бою городское ополчение, Александр собрал свою дружину и отряд новгородских ратников на площади перед Святой Софией, получил от епископа Спиридона благословение на ратный подвиг и стремительным маршем двинулся на север.

По Волхову русское войско добралось до Ладоги, соединилось там с местным ополчением и лесами направилось к Неве. От ижорских сторож стало известно, что шведы отпора не ждут, почти не берегутся и о приближении новгородцев пока ничего не знают. Важность этих сведений для русских невозможно было переоценить. Войско у князя было малое, и весь расчет строился исключительно на внезапности нападения.

15 июля в одиннадцатом часу пополудни русское ополчение, соединившись с отрядом Пелгусия, всей толпой навалилось на шведский лагерь. Ратники Биргера были застигнуты врасплох. Изготовиться к бою как следует они не смогли. Конные дружинники Александра Ярославича без особого труда пробились в самый центр вражеского лагеря, где располагались шатры воевод и рыцарей, и там начали рубиться со шведскими латниками. Пешие ополченцы повалили берегом, намереваясь отрезать от поля боя тех шведов, что оставались на судах. Уже в самом начале сражения из игры выбыл Биргер. Он получил тяжелое ранение в голову и был вытащен телохранителями из драки. Шведы уволокли своего истекающего кровью предводителя на корабль. Говорят, что отметину на наглой физиономии королевского зятя поставил сам князь Александр. На берегу телохранители раненого военачальника столкнулись с пешими новгородцами, и к своим кораблям им пришлось прорываться с боем. Новгородцы провожали их до самой реки. Преследуя Биргера, боярин Гаврила Олексич, не слезая с коня, попытался было въехать на корабль, но его сбросили в воду вместе с всходнями. Выбравшись на берег, Гаврила махнул рукой на Биргера и повел своих людей на помощь князю Александру, который в центре лагеря вел тяжелый бой с рыцарями.

Оговоримся сразу, что история с всадником на всходнях, некоторым скептикам кажется какой-то уж больно «голливудской». У нас, ведь, в последнее время вообще стало очень модно недоверчиво хмыкать, сомневаться абсолютно во всем, что касается отечественной истории, и ответ на возражения закатывать глаза: «Ой, всё!». А ведь, всем известно, что новгородцы были те еще задиры, в запале боя они могли и не такое учудить.

Несмотря на удаление с поля главного тренера скандинавской сборной, исход схватки, тем не менее, долгое время оставался непредсказуемым. Наспех вооружившиеся крестоносцы по-прежнему превосходили русских числом. Это позволяло им надеяться на благоприятный для себя исход дела. У русской конницы были все шансы попросту увязнуть в беспорядочной свалке ближнего боя. С тем, чтобы измотать противника, не дать ему времени опомниться, и при этом сохранить силы своих дружинников, Александр применил излюбленную монгольскую тактику: уставшие дружинники отводились в лес на отдых, а им на смену шли свежие отряды. Бой продолжался с неослабевающим напряжением. Обе стороны несли ощутимые потери. Защищая своего господина, получил несколько ранений и вскоре был убит княжеский слуга Ратмир. Шведам удалось оттереть его от русского строя и добить. Не менее ожесточенная схватка шла на берегу. Ополченцы Миши Новгородца сумели взять «на абордаж» три шведских судна. Остальные успели отчалить от берега и теперь вынуждены были в бессилии наблюдать за избиением своих соотечественников, оставшихся на суше.

После нескольких часов упорного боя русские начали, наконец, одолевать. Когда Гаврила Олексич одного за другим зарубил «епископа» и «шведского воеводу», а новгородец Савва подрубил и повалил на землю королевский шатер, значительную часть крестоносцев охватила паника. Одни из них кинулись вплавь к своим кораблям, другие сумели доплыть до противоположного берега Ижоры и там закончили свою жизнь под топорами ижорских ополченцев. Оставшиеся на берегу сбились в плотную кучу, укрывшись щитами и ощетинившись копьями, и так сумели продержаться до темноты. Новых атак русские уже не предпринимали. Под покровом ночи шведы нагрузили три судна телами знатных рыцарей, спешно покидали в общую могилу рядовых ратников, собрали остатки своего лагеря и убрались восвояси. К утру от шведского войска только могила и осталась.

Победа новгородцев была полной и безоговорочной. Враг не был уничтожен, но поле боя он покинул. При этом Александру Ярославичу удалось избежать больших потерь в собственном войске. Народ русский просто не мог его за это не отметить. Орденов в ту пору победителям еще не давали, очередных званий не присваивали, а потому, желая хоть чем-то наградить своих особо отличившихся князей, Русь обычно наделяла их каким-нибудь звучным прозвищем. После победы на берегу Невы Александр Ярославич стал прозываться Невским. Он так и вошел в историю как Невский, и это даже несмотря на то, что его главная победа была еще впереди.

Теперь несколько слов о том, почему заурядная, в общем-то, стычка на берегу Невы нашла столь восторженный отклик в русских сердцах. Ведь были ж «схватки боевые» и раньше. «Да, говорят, еще какие!» Тем не менее, в память народную почему-то врезалась именно Невская виктория. И ведь, сама врезалась, а не кто-то потом «искусственно врезал», как пытаются уверять нас всевозможные борцы с русским «лжепатриотизмом». На самом же деле здесь вообще нет никакого вопроса. Как говориться, к гадалке ходить не надо. После Батыева погрома любая победа над любым противником воспринималась на Руси, как глоток свежего воздуха: «Народ, глянь, мы еще живы, и, даже, можем побеждать!». К тому же, немец, как известно, был мужчина серьезный, и проигрывать ему в данной конкретной ситуации было ну никак нельзя. Татарин, дав кому-нибудь по носу и обшарив карманы, обычно сразу уходил в свой шатер; немец, обшарив карманы, оставался в доме своих жертв и начинал копаться в их душах.

Итак, реальная угроза тяжелой войны на два фронта была ликвидирована новгородцами в самом зародыше, и теперь можно было сосредоточить все свои силы на рубежах Ливонии, где как клопы в засаленном матрасе продолжали копиться толпы крестоносцев. Этого врага вечники уже давно не боялись. Этот враг был им уже хорошо знаком. Более того, та кажущаяся легкость, с которой Александр смог одолеть сильное шведское войско, породила в буйных головах вечников пакостную назойливую мыслишку, которая словно червь начала точить их изнутри: «А так ли страшен черт, как его малюют?». В конце концов, Господин Великий Новгород решил, что «черт» совсем не страшен и с католиками можно будет управиться своими силами, не прибегая к посторонней помощи. Александру Невскому вежливо дали понять, что за прошлые заслуги ему, конечно же, благодарны, но его дальнейшее пребывание в Новгороде крайне нежелательно, и в его услугах больше не нуждаются.

Что именно не поделил герой Невской битвы с вечниками, сказать трудно. Говорят, что всему виной было властолюбие Александра Невского, которое напомнило горожанам об их очень нелегких отношениях с его батюшкой, великим князем Ярославом. Республика просто не захотела менять огонь на полымя и в самый канун вторжения ливонских рыцарей предпочла остаться в гордом одиночестве. Оскорбленный Александр собрал дружину и ушел к себе в Переславль-Залесский.