Проклятие Симона

Глава 1



В некую таинственную местность провинции Таррагона, пронизанной легендами инквизиции, вскоре должен будет поехать молодой, двадцати пяти лет парень Симон. Виной послужившим этому был ряд происшествий связанных с пропажей девушки и конфликтом в семье. Вопреки ожиданиям набожных родителей, готовившим сына в пресвитеры, нрав парня, с возрастом, выдался прескверным, распутным и легкомысленным. Все надежды отца на Симона рухнули, и через годы, когда терпению его пришел конец, он, подобно евангельскому отцу блудного сына, отправил парня в жизнь, выделив ему часть своего имения и строго напутствовав: «Плутоватый нрав твой обернется когда-то тебе в погибель, заблудшая овца. Ступай своей дорогой! Когда настанет день, ты вернёшься со слезами, и, быть может, я приму тебя. Жизнь бьет больно, сын мой. Иди и усвой урок жизни, который она сполна преподаст тебе».

Это был 1955 год. С тех пор Симон, бросив «Барселонский университет», покидает отчий дом, а месяц спустя отправляется в Таррагону из-за пропавшей его девушки Лизы, отправившейся по следам своего коллеги – журналиста из газеты «Commentator», чтоб обследовать жуткую, по рассказам сельчан, некую местность, где мифы и загадочные происшествия пугают крестьян.

Безответное, долгое отсутствие связи с девушкой, разгорячило Симона и, будучи несдержанных порывов, он ворвался в офис Баутиста Кабальеро – шеф-редактора – толстого ушлого ловкача с бакенбардами, залысиной на голове, и дешевом мятом пиджаке.

– Где Лиза? Почему твой секретарь молчит?

– Опять ты психопат, преследуешь мою сотрудницу.

– Где она?

– Она на задании. Немного задержалась, – сидя за столом, как можно учтивей врал Кабальеро.

– Она вторую неделю молчит. Что у вас происходит? Я слышал, у вас исчезают люди. Куда, черт тебя подери, они деваются?

– Откуда мне знать!

– Давай мне координаты. Живее!

– Она в Таррагоне, больше я ничего не знаю. Только адрес гостиницы.

– Не понимаю, зачем скрывать от меня это, Кабальеро?

– Мне запрещено болтать лишнего.

– Неужели? И кем?

Кабальеро на долю секунды потерялся в мыслях, но, протрезвев, встретился с неумолимой и свирепой гримасой Симона.

– Спецслужбой. Ты же знаешь, как это бывает всегда, когда люди исчезают. Хотя есть и доля правды в том, что ты мне надоел, как невоспитанный дикарь.

– Заткнись кретин и пиши адрес!

Кабальеро немного замялся, затем бессильно пожал плечами. Он побаивался парна, потому-то тот играл роль гангстера, и хоть парою переигрывал, излишне храбрясь, на него он оставлял неизгладимые впечатления.

– Ладно, к дьяволу чекистов, так и быть. Но с одним условием. Если вдруг ты не найдешь мою прекрасную девочку, опиши мне, хотя бы ты, эту странную местность и все, что там необычного найдешь.

– Даже и не мечтай, скорей я своей пряжкой от ремня нарисую на твоем заду шонгауэрскую гравюру.

– Да ладно. Я щедро вознагражу тебя.

– Ты дурак? Или тебя окружают одни наманикюренные неженки, за которых случайные прохожие должны выполнять работу?

– Эй, мы же старые знакомые.

– Где твои ребята? Чистят свои ногти и красят ресницы?

– У меня уже не осталось людей. Только один секретарь.

– Я не собираюсь тебе быть шавкой на побегушках. Пиши адрес, наконец!

– У тебя с памятью большие проблемы, или, может, ты на слух запомнишь?

– Пишите адрес, недоумок!

Кабальеро оторвал от блокнота листок и принялся писать неуклюжим почерком адрес и название гостиницы

***

Симон раним утром тронулся в путь, и по прошествии четырнадцати часов прибыл на поезде в некую тихую и скромную область Таррагоны. Но почему-то под вечер в сумраке на него нашли холодная тоска и меланхолия. И уже вскоре, еще на пути в отель, устав с дороги, он решил дать слабину, зайдя в некий захолустный кабак, и злоупотребив там прекрасным португальским вином.

Позже, выйдя из заведения и направившись в гостиницу мимо католической часовни, за ним вышла из калитки ветхого тоскливого серого домика, расположенного по соседству, сгорбленная, с крючковатым носом, старуха во всем черном, во внешности которой улавливалась некоторая неестественная омерзительность.

Парня мотало в стороны, и он с экзальтированным выражением лица остановился и небрежно перекреститься перед распятием, в ту секунду, когда сильный удар сзади старухиным костылём звезданул ему по спине со словами: «Вали с дороги, сосунок».

Боль в спине заставила Симона выругаться, отскочить и схватиться за поясницу.

– Ты охренела, старая маразматичка! Притронься до меня еще, я этой тяпкой отполирую твой гигантский нос.

– Ты глухой? Я сказала проваливай, молокосос! – с гонором ответила старуха.

– Закрой пасть! Или я вправлю огородной лопатой горб на твоей спине!

Старуха гневно кинулась на мерзавца, начав дубасить его костылем, и Симон, едва только выскользнул из-под серии оплеух, продемонстрировал ей средний палец с отборной нецензурной бранью. Он колоритно вложил в этот вульгарный жест весь свой яростный пыл, отбегая прочь от злобной ведьмы, которая вслед ему грязно сквернословила и на непонятном языке выговаривала всевозможные заклинания с проклятиями, а потом ясно и разборчиво выпалила: «Чтоб он у тебя отсох навеки». Это наполненное неистовой дикостью и злобой заклятие обдало Симона порывом ветра, свалив его с ног, и он, как целлулоидная фигурка, закувыркался на земле. Потом, кое-как поднявшись, стал бежать с оглядкой, спотыкаясь и падая, и снова поднимаясь, и убегая от нахлынувшего на него неведомого ужаса.



Глава 2



Наконец, разместившись в номере скромной гостиницы, разложив по местам вещи и приклеив пластырь к запекшейся кровью ране на лбу, Симон улегся в постель и крепко заснул.

Наутро он проснулся от головной боли и, сдернув одеяло, к великому ужасу увидел на руке увеличенного размера опухший средний палец – синего цвета, будто его разнесло от инфекции.

В первые часы похмелья он не в состоянии был припомнить причину столь странного явления, пока к концу дня длина среднего пальца не увеличилась в пятнадцать сантиметров, а кисть не стало сводить и превращать в то, что еще в древней Греции считалось грубым оскорблением. Тогда-то он и припомнил инцидент со старухой у часовни, но решил обратиться сперва к доктору.

По своему несчастью, Симон нашел молодого, очевидно, начинающего фельдшера, который больше из наделанного важничества, чем со знанием дела, принялся изуверски выпрямлять ему суставы. Эта бахвальная демонстрация со знанием дела по выворачиванию костей закончилось воплем с отборным ругательством.

– Ах ты, садист! Ты чуть не сломал мне палец, кретин! – кричал Симон, держась за свою проказу.

– Господи! Он у вас как закоченелая сарделька. Если честно, его только пилить двуручной пилой, – с идиотским выражением лица отвечал фельдшер.

– Ты, конченый балбес! Пиши направление к специалисту!

Молодой доктор с пришибленным видом что-то написал на бумажке и протянул:

– Вот. Направляю вас на амбулаторное обследование.

В тот же день, поскольку недуг продолжал прогрессировать, а амбулаторный врач деликатно намекал на ампутацию, Симон отправился к часовне и по дороге встретил католического священника. Испытав моральное облегчение, он хотел было почтительно перекреститься, но вовремя вспомнив о скрытой несчастной своей конечности и неэтичности манипуляции, которую должен был бы ею проделать с несгибаемым, выпирающим средним пальцем, решил воздержаться, дабы не оскорбить божьего служителя. Однако, когда Симон поведал святому отцу о своей беде, ему пришлось обнажить свою непристойную клешню для того, чтоб продемонстрировать жуткое последствие заклятия, совершённого над ним престарелой ведьмой. И был изумлен, что святой отец не воспринял этот жест близко к сердцу.

– Мда… чертовски оригинально она вас заколдовала. Видимо, вы очень разозлили ее. Боюсь даже представить, что вы ей такого наговорили.

– Вы можете расколдовать меня?

– Думаю, это не в моей компетенции, сын мой. В прошлом году некие сумасшедшие умоляли меня исцелить четверых прокаженных – и ни одного я не вылечил.

– Проклятие! Что мне делать?

– Единственное, что я могу для вас сделать, это дать вам настойку одной божьей травницы. Ею надо опрыскать больное место. Процедура десять дней натощак.

Симон недовольно сморщился.

– Ладно. Но в первую очередь я хотел бы отыскать эту горбатую Квазимодо.

– Если вы хотите снять заклятие, она вряд ли вам посодействует. Нет у нее милосердия. Не будьте наивны, а лучше последуйте моим рекомендациям.

– Я хочу сказать вам еще, что я ищу свою пропавшую девушку.

– А девушку есть смысл поискать.

Священник печально ухмылялся на пошлое произведение искусств, сотворенное ведьмой, и, сделав утонченный и заумный вид, указал парню в сторону юга. Там, за туманом и густыми зарослями леса, в пятнадцати километрах от них находилась небольшая, богом забытая местность с имевшейся башней. Маршрут этой местности в те времена не значился ни на одной дорожной карте, и знали его лишь некоторые жители близлежащих деревень, случайно забредшие в эти места.

«Как поведывают негласные сказания, известные лишь немногим из монахов цистерцианского ордена, – рассказывал священник, – то злополучное место когда-то, с 1558 года, являлось жилищем некоего весьма влиятельного высокопоставленного цистерцианского сановника, где находилась его личная резиденция в крепости с башней инквизитора, как ее окрестили, потому что верный ему палач инквизитор жил всегда при нем – в этой башне.

Валенсия, когда-то в прошлом бывшая супруга цестерианского монаха (до того, как он посвятился в цестерианский орден и принял обед безбрачия), завладела его крепостью и, охмурив епархиального епископа, основала там пансион для молодых девиц – для того, чтоб под его покровительством вместе с коллективом угнетенных женщин выживать от репрессий инквизиции. Каждая гонимая чародейка, так или иначе связанная с колдовством и узнавшая об этом месте, находила себе в нем безопасное пристанище – до тех пор, пока крепость не осадило войско ордена меченосцев во главе с неким иезуитом, называвшимся в народе святым Дамианом. И звали его так, из-за того, что он был единственный, кто мог властвовать над стихиями и поражать особо сильных ведьм.

Этот сановник, узнавший, что цистерианский монах в беде, а его владения заселила армия наводивших ужас бедствиями, голодом и мором сатанинских отродий, двинулся на них с войском. Осада крепости длилась почти трое суток. Оказалось, что женщины умело управлялись с башен огненными баллистами, поражая вражеские требушеты, сбивая со стен осадные приспособления и вызывая у рыцарей страшные галлюцинации. В результате группа женщин, примерно в четыреста человек, одержали верх, вынуждая выбившуюся из сил армию на время отступить от крепости. Однако Валенсия все же была поражена молнией, вызванной святым Дамианом, и, пока она умирала на своем одре, к нему прибыла подмога тамплиеров в восемьсот человек, наконец разбившиее адское полчище, а дочь Валенсии заточив в тюрьму.

Существует история о дочери Валенсии, которую звать Марибели. Жестоко истязаемая восемь дней подряд безжалостным молодым Аколитом, Марибели лишь дразнила истязателя в ответ на попытки развязать ей язык, и однажды коварно обманула его, раскрыв мучителю с проницательностью пророка о его страшном поступке – изнасиловании и убийстве троюродной сестры одного французского виконта Бастиана, который являлся уважаемой персоной королевской знати. Марибели сообщила, что тело убиенной (которое он сбросил в расщелину) уже скоро найдено будет стражниками, а следы, оставленные им на месте преступления, скоро приведут к нему, и тогда убийце не миновать смертной казни, и сам инквизитор четвертует его. Молодой изверг очень сожалел, что не сжег на месте тело девушки и, перепугавшись, решил подстраховаться. Прихватив с собой хворост и огниво, он отправился к небольшому утесу, откуда сбросил тело. Но всю дорогу ему чудился чей-то едкий, ухмыляющийся смех сзади, словно за ним кто-то следовал. Достигнув места, он наконец спустился в расщелину и, обнаружив на месте уже разложившийся труп девушки, принялся его сжигать. Когда костер ярко заполыхал, он стал рядом, дожидаясь конца истления страшной улики, не подозревая, что в этот миг с утеса за ним наблюдала какая-то гнусная прислужница Марибели, занеся уже над ним булыжник и метнув им в изувера, который, потеряв равновесие, с воплем обрушился в пламя и там дотла сгорел. Подойдя к истлевшим костям, прислужнице оставалось только подобрать ключи от тюрьмы, проникнуть ночью в камеру и выпустить свою предводительницу.

После побега главной целью этой ведьмы было уничтожать Домиана – за то, что тот убил ее мать. Но как бы то ни было, о смерти его до сих пор ничего не известно, кроме того, что Домиан бесследно исчез прямо из своих покоев, охранявшихся десятками вооруженных тамплиеров. Узнавший о побеге Марибели и странном исчезновении своего Аколита, инквизитор бросился на его поиски, и вскоре, увидев его жалкую смерть, поклялся отправить Марибели в ад.

Никто определенно не знает, как закончилась его месть. Лишь ходят слухи простолюдин в народе, что инквизитор сурово покарал ведьму, но та, вернувшись из преисподней, отплатила ему тем же. Так или иначе, женщина, именуемая Марибели, сейчас управляет замком в крепости и имеет во владении около трехсот прислужниц. В ее общину завлекались дамы разных возрастов, мотив которых заключался в том, чтобы убежать от дискриминации и разного рода социальных зависимостей. Изначально, община имела феминистскую направленность, но практиковавшаяся в ней колдовство, одновременно с профанацией сектантской доктрины превосходства и всемогущества над людьми – властью и силою темной магии – постепенно вымещала первоначальные цели женщин, обезображивая их тела и души».

– Нельзя ли по существу дела, я утомился, – заговорил Симон, скучно зевнув.

– Пойми, я только хочу сказать тебе, что в шести милях от нас, – священник указал в направлении тумана, за которым находятся крепость с башней, – обитает целая свора хладнокровных феминисток. И если ты задумал отыскать ведьму, то одумайся, пока не поздно. Ведь, если тебя обратят в истукана или в смоляной столб, то душу твою повергнут дикие терзания. Это как если бы кого-либо замуровать в цементном камне без возможности дать умереть. Ты не увидишь света, радости, прелестей жизни на целые века. Запомни это! – напутствовал священник Симона.

В выражении священника читалась все та же тихая и едва заметная насмешка над озорной шуткой ведьмы сотворившей пакость на руке Симона. И вдруг его озарило сообщить его о таинственных свойствах его проказы:

– Я забыл тебе сказать, что этот нецензурный жест, олицетворяющий культуру вашей извращённой молодежи, может вырости до невероятных размеров. И знаешь, почему?

– Нет, осените меня истиной, святой отец.

– Потому что магия – это химия. Как в природе. Знаешь, есть камень, который растёт при соприкосновении с влагой, например, дождя. Его название Тровант. Есть в этой ведьминой шутке примесь Трованта. Это я точно знаю. Мой брат – химик. Он изучил состав этих откуда ни возьмись выросших, словно из-под земли, трехметровых изваяний, которые, наверное, попадались тебе на пути. Это статуи людей, которые оказались не в том месте, где надо, перед лицом козней этих пакостных тварей сатаны.

– Это я знаю без вас, что она у меня растет, – потряс больной рукой перед проповедником Симон, – и что мне с этим делать?

– Не знаю. Можешь попробовать рецепт травницы. Ну, или, на худой конец, поладить со старухой?

– Знаете, что я сделаю? Простите уж вы меня, святой отец! Я отвешу этим гигантским пальцем ей смачный щелбан, если она не поладит со мной. Клянусь вам, – при этой реплике Симон не со зла опять экспонировал в лицо святому отцу своей монолитной озорной шалостью, демонстрируя, с помощью чего он будет налаживать отношения с ведьмой.



Глава 3



Поскольку был уже поздний вечер, Симон решил отложить свое путешествие на завтра, и пред сном плеснул на руку настойку, данную ему священником, отчего задубевшая уже кожа посинела еще больше, а сама жидкость стала испаряться смуглым дымом.

Наутро Симон почувствовал себя легче, ничего не предвещало плохого настроения, дышалось свободно, и он подумал было, что хворь излечилась. Страшное потрясение его охватило, когда он обнажил из-под одеяла руку, представлявшую теперь собой огромный, диаметром двадцать пять сантиметров, кулак Халка с торчащим средним пальцем, размером с хорошую, не слишком большую и не маленькую, дубину. Увесистая глыба до самого локтя окаменела и была непривычна настолько, что он едва ли мог пошевелить ею, постоянно придерживая другой рукой, как огромное полено.

Вскоре к нему постучались, и он крайне не желал никого впускать в свой тусклый, померкший мир кошмара и отчаяния. Но в дверь так настойчиво бились, что Симону это действовало на нервы.

– Симон, открывай! Ресепшн сообщила, что ты в номере, – узнал парень голос Лизы.

Нежданный сюрприз смутил несчастного столько же, сколько и овладел его любопытством. И, немного помешкав, он отворил девушке дверь, которая изумленно уставилась на болезненный вид своего бойфренда, хотя и сама казалась довольно потрёпана, и на лбу красовался небольшой шрам, не испортивший ее симпатичного белокурого личика. Она была блондинкой, а цвет глаз ее был небесно-голубым, стройна и среднего роста.

– Здравствуй, дорогой, что с тобой?

– Лиза, где тебя носило? Почему ты не выходишь на связь?

Девушка вошла в номер и обняла Симона, затем заговорила:

– После двух попыток дозвониться до тебя у меня на дороге возникла оказия. Мы с водителем нарвались на группу чокнутых феминисток, проколовших нам шины. Была авария. Я едва выжила, но потом трое суток без сознания лежала в больнице и долго не могла вспомнить свое имя. Что это у тебя? – всмотрелась Лиза в странный предмет, выпирающий за пледом, покрывавшим плечи парня. Симон выругался, сгорая от стыда, и ляпнул, что на язык подвернулось:

– Рак или черт его знает, что это.

– Ты меня заинтриговал, – подступила к нему девушка, вцепившись глазами в таинственный предмет.

– У меня несколько вариантов. Либо меня местная старуха прокляла, либо меня напоили какой-то термоядерной дрянью в трактире, и у меня скоро отсохнет конечность, – пояснил Симон, смущенно отвернувшись.

Лизы заиграла глазками, кокетливо ухмыляясь.

– Возможно тебя шарахнуло в трактире по башке. А может быть и другое. Давай мы посмотрим на твое проклятие и нашлем его на заклинателя.

Лиза с силой сдернула с плеч покрывало, развернула Симона к себе и уставилась на клешню.

– На первый взгляд выглядит забавно, – умилилась девушка.

– А мне не забавно.

– Прости, если обидела, но похоже на муляж в ночь веселого Хэллоуина.

Лиза стала щупать казавшуюся монолитом руку Симона и, еще раз недоверчиво хихикнув, с задором начала заворачивать рукав рубашки, продолжая обследовать ее до локтя.

– Черт, – отпрянула девушка от Симона, – и правда похоже на проклятие.

Симон вкратце изложил Лизе историю о замке, населенном тремя сотнями женщин во главе с темной их властительницей, превращающих заблудившихся горожан и туристов в каменные столпы, и Лизу осенило:

– Теперь, я думаю, Антонио надо искать там.

– Кто такой Антонио?

– Мой ассистент. Ты же слышал наверное, что многие селения в Испании слывут таинственными историями про всякую чертовщину с мистикой, и Таррагона не исключение. И некогда не знаешь, что вымысел, а что правда. Но вот священник, похоже, не врет. Есть в этой провинции странные места. А эти феминистки… – Лиза остановилась, выискивая в голове нужные слова, – в них что-то жутковатое. Не могу точно выразить словами, что-то неэстетичное – носы, безумные глаза и выпирающие челюсти.

– Не говори мне, видел такую, в кошмаре не приснится.

– Что-то неведомое и зловещее в них, ты не почувствовал, Симон?

– Есть такое. Может, тебе вернуться, Лиза?

– Нет. Я не все дела закончила.

– Ладно. Лишь бы найти эту старуху. Но если она не вернет мне руку, как было раньше, я сожгу ее селение, или приеду на бульдозере и зарою в ее дырявой хижине.

Лизе пришлось на себя взять управление автомобилем. Они арендовали напрокат «Порше» в захудалой, обшарпанной фирме с тупым колхозным названием и с фантастическим даром продавца завышать цены, скупо уступившим им старый изношенный автомобиль без заднего сидения, который тарахтел и дымил, будто его собрали из запчастей сельского трактора. За минуту до отъезда, Симона вдруг приспичило в туалет и, надолго отлучившись в сортир, он оставил Лизу в машине, которая все время нервно стучала кулаком по клаксону, торопя парня.

Наконец возвращение Симона принесло с собой новые неожиданности. И Лиза устало выжала гримасу при виде скукожившегося и неестественно идущего к ней парня. С исказившимся лицом Симон ковылял к машине и прижимал интимную область между ног, и было очевидно, что парню, что то в этом месте доставляло дикие страдания.

– Ты похож на проблемного пациента психбольницы. Что стряслось?

– Чертовщина опять! – тяжко выдохнул Симон, усевшись на переднее сидение. – Я забыл обезболивающее.

– Что у тебя еще? – оглядела Лиза обмокшие его штаны.

– Эта старая стерва…

– Что она?

Симон тяжело выдавливал слова, его напрягали допросы Лизы.

– Ох, мать ее… наверно, я стану импотентом. Возможно она заколдовала мой член.

– Ну, этого следовало ожидать. Ты нелестно ее послал , вот у тебя и начались проблемы.

– Лиза, гони в аптеку! Прошу тебя! – рявкнул Симон , и девушка принялась изучать нарисованную священником карту.

– Твой священник не указал на карте аптеку. Так что потерпи, пока мы будем ее искать, – сказала девушка, надавив на газ.

Проехав половину пути, им на глаза стали попадаться в необычных местах и в неестественных позах громадные человеческие скульптуры. Складывалось впечатление, что автор в некоем безумстве создавал гигантские творения. Эти каменные изваяния на дорогах, встречавшийся им на полях, обочинах и окраинах леса, рождали в уме Симона множество вопросов, но не настолько важных в эти минуты, чтоб обсуждать это с Лизой. Вскоре вдали им показалась вывеска аптеки, и добравшись до нее, Симон наконец утащил боль обезболивающим.

Пока они ехали в сторону башни, где на шоссе лишь изредка встречались им дальнобойщики, оскорблено таращившись на гигантскую бесстыдность, выпирающую из окна «Порше», которую Симон нелепо втиснул в салон автомобиля, никаких неприятностей на их пути не возникало. И только когда они свернули на узкую полосу, пролегающую вдоль леса болотистых мест, началась гроза с дождем, и в это время позади них сумасшедше несся синий кабриолет. В нем сидели четыре женщины в нарядных платьях, с небрежными, мокнущими под дождем начесами на головах. Дождь смывал с их лиц остатки макияжа, от чего их кожа становилась морщинистой, смуглой и обвислой, а выявляющаяся неестественная деформация их черт лиц (выпирающей челюсти, надбровных дуг, ушей и носа) придавала их физиономиям дьявольской зловещности. Поравнявшись с «Порше», их взоры обратились на торчащий бревном из окна оскорбительный жест Симона, как будто нарочно дразнящий путников из окна. Раздался гнусный смех – и тут же прервался грохотом молнии, ударившей в болотную вышку в ста метрах от них. Кабриолет прибавил скорости и обогнал «Порше». Затем одна из женщин в красном кюлоте, прихватив ритуальный посох, повернулась лицом к молодым путникам, поднявшись на заднем сиденье; на пару секунд злорадно уставилась на них с выражением призрения; потом, обнажив в язвительной ухмылке свои кривые гниющие зубы, взмахнула посохом, пальнув снарядом огненного сгустка в «Порше», отчего автомобиль взрывной волной подпрыгнул, со свистом колес съезжая с дороги, и несясь по склону вязкой, водянистой почвы в направление вышки, где врезавшись в массивный валун, выбросил Симона в лобовое стекло. Пролетев метра три и ударившись коленом о пень дерева, парень кувыркнулся, плюхнувшись в болото, и стал медленно, с каждой секундой, все глубже и глубже, погружаться в тину.

Женщина в красном кюлоте, теперь полностью обратившись в старуху, как и остальные ее омерзевшие без макияжа подружки, направлялась к месту аварии и с безумным смехом потешалась над утопающим Симоном, который криками старался пробудить Лизу от контузии. Добравшись до машины, где Лиза уже начала приходить в себя, женщина выдернула дверцу с «Порше», вытаскивая девчонку за волосы.

– Хосефина, черт подери, нам спешить, а впереди еще пробки! Тащи быстрей сюда эту визгливую сирену. Мы поместим ее на капот и зачистим дороги, – говорила одна, слегка не в своем уме, сеньорита своей старой подружке в красном кюлоте, звавшейся Хосефиной.

Женщины покатывались от смеха, не заметив, как их лица постепенно изуродовались, превратившись в нечто демоническое.

– Боюсь, подружка, она визжит так, что перепонки взорвутся, или, что еще хуже, пробка из ушей вылетит и башку тебе прострелит, – отвечала со смехом ведьмачка подружке рядом.

Лизу привязали к капоту, и кабриолет стал отдаляться и постепенно исчезать с дороги за туманной пеленой дождя с глаз Симона. Несчастный, уже совсем осев в трясину, лишь отчаянно вслед издал последний крик души, с головою погрузившись в болотную тину, на поверхности которой осталась лишь торчать его окаменелая проказа с укоризненным, ругательским жестом, предназначенным для бесчеловечных исчадий зла, похитивших его возлюбленную.

****

Незадолго до этого дорожного происшествия, за двести метров до болотной вышки, мчался мини-купер. Им управлял средних лет коренастый низкорослый крестьянин Пио Диес, ехавший в свой дачный домик и думавший о любимой женщине Рамоне Гарсия. На днях их разговор не сложился. Мужчина сделал предложение, протянув кольцо. Но любимая была так предосудительна, что отклонила сердечный порыв Пио, сославшись на целый ряд нелепых условностей:

– Я следую обычаю ничего не обещать мужчинам, пока не увижу знак свыше.

– Опять твои древние обычаи, мне осточертело! Я хочу жениться и секса, как можно быстрей. Я снова обрел девственность с этим утомительным воздержанием, Рамона.

– Понимаю, но есть обычай. Я всегда ему следую.

– Ох, ты слишком заморочена, Рамона. Где мне искать этот знак? Черт бы его побрал! Как он выглядит?

– Ты все поймешь сам, когда судьба станет благосклонна к тебе.

– Где мне его искать? Ума не приложу, – недовольно бормотал себе под нос Пио, подняв взор на небо.

Целый день он с любимой пытался распознать какие-то символы из замысловатых пятен на облаках, но каждый из них растолковывал в этом свою концепцию смысла.

– Вот, смотри, – крестьянин указал на небо. – Видишь – форма улыбающегося львенка? Подожди чуть-чуть. А теперь видишь сердечко?

– А может, это задница?

– Что плохого в заднице?

– Знак протеста.

– Ах, Рамона, ты легко отманишь вою судьбу.

Выйдя из воспоминаний, Пио едва ли не врезался в фонарный столб, просвистев покрышкой колес. Он выбежал из машины, заметив возле болотистой вышки аварию «Порше», и, приглядевшись, увидел подозрительный предмет, торчащий из болота. Он присвистнул, ткнув палкой в выпячивающую аморальную нескромность, решив извлечь ее наружу.

Затем пошел за веревкой к машине, и, как только открыл багажник, содрогнулся от вспыхнувшей и ударившей в вышку молнии. Болтающиеся провода на ней заискрились, и по водянистой поверхности, куда они свисали, пробежали электрические разряды. Сердце Симона, успевшее уже остановиться, вновь заколотилось, стимулируя дыхание в легких. Пио поспешил к месту заколыхавшейся в болоте странной находки и, забросив петлю на средний ее палец, принялся вытягивать из трясины. Охватившее его недоумение сменилось изумлением от вынырнувшего и ожившего экспоната, изрыгающего из легких жидкость. Крестьянин отнес Симона к машине, с трудом уместив в крохотную кабину мини-купера – таким образом, что его гигантская культя, не уместившись на заднем сидении, выпирала из дверцы автомобиля.

Шалящая на полуразбитом грузовике банда женщин на шоссе чуть ли не протаранила машину Пио, который, ловко сманеврировав с дороги, повернул на сосновую рощу. Однако, совершая рискованный маневр, он выбил о бордюр шутливую неблагопристойность Симона, глумливо выпирающую из-за дверцы. Пио, выдавливая скорости, наконец настиг тропинку и, погрузившись в сосновую чащу, скрылся от преследователей.



Глава 4



Очнулся парень в пропахшей сыростью скромной избушке, печально и мужественно осознав гипс на своей ноге. Однако факт отсутствующей кисти на руке вызвал у него истерический вопль.

– Ох, как назло, я знал, что это случится! Где моя рука? – вопил он.

В комнату вбежал Пио с подносом еды и начал утешать бедолагу.

– Успокойся, успокойся, друг мой!

– Я погиб, моя рука, что ты с ней сделал?

– Я? Ничего. Несчастный случай.

– Что случилось? Проклятие! – продолжал завывать Симон.

– Небольшое столкновение. Видимо, она где-то на дороге затерялась. Сейчас я сбегаю за ней, – старался утешить крестьянин. Затем поставил поднос на прикроватную тумбу, сел на стул и с пристрастием стал допрашивать страждущего.

– Скажи-ка, парень, как тебя звать? – спросил мужчина и, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Меня, кстати, Пио. Что с твоей рукой? Она здоровенная, как лапа горной гориллы.

– Мужик, по-моему, ты не хочешь сознавать своей оплошности. Ты вел машину, как пьяный дальнобойщик. Считай, что ты сломал мне руку.

– Я не специально. За нами гнались чокнутые сектантки. Я спас нас, мальчик. Эти дикие дамочки – чертовы ведьмы. Они могли бы сделать куда хуже. Например, без совести расплющить на грузовике или превратить в смоковницу.

– Мы как будто в каменном веке живем. Почему здесь нет полиции, и никто не занимается порядком в это помойном городке?

– Мы за чертой города. И можно сказать, что отныне мы живем в каменные века. Потому что все постепенно здесь стало превращаться в камень. Насколько мне известно, один полисмен теперь олицетворяет статую Свободы. Он сделал предупредительный выстрел вверх, пытаясь угомонить одну нахальную ведьму, так и застыв навсегда, – крестьянин что-то припомнил, напрягая надбровные дуги, затем вновь заговорил, – ах да, эту статую уже кто-то разнес, когда начались поиски пропавших полисменов. Очевидно замели следы.

Симон с надутой отрешённостью уперся в пустоту, и Пио посмотрел на него.

– Ты не переживай, я слетаю за твоей конечностью.

С улицы забренчал велосипедный сигнал, и крестьянин вышел из дома. За забором у калитки он увидел Рамону с красиво сплетенным ромашковым венчиком на голове.

– Привет, Рамона.

– Мне нужна твоя помощь. На мой дом упало дерево. Помнишь, я просила тебя спилить его?

– Оно все-таки упало.

– Да, у меня выбило стекла в оранжерее и покосило крышу.

Пио впустил Рамону и направился к гаражу.

– Как у тебя все просто. Твою оранжерею чинить весь день. Мне сейчас надо съездить в одно место. Поехали со мной.

– Хорошо, если это не способ отвертеться от добрых дел.

– Нет, конечно, моя кокетка. Добрые дела подождут.

Рамона. села в автомобиль Пио, и они поехали. Попутно она пытала его расспросами:

– Так мы куда едем?

– За одной необычной вещью.

– Интересно. Что это может быть?

– Знак судьбы.

– Серьезно, или ты шутишь?

– Смотря как глядеть на это. Этот предмет выражает аллегорический смысл, посланный богиней Афродитой. Его надо только правильно растолковать.

– Я очень заинтригована. Хотя твоя реплика не внушает доверия, – сказала девушка, пощипывая лепесток на головном венчике.

Через полкилометра Пио остановился и, оставив Рамону в машине, стал осматривать дорогу, пока не заметил в пятнадцати шагах то, что искал. Когда он это подобрал и отнес Рамоне, она в отвращении отвернулась.

– Это неприлично.

– Что ты, Рамона! Это символ сексуальности и половой зрелости. Невинные девицы с венчиками на головах никогда этого не поймут.

– Зачем тебе это нужно, Пио? – продолжала морщиться Рамона.

Пио положил вещь в бардачок и поехал к дому.

– Это потерял один несчастный. Ведьма околдовала его.

– Ты серьезно?

– Сейчас сама увидишь.

– Значит, это девятый случай за последние полгода.

Пио приехал домой и принялся рыскать в гараже. Отыскав там то, что искал, он отправился к Симону. Парень лежал и уныло пялился в потолок, когда в комнату зашел крестьянин.

– А вот и я, принес тебе твое несчастье.

За крестьянином зашла Рамона, незаметно встав в сторонке.

– Парень, я решил твою проблему. У меня супер-клей, мы востановим твой обрубок.

– Даже не знаю, имеет ли это теперь смысл? – безразлично спросил Симон, не пошевелив даже бровью.

– Конечно, имеет – сказал Пио, но задумался, – хотя кто знает.

– Ладна, приделай мне ее, только хорошенько! Я попробую размазать ею старым кикиморам черепушки!

– Рановато так хорохориться. Твои возможности на пределе. Одна нога, одна рука и, очевидно, сотрясение мозга, судя по тому, как туго ты соображаешь. Неделю нельзя вставать с койки. А если по правде, ты уже инвалид первой группы.

– Не неси чушь! Сегодня же я свалю из твоего пропахшего навозом сеновала!

Крестьянин подошел к койке и спокойно стал говорить:

– Я и не собираюсь тебя держать. Вот что. Я починю твою хренатень, затем мне нужно будет отлучиться, чтоб помочь Рамоне. За это время ты подкрепишься и трезво оценишь себя. Но как только я вернусь, мы обязательно обсудим это.

Симон устало закрыл веки и, заглотив амбиции, протянул свой обрубок руки.

– Это потрясающе, как ты до сих пор в состоянии шевелить своей культяпкой, – заметил Пио.

– Может, она стала выздоравливать, но ты, как специально, мне ее сломал.

– У меня выносливые нервы, так что не пытайся меня обозлить. Сознай, наконец, истину, что я твой искрений благодетель, – ни капли не обидевшись, приступил к делу крестьянин, – я вызывал врача, пока ты дрых. Никаких предписаний относительно твоей хвори. Зато он наложил на ногу гипс. Говорит, закрытый перелом. В больницу отказался брать, прохиндей. Пытался блефовать. Отмазался, лжец поганый, злости не хватает на таких. Я-то вижу, как тебе хреново.

Пио приклеил кисть к запястью Симона, затем вышел из дома, вывез из гаража машину, прицепил кузов к ней и, загрузив весь необходимый материал для ремонта оранжереи, поехал с Рамоной на ее участок.

Симон, набравшись решимости, наконец встал с кровати и, ступив на больную ногу, повалился обратно от резанувшей его боли. Приглядев в углу комнаты швабру с ведром, он придвинул стул к себе и, опираясь на его спинку, добрался до нее. Затем, используя швабру, как опорный костыль, он стал расхаживать по дому, рыская в чужих вещах, среди которых прибрал себе охотничий нож в футляре и найденную в письменном ящике отделанную ажуром медную зажигалку.



Глава 5



Эта ночь выдалась адской. До самого утра Симон добирался через лес до башни инквизитора. В пути ему встречались летающие на метлах женщины с горящими, угольными глазами. К утру они стаями кружились вокруг башни, производя картину беснующегося шабаша.

Их изменчивый облик, в полночь, под влиянием сил тьмы (которые испрашивала в ритуалах для них верховная колдунья), становился гнусным и гадким. Демонический облик ярко свидетельствовал об их союзе с дьяволом, потому что он отражал в них всю глубину ужаса, зла и порока, делая женщин похожими на адских тварей с оскаленными острозубыми пастями и горящими, ненавистными глазами, могущими свести с ума любого слабонервного своим безумством взгляда. Как горькая расплата за их желание стать сверх женщинами, они особенно мучились за это в темное время суток. Из-за чего, каждое утро женщинам приходилось черпать из целительных источников – энергии, получаемых в колдовских ритуалах, на время возвращавших им молодость и утешающих их телесные муки.

Странные звуки скрежета, рыкания, будто животного скулежа и плача каждую минуту сопровождали Симона весь путь, до первых признаков рассвета. Когда все стихло, и темнота слегка рассеялась, он осмотрел карту местности. Затем, прищурившись, заметил гору за прозрачной пеленой тумана, за макушками деревьев, откуда едва ли различались стены с острыми шпилями. Это значило, что он уже на месте, и самое сложное для него оставалось, это подняться в гору по склизкой, размытой дождями тропе.

Грязевая каша под ногами отнимала остатки сил и, наконец достигнув вершины, парень в изнеможении рухнул на землю, оказавшись на огромном плацдарме плоскогорья, где неподалеку от него стоял ветхий сторожевой дом, а в трехстах метрах за ним – цистерцианская крепость с оборонительными башнями, где шабаш ведьм уже притих, и в окрестностях слышны были только каркающие вороны.

Симон собрался с силами, поборов в себе слабость, и, поднявшись с промерзшей влажной земли, двинулся к дому. Дрожа от холода и ковыляя на швабре, как одноногий пират Флинт, он мечтал броситься в теплую, мягкую постель и предаться сладкому забвению. Преодолев расстояние, он шел к тыльной стороне дома, минуя замаскированный в кустарнике радар.

В доме, беспорядочно заставленном кастрюлями, банками, посудой и прочим барахлом, раздался сигнал навигационного прибора, рядом с которым, за столом, дремала отвратительной внешности женщина. У нее был слегка вывернутый пятачковый нос, в отверстия ноздрей которого могла бы пройти бамбуковая трубка. Острые зубы, как неотъемлемая часть ее полудемонического образа, криво выпирали на нижних и верхних губах. Уши острием, короткие, как у питбуля, слегка подергивались, отмахиваясь от летающих мушек; серая сморщенная кожа под растрепанными кучерявыми темными волосами лоснилась. Она была в синем, разорванном на спине и плечах, платье, в которое не вмещалась.

Совсем немного осталось Симону добраться до дыры в заборе, когда сторожиха встрепенулась и, затрепетав ушами, вскочила, взглянув на монитор навигационного прибора. Рост ее оказался сто восемьдесят, и в ее демонической метаморфозе ощущалась невероятная энергия жизни. Женщина поспешила к оружейной стойке и, сняв оттуда двустволку, выбежала из дома. У выхода из-под крыльца она прихватила метлу, села на нее и, взведя курок ружья, взметнулась в воздух, между тем, как Симон уже проник на задний двор и, обойдя сторожку, окна у которой были оснащены металлическими решетками, стал стучаться в дверь. Секунд десять он так простоял, шатаясь в изнеможении и борясь с сонливостью, затем потянул за ручку и зашел в дом. Он звал хозяина, морщась от гнилостного запаха, и, не услышав ответа, принялся исследовать обстановку, пока не наткнулся на дверь подсобной комнаты. Наследив за собой грязными подошвами, он зашел туда и, заперев дверь черенком своей швабры-костыля, улегся на полу, разложив из имеющегося там склада белья, два пышных пуховика, и затем крепко заснул.

Ему снился сон, который казался явью и поражал своим причудливым сюрреализмом. Ему ощущалось, что сейчас, что-то неведомо и страшное вытягивает его из койки, будто бы в бездонное окно вечной темноты и ужаса, которому он противился всей силой и волей своего духа. Он чувствовал, что никогда не сможет совладать с этой силой, втягивающей его в таинственную, пугающую бездну. Когда его душа с жутким страхом стала покидать пределы реальности и погружаться в иное пространство, его дух захватило, от того, что его стало нести в неведомую, страшную мглу, затем в синий беспросветный туман, в котором будто бы он растворялся и исчезал в небытие. Но вдруг, внезапно, он увидел жизнь вокруг себя иной реальности: Симон держал руль мощными стальными руками, в свирепой ярости обгоняя на «Олдсмобиле» ведьму с омерзительной физиономией, одетую в черный похоронный пеньюар, с широкополой черной шляпой на седой неотесанной голове. Дьявольским хохотом она дразнила его на побитом и помятом уже «Ленд Ровере», и он таранил ее автомобиль в задний бампер. Но в этот миг с его машиной поравнялся спортбайк, на котором сидел плечистый мужчина сорока пяти лет в сутане, за спиной которого был огнемет.

– Слушай, парень, ты мне очень мешаешь, может, свалишь с дороги, – старался докричаться мужчина до Симона.

– Ты кто такой? – крикнул парень в ответ.

– Я – Фартунат, святейший инквизитор.

– Тогда не пора ли вам на вечернюю молитву, ваше святейшество? – отвечал Симон, выжимая педаль скорости и нагоняя Ленд Ровер ведьмы.

В этот миг с обочин стали валиться деревья и фонарные столбы, преграждая им дорогу. Оба они петляли между преградами, но как только шоссе стало свободным, Симон стремительно настиг «Ленд Ровер», поджимая его к обочине, где автомобиль, потеряв ориентацию перевернулся в кювете. Симона раздирала ярость. Он жаждал отдубасить дьявольскую ведьму железными кувалдами на руках. Но перед тем, как выйти из машины, на капот обрушился ствол дерева, заклинив дверцу машины. Неподалеку у мотоцикла стоял святейший делегат «ордена тамплиеров», держа в руках свой огнемет и низвергая пламя. Приближаясь к разбитому «Ленд Роверу», он остановился, чертыхаясь от нехватки топлива в баке и затухающей огненной струйки.

– Проклятие, и как мне быть? Как назло, я еще и спички забыл дома, – ворчливо подосадовал инквизитор.

Симон принялся выбивать дверь «Олдсмобиля» ногами и услыхал изумленную интонацию Фартуната:

– О Боже, она испаряется.

– Что значит «испаряется»?

– Посмотри сам.

Симон выбил дверцу и вышел на дорогу, увидев над собой призрачную фигуру старухи, которая, растворяясь в воздухе, как бесплотный дух, возносилась в небо. Она иронично и издевательски сверлила его взглядом, и ему хотелось дотянуться до нее и влепить в ее нахальную физиономию парочку хуков, раздробив, как скорлупу, черепушку.

– Когда-нибудь я достану твою рожу, мерзкая гадюка! – кричал парень ведьме, ехидно скалившей улыбку.

На этом эпизоде он и проснулся от громыхающих стуков на крыльце сторожки, которые издавала, вернувшейся сторожиха, очищая о коврик подошвы своих грязных кирзовых сапог. Как только входная дверь захлопнулась и начал скрипеть пол под тяжеловесной тушей женщины, Симон затаил дыхание, гадая, кто из нечисти, чудовищ или людей мог так жутко громыхать в доме.

Следы земляной грязи, ведущие в подсобную комнату, выдали присутствие непрошеного гостя, и женщина, бросив ружье на топчан, подошла к пеньку у печи, выдернув из него кованый топор.

До Симона доносился скрип от полов и приближающихся шагов за дверью, и он тешил себя мыслью, что хозяин окажется любезным сельчанином, сжалится и простит его несанкционированное вторжение, а может угостит чашечкой кофе. Однако, в следующую секунду, его потрясли многократные удары топора, кромсающего дверь в щепки, и Симон, испугавшись поблескивающего из дверной щели лезвия топора, нервно заметался по комнате. Вскоре дверь свисла с петель и под тяжелой массой женщины, влетевшей в нее, она развалилась на щепки как сушёный хлебец.

Перед Симоном предстала массивная мешковатая фигура уродливой карги, чья непоседливая грация, сгорбленное туловище и демоническое сходство очертания лица, в сочетании с топором в пухлых ручищах, сковала в страхе движение парня. Однако, стоило старухи замахнуться на него, он тут же заслонился своей многострадальной проказой, в одно мгновение лишившись ее главного достоинства – среднего пальца, который, подскочив от удара и завертевшись в воздухе, с колокольным звоном рухнул в валявшиеся, в складе хозяйственного барахла, медный таз.

Машинально и спеша парень подхватил обломок швабры, пока ведьма вынимала из стены вонзившийся топор, и в безумстве воткнул в отверстие ноздри ее пятачкового носа. Звериным воплем она завизжала, и бедняга Симон на одной ноге поскакал к выходу, но не удержавшись тут же повалился на пол. Он, как изувеченный песчаный краб карабкался к выходу, а когда прополз на крыльцо, почувствовал, как ведьма вцепилась ему за ногу, и с силой поволокла обратно в дом.

Симон взывал о пощаде, напрасно умоляя старую каргу отпустить его. Пытаясь ухватится за предметы попадающийся ему на пути, он боялся угодить в печь, которая вызывала в нем иллюзии из детских кошмаров, из-за брата, травившего его на ночь сказками про ненасытную Черную Аннис.

Ощутив уже сильный жар, он цепко ухватился за подвернувшейся выступ половицы, и старуха, всем весом потянув его на себя, выдернула из ноги его ботинок. Отскочтв с ним на стеллажные шкафы, на нее посыпалась посуда, и голову ее накрыло огромным чугунным ковшом. Вскочив на ноги, Симон вновь попытался выбраться из дома и под звуки разбитого фарфора с катающимися по полу крышками от кастрюль, хромая, выскочил во двор.

Выбившись из сил, он опять упал на землю, и как все тот же раненый краб, стал ползти по траве, до тех пор, пока лежавшая в контузии ведьма не пришла в себя, и скинув с головы чугунный ковш, не настигла парня, вновь утащив за собой в хижину. Она тяжело сопела окровавленным носом, и заперев дверь на замок, поволокла Симона к печи, на лежанке которой устрашающе блестела коллекция разделочных ножей с парой, экзотических на вид, противнями с мясным фаршем, источающими тошнотворный запах.

– Прошу вас, – заревел Симон и боясь стать нафаршированным деликатесом, поймал ножку стола,, – предупреждаю, для вашего блага, сеньорита. Меня нельзя есть. Я болею корью, гонореей и сифилисом последней стадии.

Женщина словно не чувствовала тяжести своей ноши и волокла тело Симона к массивной дубовой двери подвала, минуя печь.

– Нет, куда вы несете меня? Мать вашу! – запротестовал парень, обхватив окаменелой рукой ножку стола и мертвой хваткой сомкнув руки в замок.

Втаскивая его в подвал по лестнице, ведьма обернулась, и, увидев, что узник ее застрял в дверном проеме, ухватилась за загипсованный голеностоп парня, всем весом потянув на себя, отчего тот дико заорал, грязно выругавшись, но затем, ощутив свободу в голени, оглянулся на крик, грохот и возню позади себя, наблюдая, как старуха, выдернувшая из его ноги гипс, полетела с ним вниз по лестнице, исчезая в глубинах подвального мрака и унося с собой глухие звуки ударов и хрусты ломающихся костей.

Симон лихорадочно выполз из-под стола и в желании быстрее выбраться из дурно пахнущей хижины заспешил к выходу, где наткнулся на запертую дверь. Казалось, не было ни единого способа выбраться из дома. Оконные ставни надежно охраняли помещение. Зато справа от себя Симон с топчана прихватил двустволку и, набравшись смелости, отважился спуститься за ключом в подвал. Скрип стола, который он сдвинул с прохода, выдал его намерение перед старухой, ожидавшей его в подвале. Он опирался о перила, зажав под мышкой ружье, и, спускаясь со свечей, постепенно озарял какие-то неясные пугающие очертания, вырисовывающие ему жалкую картину: ведьма с вывернутой шеей и покошенным лицом валялась на бетонном полу с нелепо вывернутыми частями тела и задыхалась. Задыхалась от того, что ее шею, вдобавок, обвивала могильная змея, а из головы, ушей и рта сочилась обильно кровь.

– Мне нужен ключ, – обратился парень.

Симон опустился на колени и брезгливо дотянулся до кармана платья, вынув связку ключей. Он не мог глядеть на жалкое зрелище и собрался довести дело до конца, направив на ведьму дуло ружья.

– Мне жаль. Могло быть и хуже – несварение желудка. Вам повезло, что вы не подавились мной, я такой невкусный, – сказал парень и, отвернувшись, размозжил ей выстрелом голову.

Перед тем как покинуть сторожку, он подобрал свой исполинский средний палец, чей размер, казался теперь пятидесятисантиметровой дубинкой, и мог бы послужить колотушкой для нечисти, если придется от нее отбиваться, подумал парень. Заложив его под пояс, он осмотрел свою ногу, и убедившись, что опухоль уменьшилась, а гематома слегка рассосалась, примерил в подсобке единственные найденные дамские сапожки. Он подвернул края голенища тугих сапог и встал на них; проверил магазин двустволки и, не найдя в ней больше патронов, отшвырнул в сторону. Затем натянул на себя вырытую из хлама фетровую шляпу, подобрал там же старинный инкрустированный скипетр, и под моросящим дождем двинулся в дорогу.

****

Вскоре Симон добрался до башни окружённой пятиметровой стеной, где главные ворота были заперты, а возвышающийся за ней замок казался мрачным и одиноким. Симон миновал пустующие надвратные посты и, обогнув крепость с левой ее стороны, наткнулся на арку, ограждённую стальной калиткой ведущий в подземный туннель. Он просунул скипетр между решеткой, поддел задвижку и проник внутрь, спустившись, в освещенный факелами, подземный коридор, насквозь пронизанный могильным холодом.

Симон доковылял до каскада тянувшихся в ряд дверей, с щелей одной из которых просачивался ламповый свет. Убедившись, что она заперта, он добрался до лестницы и, поднявшись на верхний этаж, стал выискивать незапертые комнаты, где, наконец, наткнулся на открытое помещение, откуда, по видимости, и веяло тем самым кислым запахом, но где было тепло и казалось подходяще для укрытия.

Это помещение переплетали трубы, ближайшая из которых обрубком торчала в полу и пропускала пары из мастерской алхимии. Она была проедена химическими испаринами и являлась частью корпуса наплитной вытяжки.

В этом полутемном месте Симон сделал привал, разместившись подальше от дурманящего пара. Он еще не знал, что под ним ворожила пожилая, коренастая, низкого роста знахарка по имени Капулетти – с пористым и красным, словно переспевшей клубникой, носом; с тяжелой продолговатой челюстью, которой могла бы, наверное, дробить кокосы, и набухшими, слегка поехавшими, будто от силикона, губами.

Эта женщина в затертом красном жилете, зеленом фартуке и в бордовом колпаке олицетворяла зловещую фею и стояла на табуретке, обучая кудесническим хитростям молодую кузину Саламандру, подсыпая в огромный котел приправы и настои.

Саламандра в унылом, в светлом и замызганном хитоне, со скучающим выражением смуглого лица, исхудалой фигурой и неотесанной кучерявой шевелюрой на голове, была чем-то похожа на забрызганный дорожной лужей одуванчик. Она отрешенно грызла ногти, не слушая болтливую наставницу, которая змеиным голосом поучала ее, размалывая стопку сухих лепестков:

– Я их называю «ядерный гладиолус». Включись, слюнтяйка, – говорила Капулетти, подсыпая листья в котел. Затем, обернувшись к серванту, набитому разноцветными сосудами, мешочками и горшками, забрала оттуда пурпурный раствор, и стала подливать его в варево. Мгновенно раздались хлопки искр и белый дым стал парить кверху, на что замечтавшаяся Саламандра даже не вздрогнула.

– Все окружающие нас здесь ассортименты, – продолжала Капулетти, – имеют свои уникальные свойства и названия. Каждому лепесточку, травинке, экстракту я дала свои дивные имена, соответственно их магическим свойствам. Запомни их. Если на одну йоту ошибешься, чуть-чуть недосыплешь щепотки, перепутаешь смеси, случится ядерный взрыв, остолопка этакая.

Без конца болтая, Капулетти принялась бросать в котел сушеные ростки с лакрицами, не замечая, что Саламандру это меньше всего волновало: она грызла ногти, абсолютно отрешенно витая в мечтаниях и метая глазами, будто бы выискивая на потолке световых зайчиков.

Между тем в отварной жидкости Капулетти лицезрела проекцию отражавшейся наяву картины двора замка, где происходила церемония обряда. Там у трехметрового изваяния бога подземного царства с обезображенными лицами, на вид иссохшими и дряхлыми, в язвах и струпьях, численностью примерно триста человек, стояли женщины, с воздетыми руками к небу, словно ожидая манну небесную. Над ними громыхала молния и сгущались темные тучи, и все они хором шептали какие-то неясные заклинания. Те магические действия, которые совершала Капулетти, чудесным образом воздействовали на материальный мир двора замка. Когда она в котел заливала цветную жидкость, с туч начинал лить серебристый дождь; затем от насыпи пурпурной смеси атмосферный воздух наполнился розовой дымкой, от которой у женщин затягивались язвы и кожа обретала естественный вид.

В эту как раз минуту, когда в массовом волнении возникало безумство и ликование, Симон допил святой воды с бутыли и, слегка одурманенный токсичным паром, швырнул в воронку вытяжки, померещившейся ему бочонком урны. Он метко запульнул ее как раз в тот миг, когда знахарка отошла от котла, – искать на антресолях недостающий компонент, не слыша, что за спиной ее что-то плюхнулось в кипящее варево.

Пока оголтелые сектантки во дворе замка ликовали от льющегося с неба целительного душа, бутылка материализовалась внушительным размером, под раскаты грома, и, рухнув с неба на газон, отскочила, угодив в цветочную клумбу, окруженную толпой. Там она завертелась, привлекая изумленные взоры старух, которые несколько секунд в молчании следили за кроваво- красной крышкой бутыли, пока ее жребий не остановился на облезлой, почти без волос, изрытой будто бы оспой женщине. Все уставились на нее, и именно тогда Симону вдруг приспичило справить нужду. Он расстегнул ширинку, точно прицелившись в воронку вытяжной трубы, померещившейся ему писсуаром, и угодил в нее неудержимым фонтаном. Зеленая баланда, в которую сливалась желтая струя, зашипела, затуманивая плывущую картинку проекции, начавшегося столпотворения и паники во дворе. Там из туч хлынул золотистый ливень, обжигая еще не зарубцевавшийся язвы ведьм, лица которых стали деформироваться и набухать, искажаясь от гримасы боли, в страшных криках и воплях от соленого дождя.

– Странно, ты куда переложила майник двулистный? – услышал Симон голос Капулетти из вытяжной трубы.

– В глаза не видела и не слышала, – отвечала Саламандра.

– Эээ… бесполезное бревно. Ты не в силах запомнить предложение из двух слов. Миллиард раз я тебе твердила.

– Ах да, майник. Где-то эта баночка мне попадалась, – вывернулась из положения Саламандра.

– Двулистный майник, повторять не стану! – раздражено промолвила Капулетти. – Страшно представить, какой межконтинентальный взрыв ты устроила бы, допусти тебя заведовать алхимией.

Капулетти подошла к рабочему столу, всмотрелась в какую-то стеклянную баночку охристого цвета и потрясла ее.

– По-моему, это она, но чертова наклейка слетела.

Она подлила содержимое в котел, и слегка кипящий навар затрещал, выстреливая хлопками дыма и низвергая вулкан с черным смогом.

Симон отскочил от парящего дыма под ним, прикрывая лицо.

– Вот что бывает, если перепутать эссенцию, Саламандра, болванка рассеянная! – теперь на полном серьезе разозлилась Капулетти.

Саламандра, успевшая вновь замечтаться, пробудилась из небытия, но слишком поздно, когда хлопки вспышек уже стали затихать, а на полках забренчала стеклянная утварь, возвещая о каком-то напавшем на замок стихийном бедствии, где во дворе на отродья сатаны с небес полил серный дождь, потом горящие булыжники, бомбардируя крепость с башней и принуждая женщин ринуться в укрытия. Мощный удар булыжника обрушился на землю, проделав кратер в земле над помещением водопроводной, откуда насыпь с потолка едва ли не засыпала парня. Вовремя отбежав в сторону, он на ходу сшиб напольную вытяжку, хлипкая конструкция которой, провалившись, обрушилась в алхимию.

– Мать твою, пойдем-ка отсюда, – заверещала Капулетти, как только под тяжестью рухнувшей металлической груды на пол свалился котел, выплеснув на кафель все содержимое, – не пойму, что происходит, но, боюсь, здесь без твоей вины не обошлось.

– Как скажешь, тебе же нужен здесь козел отпущения, – ответила Саламандра, и стала спускаться в люк убежища вслед за знахаркой.

– Ага. Если не отрицаешь, значит явно твоя вина, зараза такая.

Люк закрылся за ними, и все здание, и всю крепость в замке стало колебать с удвоенной силой. Теперь в водопроводной комнате Симон бросался во все стороны, уворачиваясь от насыпи и обломков штукатурки. Это длилось минуту, после чего все затихло, и стало видно, что корпус трубы (того, что осталось от вытяжки в потолочной части) деформировался, а по краям ее просвечивала холодная линия света. Расшатав жестянку и оторвав ее, пред Симоном открылся небосвод туч, из которых перестал уже лить дождь. Подсунув между трубами скипетр, Симон встал на него ногами и, высунув голову в отверстие, очутился во дворе замка. Затем, нащупав край бетона и подтянувшись в прыжке свободной рукой, он присел на траву газона, и оглядевшись, с изумлением обозрел развалены замка, стены фасада которого были отбиты так, словно по ним прошелся град из пушечных ядер.

Парень пробрался к главному входу замка и, проходя мимо сонма трупов, замер, испытав потрясение от зрелища у парадной двери. Там в луже крови валялась еще не умершая проклявшая его старуха, по очертаниям изувеченного струпьями лица которой он не сразу смог узнать ее. Симон бросился к ней, опустившись на колени, опасаясь, как бы женщина преждевременно не ушла на тот свет, не успев увидеть ужасное зло, которое она накликала на него. Вынув из-за пояса свой средний палец, своим размером походивший теперь на первобытное орудие убийства, он укрепил его на место многопудового кулачища, потрясая им перед ведьмой. Однако эффект вышел обратным. Пред ней стоя незнакомый мерзавец, чей образ она не вспомнила, и чей голос до оглохнувших ее ушей уже не доходил, а жест лишь глумливо маячил пред ее лицом.

– Смотрите, что вы сделали со мной! Я подурачился слегка, простите, сеньорита, с кем не бывает, и верните все назад!

В ответ женщина с призрением застыла, не моргнув ни разу веками, и Симон вдруг осознал всю нелепость ситуации.

– О, Боже. Какой я простофиля. Выглядит так, что я опять вас подразнил. Простите идиота! – немедленно отвел с лица ведьмы жест парень, еще раз извинившись. Но положение, в котором ведьма уже застыла, свидетельствовало, что душа ее уже почила в иной мир.

– Нет! Вы погибли? Не может быть. Очнитесь, сеньорита, умоляю вас, – стал теребить он за плечо бездыханный труп старухи. – Слышите меня!

Его громкие возгласы, очевидно, услышала одна из выживших женщин. Когда парадная дверь распахнулась и оттуда вышла старуха, Симон метнулся за фасадную пилястру и стал выжидать. Женщина оглядела скорбным взором разрушенный двор замка, где среди разбитого монумента бога бездны царила смесь из трупов, и выломанного асфальта с землей. Она бросилась на землю к телам умерших подруг и, прижимаясь ухом к груди одной из них, прислушалась; затем, подняв взор боли и отчаяния, смешанного со злобой, к небесам, стала выкрикивать гневные и богохульные фразы на латинском, пока по небу ледяной стрелой не полоснула молния и не полил сильнейший дождь. Симон воспользовался шумом дождя и скрылся за небольшим строением примыкающим к стене замка. Затем пролез в разбитое окно помещения и среди пыльного хлама подобрал метлу, пустившись с ней бродить по комнатам. Он, как старая хромая кляча, доковылял до вестибюля, где парадная дверь оставалась распахнутой, и женщины той уже след простыл.



***



Предводительница Марибели тем временем, уже не находя себе места, жаждая прикончить знахарку. И лишь найденная вещь в алхимии сдержала ее от яростного исступления. Скипетр, который нашла ее прислужница Хасефина (та самая, что на днях устроила аварию «Порше»), стал предметом ее расследования. И это оттого, что знахарка, спасая свою жизнь, выдумала несусветную историю про то, что некто, хромоногий тип, похожий на колдуна в балахоне, проник в алхимию и тенью, промелькнув пред ее глазами, выскочил из мастерской.

– Колдун, говоришь? – подозрительно сверлила глазами Хосефина, вспотевшую от трепета знахарку.

– Да, клянусь! Я не успела разглядеть его. Он, как метеор, мелькнул перед глазами, и я не смогла его догнать.

– Хромого колдуна не смогла догнать?

– Да, он очень шустро ковылял.

– У него совсем не было одной ноги?

– Эээ… как сказать? – замешкалась Капулетти. – Кажется, не было.

– Вот вам и ответ. Есть тут кретины, которые верят в эту лабуду? – обратилась ко всем Хосефина.

– Я знаю, чей этот скипетр, – вмешалась женщина, которая, из столпившихся насельниц, была самая старая, и звали ее Палома. – Он принадлежит охранице.

Фактически этот магический скипетр принадлежал только одной из сестер общины, но, когда ее нашли мертвой на посту охраны, все, кто был затянут в расследование, пришли к единогласному мнению, что в злых кознях явно замешан тот злоумышленник, кто прикончил охраницу.

Спустя только два часа Хосефина поставила точку всем гипотезам и разгоряченным фантазиям: она нашла у ног погибшей старухи исполинский средний палец Симона, напомнивший ей непристойное послание, которым мальчишка дразнил ее на болотной вышке.

– Взгляните-ка сюда, – подняла с земли необычный знакомый предмет Хосефина, – я знаю, кто нам здесь испортил всю малину.

– Кто это? – спросили все хором.

– Ты должна знать, – протянула Паломе Хосефина странную находку.

– Эта штуковина мне ни о чем не говорит.

– Сейчас я встряхну тебе ей по мозгам, и все вспомнишь, – замахнулась, как неандертальской дубинкой, на нее Хосефина, рявкнув своим мужеским баритоном.

– Хосефина, пожалей ее. Она недоразвитая склеротичка, бред и маразм крепчает у нее с каждым днем, – вступилась за нее молодая костлявая насельница.

– Припомни-ка аварию.

– Авария? – слегка задумалась пожилая склеротичка. – Да у нас каждый день авария. Слышала, где-то трубу прорвало.

– Говорю же тебе, совсем деградировала. Ты не знала, что сегодня Армагеддон был, кретинка, – рявкнула на нее костлявая ведьма.

– Я не знаю, что с ней делать. Деменция далеко зашкалила. Может, болотная вышка прояснит твое затуманенное сознание! – прикрикнула на склеротичку Хосефина.

– Слушай, Хосефина, родная, одолжи мне эту штуковину, – подобострастно поджав свои плечи, трусливо подкралась к ней знахарка, протягивая руку, словно прося милостыню, – она мне очень пригодится.

Хосефина презренно отвернулась, и небрежно выпустила из рук предмет, который знахарка неловко поймала. Затем она с грозными нотками в голосе обратилась к женщинам:

– Дуры, ищем мальчишку. Он в замке. Доставить его ко мне.



Глава 6



На сценической площадке театрального зала, куда попал Симон, в застывшей мизансцене стояли серые окаменелые изваяния. Там курносая, с гордым темпераментом, женщина в королевском облачении лицедействовала бессердечную принцессу, отвергшую убивающегося в горе, отвратительного на лицо, принца, который намеривался застрелиться из пистолета. Лишь пара женщин, Бог и дьявол знали, что здесь произошло, прежде чем сцена застыла: внезапно зазвучавший церемониальный горн, два дня тому назад, возвестил о прибытии в замок предводительницы, всполошив развлекающуюся свиту. Сцена застыла по чудному мановению волшебной трости некой управительницы общины, на время превратившей артистов в неподвижных истуканов. Пьеса должна продолжиться, а окаменелые статуи ожить. Однако, в силу закрутившегося потока событий, этого так и не произошло.

Симон заглянул за занавес – в декорированную арьерсцену, обставленную сценическими атрибутами, и, подобрав там муляж револьвера, вышел из зала. Только теперь он стал обращать внимание, что некоторые помещения замка вдоль стен украшали такие же серые, как выяснилось потом, из базальта и трованта, статуи, в лицах которых отоброжалась агония мук. Наконец, среди них, в мраморном аванзале, он с болью узнал свою Лизу, которая также стояла в застывшем ужасе. С самого начала Симону мерещилось, что в атмосфере замка таилось нечто неопределенное, наводящее мрачные чувства, будто кто-то таился все время где-то рядом и испепелял его взглядом. Вскоре к нему пришла мысль расколдовать Лизу магическими предметами, которые могли бы храниться в какой-нибудь кладовой замка, и, хоть он сомневался в успехе этой затеи, он решил придерживаться именно этого плана.

В полумрачном коридоре второго этажа, за поворотом, мерцала лампа, отражавшая хлопотливо суетящуюся там тень фигуры. Свернув за угол и переступив линию лампового света, Симон оказался у распахнутых дверей какого-то склада, заставленного, на антресолях, всевозможными предметами для ворожбы и колдовства. Помимо ящиков, книг, гротескных скульптур, разновидностей засохшей глины, цветных камней и минералов, там хранились корни кустарников, водорослей и трухлей, заполнявших десятилитровые мешки; так же мерзопакостная живность, вроде сколопендр, крыс и мертвых жаб. Так же гнили в стеклянных формулированных емкостях и прочей неясной дряни. По началу, никого не было видно, слышны были только шуршания. Вдруг дошли до слуха чьи-то шаги, а затем появилась знахарка, как сгорбленный бабуин в ворсистом свитере, на плече которой покоился великанская дубина от среднего пальца Симона. В другой руке женщина держала крупный разноцветный минерал. Она дошла до верстака напротив двери и, став спиной к Симону, подняла с плеча свое орудие, принявшись им бить и толочь в кастрюле разноцветный камень, мельча его в порошок. Не издав ни звука, Симон подкрался к ведьме, обошел ее со спины, и, рявкнув, направил на нее муляж револьвера.

– Отдай мне ее, кикимора!

Содрогнувшись, ведьма изучающе уставилась на парня, который ткнул дулом на экстравагантную толкушку.

– А, это твое, сынок? Забирайте, она мне больше не нужна, – любезно и аккуратно придвинула она со стола ему принадлежащую вещь.

– Ты ведь ворожея?

– Что?

– Умеешь колдовать, я говорю, заговаривать и все такое?

– Конечно, это моя специальность, мой прекрасный, – слащаво улыбалась знахарка.

– Можешь оживлять камни?

– Нет, это под силу Марибели и Каталине.

– Тогда объясни мне, средневековое недоразумение, как, черт возьми, они это делают? – огрызнулся Симон, поднимая свой кулачище, сравнить который можно было лишь с демонтажной кувалдой. – Отвечай! Или расплющу тебя этим в мясную фрикадельку и законсервирую в твоем погребе.

– Не буянь, сыночек, я ведь не отказываюсь, – попятилась ведьма.

– Можешь снять заклятие?

– А, ты про это? – с фальшивым интересом оглядела женщина громадную махину клешни парня, – с удовольствием займусь ею, чтоб, не дай боги, ты в запале этой бандурой кого-нибудь не размазал по стенке.

– Оживи еще мою Лизу.

– Это Марибельское проклятие не такое простое. Если у меня получится справится с этим безобразием на твоей руке, займемся девицей. Так что идёмте-ка в алхимию, молодой человек.

– Стой, – приказал Симон чертовке, которая тут же трусливо сжалась, замерев, – твоя алхимия далеко?

– Не переживай, мой сладкий, дойдем без приключений.

– Да уж, постарайся, иначе я вряд ли смогу воскресить тебя твоими магическими фокусами, если случайно в афекте мне придется тебя прикончить.

– А, ясно, поняла намек. Можно уже идти, котеночек мой?

– Ступай, и старайся не умереть по дороге,– ткнул бутафорским револьвером в спину ведьме Симон, выпроваживая ее в коридор.



***



Капулетти в мастерской алхимии, изучив под микроскопом образец частички из злополучного среднего пальца Симона, заключила, что материал из той же составной части гранита и базальта, что и большинство из скульптурных экспозиций в замке. К тому же, там есть примесь трованты – частицы камня, который под влажностью климата имеет способность расти. Это и много еще что говорила Капулетти, испытывая терпение Симона.

– Это я уже где-то слышал, старуха. Не балаболь языком, а действуй уже.
;
Женщина предложила парню прогуляться по замку, дабы не мешать деликатному процессу волхования. Но Симон, посчитав, что хитрая плутовка пытается надуть его, лишь развалился на диване.

– Если ты дольше тридцати минут задержишься с этим дерьмом, ты скоропостижно скончаешься.

– Но мне надо два часа, сыночек.

– Два часа! С ума сошла, старуха!

– Но иначе никак мой сладенький.

– Ты что, еще хочешь, чтоб я окоченел в твоем могильнике? А вдруг к тебе привалит подмога? Учти, ты первая отправишься черту на вилы. Так что торопись, ведьма!

– Конечно, прекрасный цветочек, – ласково щебетала Капулетти, – я стараюсь для тебя из всех сил.

Двухчасовая процессия волхования вскоре утомила Симона и он поторопил знахарку:

– Ты долго копошишься!

– Терпение, мой изнеженный тюльпанчик, осталось чуть-чуть.

Симон свирепо прицелился дулом в женщину, сердито, для устрашения, сморщив брови, так как это делают гангстеры в фильмах:

– Попробуй меня еще хоть раз так назвать, тупоголовое ярмо отсталости.

– Ясно, милый, молчу, – она провела пальцами по губам, изображая, что закрывает рот на замок.

Прошло еще немного времени и, наконец, эликсир был готов. Знахарка поднесла чашу к страждущему, предупредив о неприятных побочных явлениях вроде фобий и страхов, которые могут завладеть умом особо нервных людей, и потому, говорила женщина, парень должен сперва подумать, прежде чем отведать лекарство.

– Мене это не грозит. Я спокоен и бесстрашен, по мне не видно разве? – самонадеянно спросил Симон.

– Мне так не кажется, я вижу тебя насквозь – ты слишком нервный.

– Все вы, тронутые на колдовстве, думаете, что у вас открылся третий глаз, и вы видите людей насквозь.

– Ох, как ты глубоко ошибаешься, молодой человек, далеко не все.

– Что ты должна видеть в первую очередь – это то, что произойдет с тобой за одну секунду до того, как я узнаю, что ты меня отравила.

– Само собой разумеется, – с некой саркастической слащавостью ответила ведьма.

Кое-как прикрепив пластырем средний палец на руку и готовясь уже к ее излечению, молодой человек употребил жидкость, ничего не почувствовав, только горечь во рту.

– Ты бестолковых два часа копошилась для того, чтоб я отведал твою вонючую блевотину? – поморщился Симон от тошнотворного привкуса во рту.

Женщина выжидающе и оценивающе вгляделась в парня, пока внезапно его глаза не забегали, и самые разные мысли и образы не закрутились в его голове, и затем перед ним не возникло странное видение: Капулетти перед его глазами мигом набухла, словно надувной шар, заполнив собой одну треть помещения. Затем, обратившись в чудовищного размера жабу, она рыкнула, впустив в Симона длинный язык и обмотав им его тело. Еще до того, как парень успел издать крик, жаба поглатила его во тьму своей пасти.

В ней было темно, сыро и жарко, и Симон, вынув из кармана зажигалку, осветил ею склизкую и влажную темницу. Увидев крутой склон под ногами, он с криком от смятения заскользил вниз, в пропасть глотки. Глубокий тоннель, куда он падал, приближал его к маленькой светящейся точке, становящейся все ближе и ярче. Наконец достигнув ее, он на мгновение ослеп, привыкая к свету. Но затем, разглядев под собой вращающейся водоворот, плюхнулся в вертящуюся воронку. При этом, в ней ему послышался шум будто бы спускающегося унитаза. Он вертелся в ней по спирали, до тех пор, пока она не унесла его в течение – в лабиринты водных труб, где вскоре поток вонючей и ржавой воды выплеснул его в канал экскрементов некой слабо освещенной канализации, основным источником света которой являлось сточное отверстие, откуда сбрасывались в канал нечистоты.
;
Если вы никогда не сходили с ума, то вот пример того, что может испытать на себе спятивший от снадобья ведьмы несчастный: вынув ноги из накрепко всосавшихся в жижу сапог, Симон выкарабкался на поверхность платформы и, встав босым на бетон, осмотрелся, заметив в семидесяти шагах от себя метлу с раскачивающимся пятидесятилитровым ведром, откуда изнутри издавался скребущий звук, и откуда, вскоре, высунулась крысья морда с колючими злыми глазами. Она имела слегка выраженную схожесть с человеческим лицом знахарки и неуклюже выкарабкивалась из ведра. Опрокинувшись вместе с ним на землю, она поднялась на задние лапы и слепо принялась водить носом в стороны, будто принюхиваясь. Внушительный человеческий рост и голодный кровожадный вид нагнали на Симона смятение и желание бежать без оглядки. Однако его внимание сосредоточилось на упавший, невесть откуда, к его ногам, лазурный мешочек. Он обернулся на звуки позади себя, узрев чудное явление: из отверстия трубы вылезал зелёненький лопоухий гном с пушистой белой бородкой. Бросив к босым ногам Симона второй пурпурный мешочек, он спрыгнул на цементную платформу, измученно выдохнув. Затем, без особого восторга измерив взглядом рост Симона, заметил крысу за его спиной, обнюхивающую вокруг себя пространство.

– Не суетись. Она старая, хреново видит, но у нее чуткий нюх, – полушепотом прояснил ситуацию карлик.

Остолбеневший Симон пялился на двух не вписывающихся в его воображение существ, встряхивая в голове галлюцинацию.

– Мать вашу, чем эта сучка меня напоила.

– Я откуда знаю. И не ори так, – шепнул гном и потянулся за пурпурным мешком.

Стоило ему развязать его, изнутри он засветился алым сиянием.

– Это лампа какой то феи не помню ее имя. Эта крыса жуть как боится красны свет. Но мне нужно другое. Сейчас, погоди.

Прикрыв свечение, гном, не глядя в содержимое, сунул свою крохотную лапку в мешок и, что-то там нащупав, вынул два золотистых кирзовых сапога, поставив их на землю.

– Они мне велики, а без них слишком долго бежать. Одень их и прокати меня, дружок.

Симон с умоляющей гримасой на лице схватился за голову и произнес:

– Я не стану слушаться чокнутого зеленого коротышку в моей голове.

Симон опять встряхнул головой, пытаясь рассеять галлюцинацию.

– Вот беда. Я и впрямь, кажется, свихнулся.

– Свихнулся, свернулся, не то слово. Напяливай быстрей, или нас догонит эта гадкая тварь!

– Да что в этих кирзовых сапогах такого?

– Прежде всего – ты босой и простынешь.

Как только Симон залез в сапоги, он тут же обомлел от того, что ему почудилось что они ухмыльнулись ему и подмигнули.

– Мечтал в детстве о скороходах? Сейчас мы их испытаем на деле.

Вдруг произошло то, что сам гном не ожидал. Симон невольно отчеканил нелепую пляску, громко застучав каблуками.

– Этого я не предвидел, парень.

– Ни хрена себе. Сами заплясали. Как ими управлять, коротышка?

– Берегись, – крикнул гном.

Симон в доли секунды отпрыгнул в сторону от галопом на него несущейся здоровенной крысы, которая, проскочив мимо, улетела в канал экскрементов. И как только парень справился с равновесием, ощутив над собой контроль, он услышал нарастающий гул. Осмотревшись, он увидел, как из темноты на них с визгами неслись тысячи лютых грызунов.

– Давай! Уноси ноги быстрей, – прикрикнул на него зеленый коротышка. Подхватив мешки и подскочив к Симону, он зацепился за ремень сапога, подстегнув его шлепком, как упрямую кобылу.

Симон отпружинил в направлении четырехметровой щели в стене, внутри которой она представляла собой как бы длинное ущелье, и быстро погнал к дальнему концу ее прохода, где вдали у выхода, маячила толпа неопределенных мелких фигурок.

– Спокойствие, проскочим, – воодушевлял зеленый спутник задорным голосочком – хотя мы слишком быстро несемся. Мы так вляпаемся в крысиное дерьмо, – прокричал гном, когда они промчавшись мимо какого-то толстого карлика, походившего длинными экзотическими усами и пухлыми щеками на крота, тянущего за собой на тележке кучу хлама из механических деталей.

Уклоняясь и перепрыгивая комочки крысиного помета с раскиданным повсюду мусором, Симон отстал от погони, и вскоре наконец различил группу лилипутов, возившихся с катапультами, сооруженными из крысоловок, которыми, как стало ясно потом, они осаждали по ту сторону прохода дремавшего на лежаке, в своем жилище, великана. Они орудовали ложками, как лопатами, собирая с пола, слепленный в лепешки, мышиный помет, насаживая его на чашу для снаряда, смастеренную из ложки, обвязанной толстыми нитями к подпружинной раме крысоловки. Затем, натягивая ее крюками на веревках, они метились в засыпающего одноглазого великана, имевшего монокулярную повязку на одном глазу.

– Хорошо, от нас отстали.

Симон затормозил, подняв бурю пыли и песка под собою, и, убедившись, что погоня отстала, с изумлением уставился на не уклыдывающуюся в его воображение сцену.

– Поглядим, что тут у нас, – сказал зеленый коротышка, спрыгнув на землю и добравшись до армии воинствующе суетившихся подобных себе зеленых человечков.

– Привет, ребят, у вас осталось три минуты. К нам бежит армия грызунов с ее величеством королевой крыс. Я принес вам ее отборного дерьмеца, держите, – сбросил каратышка из лазурного мешка в общую кучу мышиного кала, уставившись сквозь щель, откуда открывался вид на спящего громилу, и откуда прозвучал вибрирующий, воздыхательный его рев в ответ на шумную дискуссию, доносящуюся откуда-то из уголка его жилища. Он открыл свой единственный глаз, моргнул им, и, заворочавшись на лежанке, проревел басом:

– Почему так шумно? Умолкни этих мелких сосунков, – отнес эти слова великан явно не к метившейся в него артиллерии лилипутов.

Тут же прогремели топающие шаги его приятеля. Волосатая громада с мышцами пронеслась мимо армии гномов, едва удерживающих пружиненную раму так называемой катапульты.

– И выруби свет, – добавил одноглазый, сладко причмокнув на подушке.

– Эй, чего ждете! Через минуту нас атакуют с тыла, – напомнил маленький белобородый спутник Симона.

Когда заряженный на чашу для снаряда дерьмопомет, наконец, пульнул, залепив единственный глаз одноглазого гиганта серой жижей, тот фыркнул, вздрогнув, будто от страшного сновидения.

– Мне почудилась вспышка, а потом темнота, это ты выключил свет? – словно в бреду промямлил могучим басом великан поверх шёпотов и хохота своры зеленых карликов и снова сладко причмокивая.

– Подожди, я разберусь с этой мелюзгой, – громогласно ответил приятель, – я сказал заткнуться!

Лишь только наступила тишина, и одноглазый бугай, почесав свою ляжку, засопел, группа мелких шалунов двинулась к выходу, перескакивая металлическую пластину на пороге. Один за другим выпрыгивая из настенной щели, они гуськом пересекали площадь захламленного бардаком жилища и, минуя птичью клетку, где сидело шестеро недавно шумно буянивших гномов с попугаем, спрятались под софой.

Крадущийся тени карликов, некоторые из которых несли на своих спинах стальные крюки, мелькали перед лицом спящего здоровяка, чей глаз оставался безмятежен за лепешкой серой жижи. Их мелькающие тени создавало зеркало, отражавшее свет от навесной лампы, в то время, пока приятель одноглазого заглядывал в канистру, и вылавливал оттуда, снятым из подвеса ковшом, остатки воды. Только единственный зеленый приятель Симона остался у порога, подзывая парня к себе:

– Иди сюда! Видишь? Здесь ловушка, – имел в виду карлик стальную пластину под ногами.

– Валите отсюда ребята, – вдруг раздался чей-то низкий выкрик.

Он принадлежал толстощекому усатому гному, бросившему свою тележку с хламом и спасавшемуся бегством от полчища сточных мышей, во главе которых неслась чудовищная, та самая, с лицом знахарки, голодная крыса. Мигом выпрыгивая за порог из ущелья стены, он, усатый гном, примкнул к своим браткам под софу. Симон с маленьким приятелем последовали за ним. Однако прозвучавшие позади них звуки и лязги захлопнувшейся ловушки, куда попалась крыса, извиваясь в ней и визжа, выдало присутствие непрошенных гостей.

Плетеная ловушка из стальных прутьев, заслонившая собой вход в настенную щель, издавала беспорядочные звуки ксилофона – от ударяющих между собой металлических трубочек, сигнализирующих о попавшейся жертвы. Это, безусловно, не могло не привлечь внимания хозяев жилища. И Симона, не успевшего сделать и трех шагов, тут же схватил волосатый мускулистый громила, запихнув его в клетку с попугаем, где шестеро зеленых пленников с пытливым озорством стали изучать подсевшего к ним высокого белокожего незнакомца.
;
– Надеюсь, ты хоть нормальный, а то в нашем дурдоме полно психов, – заговорил первым один из гномов, пронизывая гостя подозрительным прищуром, словно тюремный надзиратель.

Симон безразлично и обреченно уставился вперед, погрузившись в себя, пока его мрачные мысли не прервало неясное странное движение, которое он уловил сквозь решетку клетки. Устремив туда глаза, его внимание увлек старинный, отбитый местами барельеф с изображенной на нем прекрасной молодой девы, чье выражение мимики лица игралось с его воображением, меняя настроение: от суровой и беспечной она превращалась в доброжелательную улыбчивую кокетку, затем наоборот – в злобную престарелую даму, зловеще скалившую свою ухмылку.

– О, по-моему ты парень тоже ку-ку, – заметил коротышка, который с лисьем прищуром, то, как незнакомец безумно таращится куда-то в себя, в свои иллюзии, потряхивая головой.

– Ну и угораздило меня оказаться в одной клетке с такими типами, – подхватил еще один пилигрим, когда молодой человек округлил глаза на свою пару кирзовых сапог, вновь оживших, но на этот раз разинувших подошву, как клюв щебетавшего китоглава.

– Очевидно, так сходят с ума, – констатировал Симон, схватившись за голову.

– Ты так и будешь терпеть этих зелёных блохов, – прогорланил попугай, важно и гордо восседая на жердочке.

– Он сейчас выведет меня из равновесия, клянусь вам, – едва сдерживался некий сутулый, ушастый и лысый гном.

– Как вы здесь очутились, зеленые букашки? Повыпадали из копны гривы одноглазого бугая?

– Он продолжает нарываться?! – возник чей-то голосочек, за которым последовало всеобщее возмущение с ругательством, отчего у Симона зазвенело в ушах и закружило все вокруг, как центрифугу.

– Заглохнете, умоляю вас, – тщетно повторял одно и тоже Симон, затыкая уши.

– Сейчас ты у меня у меня получишь, – снял с себя башмачок гном, который все время прищуривается как надзиратель и швырнул в птицу, однако промахнулся.

– Давай, вали его! – заразительно кто-то прокричал.

Едва ли птица ловко спланировала на другой жердочек, гномы принялись забрасывать ее башмаками. Шумный переполох под кружащий смерч перьев разбудил одноглазого великана, сонливо закряхтевшего и заскрипевшего на лежаке.

– Мочи, мочи его! Сейчас облезет, как лысая индейка, – сквозь перебранку послышалась чья-то реплика.

– Да заглуши ты эту крикливую птицу, достала уже! – пробормотал сокрушительным баритоном в дреме одноглазый громила.

– Я сказал заткнулись! – рявкнул его приятель, затопав к клетке и накрыв ее черным полотном. В полном мраке и тишине послышалась его странная, монотонная и ужасная колыбель, гипнотически воздействуя на Симона. Хриплый бас повторял напев, твердя один и тот же несложный стих:

«Ночь затихла, спи, дитя,

свет угас, полумрак, спи, малыш,

нет восхода, небо тёмно, спи в тиши,

ночь утихла, бездна спит,

серый сумрак без конца – нет зари»

Постепенно напевали множество голосов, растворяясь в затуманенном сознании Симона до полного забвения. Но незаметно, в одно мгновение, он наконец стал пробуждаться, еле-еле различив, словно издали, властный голос. Затем яснее и разборчивей: «Очнись, проклятый мальчишка».



Глава 7



Все это время Симон крепко спал. Будоражащие стуки о металл, точнее сказать, издевательски воздействующие на нервы, вынуждали очнуться узника. Он открыл глаза, встретившись с кромешной темнотой и ощущая себя будто в сыром могильном склепе, пронизывающем мертвецким запахом.

– Крепкой хренью ты его напоила.

Эти слова мигом прояснили все и возбудили бессильную ярость Симона к одурачившей его старухе-знахарке. Запах гнили, скрежет открывшейся двери, бряцание цепей на его ногах и рассеявшаяся темнота, выявляющая очертания обстановки, подтвердили его догадки – он был заточен в темнице замка.

Черный худощавый силуэт, принадлежавший женщине в длинной мантии, появился на ослепительном фоне дверного проема, и грациозно надвигался на Симона. Она шла, как царица, а из дали казалось, будто на ней красовалась корона.

– К нам пробрался лазутчик. Что привело к нам незнакомца, принесшего нам хаос и смятение, и нарушившего совершенный уклад моей обители? – вкрадчивым искусительным голосом говорила Марибели.

Пленительная кошачья походка, которая рисовала образ не дурной видами дамы, наделенной сексуальностью и обворожительностью, остудило решимость Симона окатить бабу отборной бранью. Но при более близком рассмотрении чары обаяния рассеялись и на их место пришло отвращение.

– Мне сложно ответить на ваш вопрос, уважаемая. Я не в курсе ваших проблем, – с дрожью пролепетал Симон, подумав было не гневить эту жуткую на вид даму.

Марибели была нетипичной ведьмой, какими их в большинстве представляют люди. На ее демоническом лице выделялись кровоточащие, гноящиеся раны, а кожа была склизкой, и по ней ползала различная живность – вроде червей и прочих гадов. Она имела рога вместо короны и, в целом, чем то напоминала образ из картины жуткой женщины Ганса Гигера. Только образ ее отображал неподдельную одержимость и настоящие безумие в глазах. При всей наделанной сдержанности Симона он не мог спрятать искреннего отвращения от нее и брезгливо отворачивался. «Какая же она тошнотворная уродина», – помыслил он про себя.

– Что ты сказал? – вонзилась адским взглядом своих безумных глаз Марибели в парня. – Мне послышалось, что ты обозвал меня уродиной.

Ведьма вплотную приблизилась, издевательски выставив перед Симоном свою мерзкую физиономию.

– Нет, вам послышалось, – дрожа, с тошнотой говорил парень, отпрянув подальше.

– Ты уверен?

– Да, вы по-своему симпатичны и даже чуть-чуть красивы, – скривил душой молодой человек.

– Я люблю, когда мне говорят правду. Может, тогда чмокнешь меня в щечку?

– Знаете, я пришел к вам с миром, и всего лишь ищу свою девушку, – поспешил Симон сменить тему о главном, дабы женщина слишком далеко не зашла в своих несбывшихся фантазиях.

– Ты серьезно говоришь?! – свирепо взревела Марибели. – Это называется – ты принес к нам мир? Когда сотни моих воительниц погребло под руинами замка с того момента, как ты явился в мои владения, принеся с собой хаос и смерть. Может ли быть это совпадением? Признавайся, кто ты! Колдун, Мефистофель, или посланник инквизиции?

– Все, что вы говорите, не связано с действительностью. Мне кажется, вы заигрались в средневековье. Инквизиция давно сгинула. А кардиналы инквизиции безобидны, как сельские коровы.

– Правда? Ты меня просветил, – саркастически скривила лицо ведьма, – честное слово.

На первый взгляд можно подумать, что несуразные речи ведьмы всего лишь плоды ее разгулявшегося воображения, если не считать, что сказанное ею опосредованно кучей произошедших с Симоном нелепостей, в которых поневоле оказался он, – с чокнутыми, летающими на метлах женщинами, и историей проклятия его злосчастной конечности, – подумал Симон, взглянув на эти вещи под другим ракурсом. И в этот миг, словно в подтверждение его мыслей, неожиданно в помещении вспыхнули сами собой факелы. Марибели ни знака не подала, что она к этому причастна, лишь самодовольно и безумно ухмылялась, но было очевидно, что это ее козни. При этом повсюду на стенах выявились необычные магические иероглифы, начертанные кем-то черным графитом.

– Тогда познакомься с этими ребятами. У тебя с ними есть кое что общее по несчастью – указала в сторону женщина, – эти типы из очень давнего прошлого и, надеюсь, ты не станешь это отрицать.

Симон обернулся в том направлении, куда указывала Марибели, и ему стала скверно. Хотя не так скверно, как при виде противной ее физиономии, но все же увиденное им вызвало огромную неприязнь. Там у стены, так же, как он, прикованные кандалами, сидели два давно иссохших скелета высокопоставленных монахов с соответствующими на них облачениями.

– Взгляни особенно на этого.

Ведьма ткнула в ближайшего к Симону мертвеца в моццетта поверх сутаны – очевидно, епископа.

– Капулетти, не робей, заходи, – вызвала из-за двери предводительница прячущуюся знахарку, которая, встав в сторонке, с забитым виноватым видом потупилась в пол.

– Так вот, – продолжила свое изысканное красноречие Марибели, – это один из немногих цестерианских монахов, который мог безнаказанно истреблять нас сотнями, низвергая огонь, серу и молнию с небес. Вакханалию, которую он учинял, мне удалось предотвратить. Это было давно – 1548 год, кажется. С тех пор я изменилась, как видишь меня. Он думал, что убил меня, но я вернулась за ним, и заставила заплатить. Горько ему было тогда, и он жаждал скоропостижно скончаться.

Ведьма в вольной позе замысловато накручивала на правый рог локоны волос.

– Не думала я, что господь так легко раздает людям свои дары, как игрушки на Рождество, так, что впоследствии они используют их для чистой забавы, создавая природные катаклизмы. Как этот монах.

– Простите, я не в курсе был.

– У меня нет ни одной причины верить в твой невинный облик дурачка.

– Вы меня с кем-то перепутали.

– Почему я должна верить тебе? Ты не похож на кристально честного святого Франциска.

Марибели встала вплотную к Симону и, многозначно проведя костяшками руки по его щеке, произнесла:

– Я скрупулезна до тошноты, и сейчас неважно, виноват ты или нет, – усмехнулась Марибели, – у меня привычка перестраховываться, даже если вероятность грозящих мне неприятностей и проблем ровна ноль одному целому. Точно так же в отношении не такой уж простой оказавшейся Капулетти. И здесь, в этот месте, ваши таланты не имеют силы и значения, вы не причините вреда.

Знахарка отлично понимала смысл антимагических иероглифов на стенах темницы, но Симона это не волновало.

Марибели поднялась в воздухе и мигом левитировала из темницы. Дверь захлопнулась, и к ней бросилась Капулетти, став биться в нее кулаками.

– Моей вины нет, Марибели! Клянусь тебе! – неистово кричала знахарка.

В камере распахнулась створка, через которую Марибели вновь заговорила:

– Повторюсь, что я лишь перестраховываюсь от лишних проблем, Капулетти. Без обид.

Марибели удалилась на какое-то время, затем вернулась и через створку просунула дубину, точнее, плоть от плоти Симона – того, что представляло некогда единое целое с его «озорным жестом», с которым вся эта дрянная история и началась. Женщина, швырнула его парню, издевательски добавив:

– А это вам, чтоб от скуки на стены не лезли, – разразилась хохотом ведьма, оставляя одних заключенных.



***



Миновало неопределенное число дней и ночей, прежде чем пребывание в беспросветной темнице разнообразило некое обстоятельство, скрасившее тоскливое существование Симона. В сутки раз открывалась створка и в окошко ставилась баланда недоваренного геркулеса из опилок с парой пресных сухарей. Тайный посетитель был неизвестен до тех пор, пока знахарку не осенила идея, а следом и Симона: Капулетти, до этого застудившись сквозняком, хрипло стоная и чихая, склонила к разговору таинственную стражницу, и, опознав в голосе страшно боявшуюся стать заговорщицей – Чикиту, уговорила ее доставить ей душицу от простуды. Вскоре Чикита, поместив в окошко с десяток разных баночек, зажгла спичку, осветив свое некрасивое, искаженное мимикой, обожженное лицо.

– Вот она, – тут же, открыв одну из баночек, вдохнула в нос Капулетти, начав чихать и сдунув огонь со спички.

– Это все? – спросила Чикити.

– Если бы ты еще отдала мне спичечный коробок и подбросила бы горючее для факела. Скука сидеть в темноте.

– Это последнее, что я делаю для тебя.

– Нет. Будьте добры, принесите мне ручку с тетрадью, – вмешался Симон, сжимаясь от холода, – и было бы неплохо, если бы доставили шерстяной плед.

– О да Чикити, принеси, я вся продрогла – подхватила знахарка.

– Все, больше ни единого слова, – закончила разговор стражница и захлопнула створкой, затем вернувшись через несколько минут и выложив в окошко все, что пленные просили, окончательно ушла.

С того времени, как Симон решил записывать, отчасти для себя и отчасти для Лизы, письменное изложение о всех важных событиях, произошедших с ними, началось его тесное сотрудничество и знакомство с Капулетти, которая неустанно от безделья и подхалимства подробно делилась множеством тайных и темных сторон жизни Марибельской общины. Через несколько дней Капулетти, вызнав у стражницы о дальнейшей их судьбе, скисла, в течении дня не проронив ни единого слова. Чикита объяснила, что верховная судья их общины погребена под грудами развалин, и, значит, предводительница без суда и дознания казнит их в месяц новолуния. Когда страшная перспектива нарисовала мрачную картину их будущего, они оба всерьез заговорили о побеге, хотя Капулетти до этого боялась об этом и словом обмолвиться.

– Какой ужас. Теперь зады наши нашпигуют. Нам что, сложно придумать способ побега? – нервно бродила по камере знахарка.

– Я об этом уже подумал. Ты готова доблестно следовать мои идеям?

– Да, если они толковые.

– Другой альтернативы у тебя не будет. Так задумано природой, мозгами спасобны ворочать только мужчины.

– Посмотрим, как это на деле. Я достаточно наслушалась пафоса от мужчин всех мастей.

– Тебе нужно будет заманить твою подружку сюда и угостить твоей волшебной блевотиной. Но только подсласти ее, пожалуйста.



– Да? – зачесала затылок знахарка. – А какой предлог найти?

– Ты же можешь быть хитрой, как подколодная змея. Вон как меня надула.

– Спасибо за комплимент.

– При том, что вторая сторона твоей личности достаточно примитивна.

– Твоя личность не нуждается в представлении. Все и так на лбу написано. Шарлатан с синдромом мнимой гениальности.

– Не сердись, я же тебя похвалил. Одурачить меня – большое достижение для бабы со средневековым мышлением.

– Иди к черту.

– Ладно. Поговорим о важном. Нужно знать, на что твоя знакомая могла бы купиться.

Знахарка напряглась от чрезвычайно непривычных мыслительных процессов в ее голове, и наконец выдала:

– Есть у нее одно страстное увлечение. Так сказать, любовные притязания на некоего типа, с которым она утратила надежду на взаимную нежность. Я могла бы ее утешить и предложить помощь.

– Могу представить, что она кутила с местным земледельцем, но трактор, который переехал ее физиономию, испортил все дело.

В сарказме оказалась доля правды – в отношении глубоко несчастной любви, в которой Чикити была трагической жертвой темной стороны обстоятельств и обезображенной внешности, из-за которой она больше не могла заполучить ответную любовь. Чикити попала в общину, как и многие женщины феминистского толка, мотивируясь декларируемой идеей о исключительном праве превосходства.

Но риторизм сектантской идеологии – постепенно преобразовывался в идею, превосходства и власти по средству темной магии, и это, год за годом, вымещало первоначальные цели еще тогда молодой девушки. И, незаметно для себя, на протяжении многих лет, мир и сознание ее перевернулись: белое ей стало казаться черным, а на место светлых чувств пришли безысходность, убийственная тоска и уродство тела, отражавшее в себе все гнусное и аморальное, что она поглощала в свою душу от сектантского учения, практики темной магии и взаимного союза с силами тьмы. Но как бы то ни было в ней сохранилось все же что-то немного человеческое.

Оставив прежнюю светскую жизнь, она оставила в ней свои счастливые моменты жизни и мечты, воспоминания о которых пробуждали в ней крик души. Одна мысль о ее возлюбленном теперь уже причиняла нескончаемую грусть и печаль, холод и обреченность в одиночестве. Капулетти же напротив – не страдала подобной зависимостью. У нее вообще была ко всему эмпатия. И то, что она казалась ласковой, отнюдь не означало, что она была мягка и добра к людям. Все ее поведение обусловливалось лишь прагматичным расчетом, и она вела себя, как крыса, старающаяся выжить любой ценой, и даже ценой своей несчастной подруги Чикити. Хотя раньше она была другая. С годами накопившиеся установки аморальных идеалов в секте изменили ее в худшую сторону.

– Чикити, Чикити, – дернулась с места Капулетти, как только стражница выставила ужин и защелкнула створку.

– Что тебе?

Снова распахнулось дверное окошко и оттуда в лучах факельного пламени осветилось безобразное лицо стражницы.

– Складывается впечатление, – Капулетти на две секунды замолкла, и затем продолжила, – что ты все сохнешь по своему Джуану. Я права?

– Не напоминай мне. Я из всех сил стараюсь забыть его, – хотела было стражница уйти.

– Как правило, это нелегко, к сожалению. Я знаю это на опыте. Ты еще долго будешь накручивать себя воспоминаниями. Порой бывает от них не избавишься. Но выход есть.

– Что ты несешь? Ах, черт! – с болью в душе, но злобно процедила стражница. – Я просто хочу забыть его!

– У тебя есть выбор. Ты можешь долго еще промучиться, или можно все изменить в один день.

Чикити уставилась на знахарку с недоверием, граничащим с любопытством, и заговорила:

–Ладно. Тогда выкладывай, как?

– Легко, моя дорогая. Легко.

– Как? Ты ни разу мне не помогла. И я уж, на худой конец, решилась было на услуги шаманки. Кстати, она заняла твою мастерскую.

– Шаманка зияющая бездарность, она запутается в моих порошках и растворах, и потом взорвет к чертям себя вместе с замком. Ты хочешь быть счастливой? Я сделаю тебя молодой и красивой. Твой любимый не налюбуется тобой.

Стражница беспокойно стала тереть нижнюю губу, раздумывая над услышанным, пока Капулетти угадывала мысли в ее озабоченном взгляде.

– Отвечаю, Чикити, за каждое мое слово.

Стражница еще минуту поразмыслила и, наконец, выразила какое-то подобие согласия.

– Я так понимаю, ты хочешь взамен выйти на свободу.

Знахарка кокетливо кивнула.

– Не то, чтоб сбежать. Просто выйти подышать свежим воздухом. Здесь воняет мертвецами.

– Ясно. Позже дам ответ.

Чикити захлопнула дверцей и ушла, но вскоре вернулась, такая же растерянная и неуверенная, но с видом, будто у нее не осталось иного выхода.

– Я в замешательстве. Если я освобожу тебя, Марибели меня убьет.

– Не убьет. Ты спрячешься. У тебя уже не будет необходимости оставаться в этом дерьмовом месте. Ты навсегда воссоединишься с возлюбленным. У тебя будут дети. Ведь ты мечтала о семейном очаге.

– Да, я этого хочу, Капулетти. Устрой мне это, прошу тебя.

– Я так и знала. Ты самая умная в этом замке. Пусти меня в мастерскую, я все приготовлю.

– Прости, этого я не сделаю. Я лучше принесу все, что тебе надо.

– Ах, ну и ладно. Неси мне синий, обвязанный красной лентой ящик из чулана.

Через час после того как стражница выполнила просьбу, знахарка изготовила «Араколовый бальзам», как она его называла, изготовленный, по ее утверждению, по древнеегипетскому рецепту.

– Поднеси ближе лицо твое, чадо мое, – ласково подозвала знахарка стражницу, которая подставила к дверному окошку свое лицо.

– Нет, сделаешь это сама.

Знахарка протянула баночку Араколового бальзама, и Чикити приступила к процессу втирания его в глубокие раны и нарывы на лице, пока кожа ее не заблестела.

Не прошло и минуты, как лицо стражницы раздулось и приняло еще более кошмарный вид, – вид старухи, воплотившейся будто из гравюры Франсиско Гойя.

– Ой, Чикити, нужно чуточку время, чтоб эффект подействовал, – лукаво и заискивающе сообщила Капулетти.

– Вот когда подействует, тогда я и выпущу тебя, – обрезала Чикити и ушла.

– Я же сказал – напои галлюциногенном. Теперь красавица по твое милости будет шарахаться собственных зеркал в доме.

– У нее фобия к зеркалам.

– И что именно сейчас ей помешает взглянуть на результат твоих надругательств над ее симпатичной мордашкой?

Знахарка, до этого хлопотно расхаживающая по камере, наконец устало опустилась на пол.

– Не переживай, – сказала женщина, – она придет, и мы испробуем на деле второй вариант.

– Хорошо. Надеюсь, ты помнишь, что делать, повторять не стану?

– Твой план у меня в уме. Я не такая простолюдинка, какой ты меня считаешь.

– Ладно. Я изменю о тебе мнение, после того как мы выберемся отсюда.

– Как скажешь. Я буду спать?

Капулетти распласталась на полу и накрылась пледом. А Симон, когда начал гаснуть факел, сидя на полу, закивал головой и, вскоре, заснул.



***



Не прошло и часа, Симон проснулся от шаркающих шагов за стенами темницы. Мрак, мелькающая полоска за дверью от масляной лампы стражницы и могильная прохлада привели его в чувства. Заскрежетал металлический засов, окошко распахнулось и встревоженный голос стражницы позвал знахарку.

– Капулетти! Слышишь меня, Капулетти!

– Что? – вскочила знахарка так, как если бы ее из ведра окатили ледяной водой.

– Такое впечатление, что меня искусала орава свирепых пчел. Посмотри, что со мной.

Капулетти не успела даже подняться с места, как тут же принялась ворковать свою плутливую речь.

– Ух ты. Я вижу, ты стала миловидней, вспоминаю себя в молодости.

– Я вся опухла, у меня зудит кожа.

– Правильно, так и должно быть.

Высвеченное лампой лицо стражницы уже было неузнаваемым. Любой бы фермер и огородник при виде нее засвидетельствовал бы, что вместо головы у женщины выросла гроздь топинамбуров. Так отвратительно выглядела женщина.

– Жжёт очень, не могу притронуться, – зашипела Чикити, пытаясь дотронуться до набухших волдырей.

– По всем симптомам видно что ты скоро поправишься. Знаешь что? Я обезболю тебя. Принеси мне две свечи, акацию – только ароматную, и серебряную чашу, которая стоит на рабочем верстаке.

– Сейчас сбегаю.

– И кстати, принеси сковороду.

– Хорошо. Но зачем сковорода?

– И пару яиц, чтоб пожарить яичницу, – добавил Симон.

– Он слишком много просит. Почему я должна все делать для этого наглого попрошайки, Капулетти?

Знахарка простодушно в ответ пожала плечами.

– Его понять можно. В этом морозильнике стынет кровь – ответила знахарка.

– Но это не значит, что надо…

– Вам непонятен язык вежливости. Я ведь любезно спросил – оборвал речь стражницы Симон.

– Мне плевать.

Старажница на секунды две замолкла, затем пронзительно скосила взгляд на Симона.

– Хотя, ты знаешь, кого-то он мне напоминает.

– Чикити, быстрей принеси мне чашу, и я облегчу тебе страдания.

– Ну да, конечно, уже бегу, – мигом скрылась из виду стражница.

– И не забудь сковороду, – напутствовала Капулетти.

– Знахарка. Ты, конечно, умеешь вешать лапшу. Но скажи уж на худой конец, как снять эти чары, что на мне и Лизе?

– Ну, если по-честному, существует наверняка единственный способ. Я точно не уверена, но исхожу из исторических предпосылок.

– Говори попроще, без пафоса макаки, закончившей академию наук.

– Лично для тебя, как можно проще. В башне покоится статуя инквизитора. Марибели уделала этого храмовника, и с тех пор он украшает покои. При нем имелся фолиант. Но я почти уверена, что колдунья его забрала себе. В нем должно быть заклинание. То есть, эээ… молитовка, с помощью которой он расколдовал некую баронессу.

– Ты сможешь прочитать эти заклинания?

– Вообще-то нет.

– Тебе сложно пару строк вычитать?

– У меня нет желания рисковать для сомнительного дела. Да и латинский, на котором фолиант написан, я плохо произношу.

– Значит, я не ошибался, когда назвал тебя серым невежеством.

– Ты надоел. Честное слово. Еще раз назовешь меня так, я заколдую тебя в дерьмо.

– О, ты можешь быть стервой? Замечательно. Я испытываю твой характер. Жаль, латинского не знаешь.

– Я знаю, но мне возиться не хочется.

– Ладно, не вредничай старуха. Я отплачу тебе добром. Клянусь.

– С тебя нечего взять. Я помогу при условии, что не придется долго искать фолиант.

– Спасибо хоть на этом. Где его искать?

– Если Марибели не присвоила его себе, то в башне инквизитора.

Прошло минут тридцать, когда стражница уже несла поднос с содержимым. За это время Капулетти успела зажечь настенный факел и позавтракать с Симоном.

Бормоча заклинания, знахарка явно симулировала, доведя процесс обряда до комического фарса.

– Все готово, выпей, – протянула она на расстоянии к Чиките чашу, приглашая войти.

Чикити алчно вцепилась взором в чашу и, войдя в камеру, прикрыла дверь за собой.

– Иди ко мне, страждущее дитя мое.

Стражница, как околдованная, послушно подошла к чаше и, подхватив ее, запила несколько глотков содержимого.

– Ну, как ты себя чувствуешь? – спросила Капулетти, оценивая странное поведение Чикити, которая стала страстно пялиться на Симона, а по разинутому рту и дрожанию ее губ можно было заметить, что она в нем кого-то признала.

– Это ты? Что ты здесь делаешь? – жалобно проворковала Чикити. – Мне посчастливилось тебя найти… Ты связан? Мой дорогой Джуан.

Стражница кинулась к парню, обхватив его за плечи. Но Симон тут же оттолкнул ее от себя.

– Держите себя на дистанции, прекрасная леди.

– Ты, как всегда, робкий, золотце мое. Пора взрослеть. Разреши мне раскрепостить тебя, стесняшка.

Чикити мигом набросилась на Симона, крепко обвив его руками, и опухшими губами стала лобызать его по лицу. Проделав титанические усилия выкарабкаться из любовных тисков, Симон с еще большей прыткостью оттолкнул стражницу от себя, и та повалилась на пол.

– Убери эту склизкую бородавку от меня! – отнес просьбу к знахарке Симон, с чувством омерзения обтирая губы и отползая от уродливой женщины.

– Ты всегда был неженкой. У-тю-тю-тю, – дразнила Чикити воображаемого бойфренда, поднимаясь с пола и осторожно подступая к нему, как рысь которая готовится к прыжку.

– Фу, фу, сгинь, нечистая, прочь, прочь отсюда, – начал парень отмахиваться от потянувшейся к нему женщины, – не трогай меня, мерзкая каракатица.

– Ну, сколько можно сопротивляться, ты мой девственный скромняга. Настал пара сексуального просвещения.

– Знахарка, спаси меня от этой болотной жабы. Она рехнулась! – вскричал Симон.

Чикити вдруг указала куда-то в потолок.

– Смотри, букашка ползет.

Симон повелся на уловку, взглянув наверх, и женщина прыжком настигла его, мертвой хваткой обхватив его и прижав к себе.

– Я воздерживалась двадцать лет, тебя ради Джуан, и терпению моему пришел конец.

– А я всю жизнь блевал, вспоминая тебя, – отпихнул ногой стражницу Симон.

Чикити едва удержала равновесие, и снова устремилась на объект вожделения, но в этот раз знахарка огрела ее сзади сковородой по макушке, и та мигом обмякла, рухнув без сил.

– Мы зря тратим время, – процедила Капулетти.

– Долго ты собиралась, пока меня чуть не насиловали.

Симон подполз к ведьме, стащил с пояса связку ключей и принялся вскрывать кандалы на ногах. Несколько секунд, и он встал на ноги, направляясь к выходу и орудуя там ключами в замке. Недолго провозившись, он выскочил из камеры, а следом за ним знахарка.

– Веди меня к башне, – сказал он Капулетти, – и нада забрать тело Лизы, – вспомнил он на ходу.



Глава 8



Добравшись через извилистые коридоры замка до лифта, и неся на себе каменную фигуру Лизы, они дождались лифта и вскоре через минуту очутились в сыром холле башни, где с потолка, через набухшие полосы трещин, слегка сочилась вода. Натечь струи из прорвавшейся батареи в комнатах над ними сутками уже заливала помещения, и грозила каждую секунду пробиться к ним на этаж. Капулетти шагала впереди, ведя за собой Симона к единственной, выделяющейся среди прочих, массивной арочной двери в нише, справа, в которой, в стену был врезан прибор с шестимерными колбами, заполненными цветными жидкостями. Они управлялись клапанами и представляли своего рода кодовый механизм.

– Память моя уже не та, но хорошо, что пароль легко запомнить. Потому что это год рождения Марибели, – пояснила Капулетти, набирая комбинацию.

Она надавливала на клапаны, и жидкости то опускались, то поднимались до определенной мерной цифры в каждой колбе.

– Тысячи пятьсот тридцать второй, – повторила про себя женщина.

– М-да. Трудно поверить в это.

– Это точно. Хотя, удивляться здесь чему-либо уже давно нет смысла, – сказал Симон и послышался отчетливый щелчок открывшегося механизма. Знахарка дернула за ручку, но дверь не поддалась, затем всем весом туловища врезалась на нее, и та с хрустом затрещала.

– Ты посильней, сынок, шандарахни по ней, – потирала ушибленное плече Капулетти.

Симон, как ни дергал за ручку и как ни бросался на дверь, она лишь трещала и скрипела. Когда он выдохся, знахарку осенила идея:

– Вот что, поднимем твою девку и трахнем ею с разбега.

– Тебе не все равно, что потом ее придется склеивать по кусочкам?

– Она выдержит, уверяю тебя.

– Ненавижу формализм с которым ты подходишь к делу.

– Слушай, мне надо по делам. Не хочу полемизировать на счет этого. Поднимай свое бревно и тарань дверь, говорю тебе!

Поразмыслив в замешательстве, Симон наконец кивнул.

– Ладно, только ногами вперед. Прости, Лиза, эта дурная идея не из моей башки вылезла.

Протаранив дверь, они вошли в покои инквизитора, где так же, как в холе, выявлялись на потолках влажные пятна, а от слоя въевшейся грязи и пыли на предметах обстановки, помещение представлялось невзрачным и серым, с разбитыми витражными окнами. От сквозного гулящего ветра казалось, будто в комнатах шалит призрак, создавая шелест и шум от порхающих занавесей и скрипа старых окон. Наверное, поэтому Симон и сдрейфил, когда наткнулся пред входом на смуглые статуи воинов, показавшиеся ему воскресшими мертвецами в тамплиерских доспехах.

– Надо же. Чуть в штаны не нагадил, – выдохнул от испуга Симон.

Капулетти почувствовала на себе упавшую с потолка холодную капельку и, вздрогнув, подняла голову вверх.

– Опять наверное неполадки с водопроводом, – заявила знахарка, приступив сразу же к поиску нужное ей вещи. Пошарив секунд десять глазами апартаменты, она наконец нашла то, что искала.

– Это он. – оглядела инквизитора знахарка. – А это, похоже, отрывок из фолианта. Странно, откуда он здесь? – Капулетти подошла к высокому и плечистому мужчине в сутане и в легких доспехах, который стоял рядом с двумя, такими же крепышами, тамплиерами; он был выше ростом и плечами, и на полу, рядом с ним, валялась желтая, потускневшая от времени, страничка от фолианта. Капулетти подобрала ее и сразу же приступила изучать.

– Это тот самый текст. Как удачно сошлись обстоятельства. Нам повезло. Я догадывалась, что Марибели забрала себе книгу, но храмовник вырвал страницу и хранил все время при себе. Не дурак, наверное, был.

– Это латинский? – взглянул Симон на невнятные символы.

– Это древнелатинский, в котором свои тонкости. Придется немного разобраться с ним.

– Где ты ты его учила?

– В приходской школе. Мы зубрили псалмы на трех языках, в том числе, на латинском.

– Зато какой неожиданный поворот в твоей жизни случился, что ты потом избрала сторону тьмы.

– Не говори, чего не знаешь, – мимолетом ответила Капулетти, не отрываясь взглядом от текста.

Симон скучно оглядел апартаменты и прошел в спальню, где в строгом и мрачном стиле обстановки не было ничего лишнего, кроме попавшейся ему метлы.

– Знахарка, – крикнул он, – у меня прекрасная мысль.

– Что говоришь? – еле слышно отозвалась женщина из другой комнаты.

Симон вернулся в апартаменты и повторил:

– Я говорю, меня осенила идея. Я был свидетелем, как вы ночью резвились на метлах. Возможно ли мне освоить тайну воздушного передвижения на метлах?

– Конечно. Произносишь три слова «Марахай, аха и уахи», садишься – и все, и оно несет тебя, куда надо.

– Неужели так просто?

– Не совсем. Есть подвох.

– Какой?

– Ты бы не смог бы этим воспользоваться, если бы не поверил во всю эту, как ты деликатно выражаешься, ахинею про магию и колдовство.

– Да, теперь меня ничем не удивишь. Я даже скажу так. Я слишком удивлюсь, если ты сейчас не расколдуешь мою Лизу.

– Для этого, милый мой, пожалуй, неплохо бы тебе заткнуться. Я уже готова к церемонии обряда.

– Как скажешь.

Симон втащил Лизу и, уложив перед знахаркой, встал в сторонку. Яркая эмоциональность, с которой Капулетти вычитывала молитвенные строфы, лишь подтверждала ее навыки приходской школы. Громогласное обращение к сверхъестественным силам было настолько мощным и требовательным, что, казалось, небеса не могли не повиноваться ее призывам. Пока голос алчущей женщины трепетал жалостливые сердца неведомым силам, за окнами сгущались облака и ревел ветер, и с улицы, хлынувший обильный водопад, стал заливать через окна инквизиторские покои. Складывалось впечатление, что бушует сильный шторм, затопляя палубу корабля. Сила выразительности Капулетти от этого не изменилась – она не обращала ни на что внимания. Самая сильная, кульминационная эмоция вырвалась из ее уст, как глас вопиющего в пустыне, и можно было подумать, что в ответ ей вот-вот каким-то чудом разверзнутся небеса. Но случилось другое: проказа со сломанным пальцем Симона, чем-то теперь напоминающая благословляющий перст панфитика, стала уменьшаться. Он не сразу это заметил, лишь тогда, когда она отвалилось, а на место нее выросла новая конечность руки. Наконец свершилось – она приняла свой подлинный вид, и Симон стал любоваться ей, разминая и сжимая в кулак. Увлекшись впечатляющим зрелищем, он забыл о девушке, успевшей между тем прийти в себя. Лиза отрешенно осмотрелась и привстала, приходя в чувство.

– Лиза, – подбежал парень к девушке и прижал к себе, – о, Лиза, ты очнулась. Как ты себя чувствуешь?

Отрешенная в себе Лиза начала говорить, когда знахарка закончила свой молитвенный апофеоз:

– Симон, – начала было не спеша плачущим голосом говорить девушка – такого я еще не испытывала в никогда. В дикой неприкаянности души я не могла сомкнуть глаз и двинуться с места. Это было невыносимо.

На печальном лице девушки, проявились капельки слез, и Симон крепче прижал ее к себе.

– Успокойся, и не вспоминай больше.

– Никому не пожелаю того, что я испытала . Мне хотелось свободы и покоя, но я не могла позволить себе это, – безжизненно, тихо и плаксиво тянула фразы Лиза. – Мне хотелось дико кричать, но не было сил, мне хотелось плакать, но слезы не шли. Было жутко, и все время холодно. Я ощущала себя окоченевшей льдинкой в Арктике.

– Представляю, это не легко, но все позади, нам нужно уносить ноги.

Истерическую речь, которая уже стал проявляться в тоне девушки, перебил деловой и торопливый голос знахарки:

– Ребята, ну, я пошла. Помогла, чем могла, до свидания, – сказала Капулетти. Тотчас же, как только она подхватила метлу и уселась на нее, до всех донесся гневный крик Марибели:

– Фартунат!» – громогласный вопль ведьмы прозвучал невесть откуда, будто бы его принесла стихия из гор, лесов и степей.

– Слышишь? Чует Марибели что-то неладное. Бегите отсюда, ребята, – тотчас же проговорила знахарка.

Дождь и ветер на улице утихли, а молния на образовавшихся тучах еще продолжала сверкать, и Капулетти, взметнув в воздух, вылетела в окно.

Марибели в тронном зале уже почти не сомневалась, что явление на небе – светящаяся розовая туча над замком означало, что некто вслух перевел божественные строфы молитв цистерцианских монахов. Крик верховной ведьмы выражал ее угнетающее предчувствие.

– Я помню эти облака. Цистерцианские монахи могли их вызывать, – поведала Марибели своим прислужницам. – Инквизитор! Боюсь, что кто-то его пробудил.

Марибели устремилась внутренними очами в свои предчувствия, созерцая что-то в них.

В зал ворвалась с взволнованным видом Бланка – маленькая женщина, напоминающая безобразного эльфа, но не низким ростом, а заостренными ушами, длинными светло-седыми волосами до локтей и светлой накидкой до пола. Задыхаясь, она выговорила:

– Марибели, я нашла Чикити. Похоже, она выжила из ума, и наши пленные сбежали.

– Ну, если так, все стало на свои места. Парень нашёл девчонку, сердобольная Капулетти добыла цистерцианский молитвослов, следовательно, на свободу вырвался Фартунат.

– Ты думаешь, здесь есть логика? – спросила старуха, усеянная бородавками.

– Да! Только у тебя ее нет – свирепо посмотрела Марибели прислужницу. – Подумай хорошенько, частенько куда-то испаряются мои трофеи, один за другим. Граф Жюльен, например. Что это может быть, не иначе, что кто-то, рано или поздно, проникает в мой замок и воскрешает их. Кстати, не помню куда я подевала фолиант.

– Я не знаю. Скажи откуда такая уверенность, в том что ты говоришь?

– Потому что у меня чутье, и развитая логика в отличие от тебя, и я знаю, что инквизитор уже рыщет по замку.

– Не проще ли было сразу и навсегда прикончить его?

– Даже в мыслях не было. Для меня огромное удовольствие заставить этого негодяя долго и горько томиться в оковах моей власти, мечтающим умереть, лишь бы освободиться от беспомощного своего существования. Он столько принёс мне боли, и расплачивался за это целой вечностью.

– Согласна, но сейчас это обойдется нам боком.

Марибели, стукнув о пол посохом, властным тоном обратилась ко всем присутствующим:

– Слушайте меня! В полночь вы наполнитесь моей силой, не переоцените ее при встрече с Фартунатом, он сильный воин. По возможности избегайте его. Беглецов найти и привести ко мне. Ясно?

– Да, госпожа, – отозвались все хором.



***



– Лиза, поторопимся.

Симон подхватил Лизу и повёл за собой к выходу. Выбравшись из покоев, они вошли в холл, где услышали скрип поднимающегося к ним лифта. Им пары секунд не хватило, чтоб скрыться из поля видимости, как двери раздвинулись, и из них выбежали две безумно разъяренные старухи. На этот предвиденный случай Симон прихватил с собой, то что осталось от излеченной его проказы, и то что можно было бы сравнить с кроманьонской дубинкой. Вынув ее из-за пояса, он стал махать ей направо и налево как японский сёгун, отгоняя от себя нечисть.

– Идем с нами, парень, – заговорила, вдруг, умасливающим тоном одна из ведьм, убавив свой агрессивный натиск.

– Не бойтесь нас, мы не причиним вам вреда, – добавила другая, чья заискивающая и лицемерная ухмылка явно не внушала доверие.

Не прошло и секунды, как Симон залепил одной в физиономию, а другой – в пах и затем по хребту. Обезвредив старух, он подхватил растерявшуюся Лизу и помчался к лифту.

Пробили башенные часы, возвещая о наступлении полночи. Тела Марибельских прислужниц стали меняться. Марибели уже воззвала к силам тьмы, когда лифт тронулся, и одна из изувеченных и лежащих на полу женщин поинела омерзительный демонический облик. Затем она очнулась, поднялась на ноги и направилась к лифту.

Внезапно лифт остановился, и Симон стал рефлекторно жать на кнопку пульта. Снова они тронулся с места, но стали подниматься вверх. От досады парень двинул кулаком в панель и скверно выругался.

– Проклятье! Готовься, Лиза. Сейчас будут два трупа.

– Симон, мне что-то поплохело, – сообщила Лиза, чувствуя слабость в теле. – У меня голова кружится.

– Потерпи и закрой глаза, чтоб не вырвало. Я буду вышибать мозги.

Симон занял боевую стойку, ожидая, что двери распахнутся, и на них нападут разъярённые ведьмы.

– Никогда не приходилось настолько невежливо обходиться со старушками. Но придется хорошенько отдубасить их моей колотушкой.

Двери лифта отворились, но никого в пустом, тускло освещенном холле не оказалось. Было лишь небольшое изменение на оружейном стенде перед входом, которое никто не заметил. Внезапно в пульт вонзилось острие алебарды, и в последующий миг с зловещим хохотом выскочила, ростом под сто восемьдесят, омерзевшая до неузнаваемости одна из старух. Загребущей когтистой рукой, как куриной лапой, она захватила шею Симона и, подняв над собой, одним рывком впечатала его в потолочный плафон. Из рассеченной брови от разбившегося стекла потекла кровь, и Лиза, совсем потеряв самообладание от увиденного ужаса, лишь судорожно глотала воздух, не способная издать ни единого звука, ни крика. Ожесточенность, дикий плач души и вместе с тем адская злоба вырывались из нутра горящих очей ведьмы. Самообладание духа вмиг пропадало у тех, кто в них заглядывал. Марибели наделяла прислужниц не только сверхъестественной и физической силой, но и обрекала их на невыносимые страдания. Червь не усыпаемый терзал душу их, и мучения эти до утра казались целой вечностью, сводя с ума их, ожесточая и превращая в гнусных кровавых тварей.

– Молокосос поганый, ты заплатишь за это! – прохрипела баритоном ведьма. – Я откручу тебе голову, потерпи немножко.

Голос отдавался приглушенным от кровяного давления и шума в ушах Симона. Другой когтистой граблей старуха обхватила его голову, как кокос, умещавшийся в ее ладони. Она с садисткой ухмылкой поворачивала ее по часовой стрелке, пока у парня не стали выкатываться глаза из орбит и трещать шейные позвонки.

Лиза, наконец, вышла из оцепенения и, подобрав «колотушку» Симона, двинула по физиономии женщине. Удар был бессилен, зато он отвлек внимание старухи, которая, ослабив хватку, отвесила размашистым ударом, и отбросив девушку, как назойливую мушку.

– Отлично он меня долбанул, – заявила о себе пришедшая в сознание другая старуха, ставшая выправлять свою челюсть. Она уже установила равновесие и испытующе оценивала зрелище в лифте. Помимо оскаленной пасти, прибавившейся массы, вытянувшегося подбородка, отличительными чертами ее облика были – бычий торс с отсутствующей шеей.

– Что ты там, гипнотизируешь его? – погорланила она.

– Нет, собираюсь вкрутить мозги на место.

– А по-моему, он нужен нам живой, если я не ошибаюсь, – ответила женщина, взбодрившись и буркнув, разминая и встряхивая окрепшие мускулы. Настенные часы показывали полночь, и она, сжав кулаки, почувствовала силу в преобразовавшемся своем бычьим теле.

– Чувствую себя превосходно. Словно я с легкостью могу теперь переломить об колено чугунную батарею! – сказала бычья туш, играя мускулами, видневшимися за порвавшейся в плечах и груди хлопчатой сорочке в горошек.

В этот миг Симон успел дотянуться до плафона и, вытащив осколок, воткнуть в глаз державшей его за горло ведьмы – в то мгновение, когда та собралась была уже продолжить свой изуверский способ убийства.

Она опустила парня и с воплем выскочила из лифта. Вопль был пронзительным, жалким, протяжным – и вместе с тем жутким. Симон держался за горло, пытаясь вдохнуть воздуха. Но его охватил еще больший ужас от неотвратимости возникшей угрозы, когда взгляд единственного уцелевшего глаза ведьмы в мстительной злобе вонзился в него, а смертоносная лапа потянулась к его шее. Ей нужно было сделать шаг, чтоб настигнуть цель, но голова старухи будто бы сама собой, вдруг соскочила с ее плеч, забрызгав кровью молодых людей.

Объявившийся за старухой, могучий плечами и ростом, мужчина с длинными каштановыми волосами, обвязанными косичкой, в сутане и с мечом в руке, оказался инквизитором.

– Вы невероятно проворны, как сатана, если можно так сказать человеку в монашеском одеянии – воскликнул Симон, изумляясь силе и быстроте своего избавителя, вытаскивающего тамплиерский меч из бычьей туши другой ведьмы, успевшей уже отдать концы.

– Не так быстр, как мог бы, если бы не утратил сноровку, – ответил палач-храмовник.

– Вы монах?

– Я – воин, однако, и монах. Немного отвык жонглировать мечом, но на моем счету тьма тысяча отродий сатаны, – при этих словах инквизитор виртуозно прокрутил в руках меч, как бы играясь им, засунув его в ножны.

Лиза оживилась, поднявшись с колен, и нетвердым шагом вышла из лифта, присоединившись к беседе с таинственным мужчиной. Она из любопытства задала вопрос, который скорее был утверждением:

– О, Боже, – увлеченно осмотрела мужчину Лиза, – если легенды не врут – вы тот самый инквизитор.

– Не в том смысле, в каком меня интерпретирует общество, – в качестве изувера. Конечно, у меня нет зазрения совести в отношении этих гнусных тварей. Однако я отправляю их по прямому назначению, куда они всегда стремились, – к отцу темного царства, обещавшему им сладкую жизнь.

– Наверное, там им будет не слаще, чем здесь? – высказалась девушка.

– Да, дьявол обманул их. Зато они узнают правду. Будем надеяться, что их грязные дела искупит огонь чистилища.

– Ей-богу, недавно вы мне приснились. У вас был огнемёт, как тот самый что за спиной – заверил Симон.

– Наверное, он и есть, тот самый.

Фартунат вынул из-за спины аппарат в виде металлической трубы, спускового механизма и шланга, присоединенного к баллону, на что Симон кивнул.

– Считай, что это был вещий сон.

– Ну да, наверное.

– А разве в пятнадцатом веке газом пользовались? – задала вопрос Лиза заметив баллоны на спине палача.

– Нет, конечно. Было что-то вроде сифонофоров. А это изобретение из поздних времен, – повертел в руках огнеметной трубкой Фартунат, – был недавно момент, когда меня кто-то воскресил от чар ведьмы, и я где-то раздобыл эту штуковину. Очень удобная оказалась штука. Но эта хитрющая гадина опять надрала мне задницу, заколдовала и заперла в башне. В общем, я должен закончить с ней счеты, ребята.

Инквизитор собрался было уходить, однако остановился:

– Как смешно вы одеты. Какой год нынче?

– Тысяча девятьсот шестьдесятый, – прояснила девушка.

– Да уж, – печально осмысливал что-то в уме инквизитор, – долго я не разминал себе кости. Вы себе и представить не можете, каково это – веками существовать неподвижным бревном. Тело мертво, душа жива и без конца томится, в попытке вырваться на свободу.

Инквизитор, прибавив гневную нотку, с возбужденным пылом продолжал:

– Это сущий ад: сотни лет я пялюсь в одну точку, время теряет смысл и наступает невыносимая тоска вечного мучительного одиночества! Я убью за это Марибели! Она заплатит за все!

При этих словах Фартунат исступленно направился в направлении заваленного прохода и, сдвинув ногой огромную глыбу плиты, расчистил себе путь на лестницу, ведущую в нижний этаж. Грохот, насыпь и треск обрушившихся камней и плит затих, и инквизитор скрылся за обвалами.

– Лиза, тебе легче? – заботливо обратился Симон к девушке.

– Старуха ударила меня по башке. Теперь у меня в ушах звенит.

– Ну, это пройдет. Пошли.

Симон подхватил Лизу под руку и направился вслед за храмовником.

– На даже, он мне приснился, Ты тоже считаешь, что этот здоровяк из прошлого.

– Конечно. Я глубоко прониклась в его историю. От местных собрала сведения, а когда улицезрела это воочию, поняла, что это не просто сказка. Говорят, ведьма вернулась из ада, чтобы отомстить своему палачу. История постоянного их противостояния друг с другом, как видишь сам, не вымысел а реальность.

Лиза держалась за парня, неуклюже перескакивая через битые плиты. В каких-то моментах Симон подхватывал ее и нес на руках, огибая препятствия и завалы камней в разваленных помещениях. Когда в апартаменты инквизитора проникла Марибели, Симон с Лизой уже находились на нижнем этаже, проходя вдоль анфилады.

Исчезнувшие статуи в покоях подтвердили предчувствия колдуньи, и ее охватил страх от вероятной встречи со своим неумолимым заклятым палачом. Не торопясь, она легкой поступью шла к выходу. Ее настороженно, звонко постукивающие туфли по кафелю отдавались эхом в пустой нише холла. Однако присутствие некоего в помещении дало о себе знать, когда ритмичный звонкий такт перебил топот громоздких ботинок. По звуку было похоже, что они принадлежат двум или трем тяжеловесам, которые вскоре вышли из-за угла навстречу ведьме. Их оказалось двое громил – тамплиеров с мечами. Один из них, обнажив наготове свой меч и приняв стойку, очевидно, собираясь в любую секунду наброситься на женщину, в злопамятстве процедил через стиснутые зубы:

– Проклятая чародейка, сегодня я буду праздновать твою кончину.

– Отлично, я дам тебе шанс не упасть лицом в грязь, – с насмешкой ответила Марибели.

– Пощады не будет!

– Осторожно, Рувим, эта гадина слишком хитрая, – насторожил своего приятеля стоящий позади них воин. Прицелившись из арбалета в женщину, он боялся выстрелить из-за мельтешащего перед ним Рувима.

– Ребята, вы так злы на меня из-за того, что с самой эпохи Карла Габсбурского не могли сходить в сортир? Простите, что не додумалась поставить вам туалетные горшки, пока вы украшали мебель гостиной.

Рыцарь Рувим издал устрашающий рев и стремительно кинулся на ведьму. Он надеялся, что женщине некуда бежать, а витражи остановят ее. Воин уже поднял меч и пытался достать им до нее. Однако Марибели с каждым его приближением, как фантом, неслась по воздуху, отдаляясь и издевательски усмехаясь.

Рыцаря это злило еще больше, и вскоре он в горячке, не давая себе отчета, безудержно мчался на нее.

– Ах ты, склизкая гадюка! – рявкнул воин.

Но дразнящий смех ведьмы все сильнее возбуждал в тамплиере бесконтрольный порыв бешенства.

На том месте, где женщина должна была остановиться, воин, почти достигший своей цели, совершил рывок, чтоб тотчас же поразить ее мечом. Но его порыв оказался опрометчивым, ибо женщина в одну секунду увернулась, проделав виртуозный пируэт, так, что рыцарь, проскочив мимо, оказался за ее спиной, и Марибели тотчас же столкнула его в витражное окно.

Выбивая собой цветные стекла и вылетая на улицу, воин в последнюю долю секунды ухватился за бордюрную стойку и, увлекая за собой ее цепь, повис над пропастью.

– Рувим! – озабочено окликнул приятель тамплиера, прицелившись в ведьму из арбалета, и в тот же миг выстрелил, едва не попав в нее. Затем он мгновенно помчался в ее сторону, выхватив меч. Но ведьма, услышав позади лязг стали, обернулась, попятившись назад. Потом, вспорхнув в воздух и вылетев за окно, зависла над проростью. Так она и застыла в воздухе, возвышаясь над израненным осколками Рувимом, и ждала пока Соломон не приступит к спасительной миссии своего приятеля, чьи крепкие руки, держась за цепь, скользили в кольчужных рукавицах, а обремененное доспехами тело, брыкалось в попытках подтянуться вверх. Наконец арбалетчик выглянул за окно, и Рувим умоляюще окликнул его имя:

– Соломон!

– Держись, – ответил Соломон, предусмотрительно зарядив арбалет; потом, схватившись за бордюрный столбик и взвалив цепь на плечо, потянул его за собой, словно вол, на привязи потащивший пудовую телегу. Он был силен и вынослив, но ботинки, как копыта на стальных подковах, скользили по кафелю, возвращая воина назад. Наконец он изощрился, найдя точку опоры, и медленно и неуклонно продвигался вперед, поднимая обессилевшего на цепи Рувима, искоса умудряясь поглядывать на ехидно следящую за ними ведьму.

– Соломон, очень нелепая сложилась ситуация. Я бы попечалилась за вас, но вы такие забавные недотёпы, – засмеялась ведьма, очевидно, со злым умыслом, ибо устремила силу взгляда наверх здания башни, откуда свисала съехавшая часть сгнившей кровли крыши. Затем с потешным видом она взмахнула посохом и направила вниз сконцентрированную в нем силу мысли, безудержно хохоча. После чего с верху над Рувимом послышался скрежет, принудивший его поднять взгляд. Отвалившаяся часть жестянки уже летела на него и Рувим, забрыкавшись на цепи, поволок за собой в пропасть Соломона, который заскользив по кафелю, вернулся к начальной позиции, с огромным трудом удержав свой тяжкий груз.

Рувим же оттолкнулся от выступа здания, и острие обвалившейся жестянки миновало его, лишь задев его предплечье, после чего Соломон снова стал поднимать приятеля наверх.

– Соломон, ты прослывешь отважным, но экзотическим болваном.

– Заглохни, ведьма, – процедил Соломон, неуклонно продвигаясь к топливной трубе, чтоб зацепиться за нее.

– Рувим, тебе падать ровно шесть секунд. Этого достаточно, чтоб вознести отходные молитвы. Хотя можешь приступить хоть сейчас, – в очередной раз расхохоталась ведьма.

Соломон сознавал, что Марибели готовит очередную злую кознь. Ведьма могла бы с ними быстро расправиться, но, очевидно, в ее планах было поиграться с ними. Потому-то Соломон рассчитывал использовать эти минуты для спасения приятеля, надеясь выкарабкаться из нелегкой ситуации.

– Соломон, ты сильный и отважный, но типичный добряк. Незатейливые симпатяги вроде тебя всегда теряются в необычных обстоятельствах. У тебя был выбор пристрелить меня, но ты сделал все как полагается дураку. Теперь ты уязвим и я могу сделать с вами все, что мне заблагорассудится.

– Соломон, будь бдителен и поменьше слушай ее! – крикнул Рувим. И Соломону, который не останавливался, вытягивая его из пропасти, по голосу было ясно, что Рувим был уже где-то близко под окном.

– Вот, например, что бы ты сделал, если бы ты лишился центра тяжести? – продолжала ведьма говорить.

Что бы ни уготовила для них колдунья, Соломон накрутил на кисть покрепче цепь, решив ни за что не выпускать ее из рук. Но как только он ускорил шаг, уровень затапливаемой воды этажом выше достиг своего пика, и на влажном потолке над ним образовалась трещинка, ломкая линия которой, расползаясь, стала набухать. Барахтающийся над пропастью Рувим уже был готов схватиться за оконный выступ, как вдруг из потолка выплеснул поток струи на Соломона, который, заскользив в луже, тотчас же понесся к окну. Не справившись с увлекаемой его за собой силой тяжести, он полетел в пропасть вслед Рувима.

Разразившийся истошный хохот злорадной Ведьмы оборвался, ибо Соломон в это мгновение, изловчившись в полете, поразил ее из арбалета в грудь. Он падал с высоты башни со своим приятелем, и пологая что его миссия прошла не напрасно, приготовился отдать душу Господу в молитве прикрыв веки. Но ведьма, вынув стрелу из кровоточащей сквозной раны, с горькой гримасой промолвила:

– И все же немного меня зацепил, – прохрипела она, откинув в сторону стрелу. – Я еще жива, Соломон. Жаль, что я не смогу тебя этим огорчить.

Произнеся слова слова заклинания, ведьма приложила ладонь к ране, которая тут же затянулась.



***



Симон с Лизой добрались до восточного крыла замка. Там в коридоре они уперлись в незапертую стеклянную дверь, за матовой полупрозрачностью которой, в бледном свете проникающем через выбитые окна от уличных фонарей, вырисовывалась неясная обстановка. Оттуда доносился едва слышный голос какого-то невнятного ругательства. Проникнув туда, их глазам предстала махина булыжника, закрывавшая им обзор на происходящую сцену чей-то словесной перепалкой. Симон с Лизой нырнули под тень, образующуюся от глыбы и света проникающего из огромного отверстия проломленной стены. Выглянув из-за укрытия, их внимание приковала сцена в дальнем конце коридора, где эльфообразная маленькая карлица Бланка в белой накидке била кулаком в массивную дверь запасного входа в тронный зал и невнятно ругалась. Молодые люди вышли из укрытия и незаметно пробежали к лестничной площадке. Но что-то странное и подозрительное попутно им померещилось за занавесью на окнах. Мысль об опасности возникла слишком поздно, когда занавеси справа и слева распахнулись, и с улицы влетели две ужасного вида старухи на метлах, схватив девицу с парнем.

– Летим молча, красотка, – заткнула рот Лизе ведьма, вся покрытая бородавками, когда девушка собиралась вскрикнуть. Оторвав ее от пола она вспорхнула в окно и унесла ее в ночное небо. Почти в туже секунду, точно так же сделала вторая женщина, словно хищная птица схватив Симона, утащила в небо.

Эльфийским ушам Бланки, в этот миг что-то послышалось, и она встрепенулась, на секунду ошарашено оглядевшись. Внезапно словесные реплики Хосефины, доносящиеся из тронного зала, сбили ее смятение, и Бланка в любопытстве прислонилась ухом к замочной скважине.

– Стой, говорю тебе! – послышалось ей, как рявкнула в тронном зале на Палому Хосефина, самолюбиво развалившись на кресле трона.

– Хосефина, может, пора кончать с этим шутовством? – возразила самая старая из всех ведьм – Палома, отвечающая за порядком и хозяйством в замке.

– Не впускай эту дикую макаку сюда Палома! Лучше принеси тазик для ног, живее!

Палома без звука с неприязнью направилась в приемную, и Хосефина в спину ей насмешливо добавила:

– Что случилось? Ты интересовалась когда-нибудь у вашей мамаши, почему такая крохотулька у вас родилась?

– Шла бы ты в зад, – тихо про себя процедила Палома, оскорбившись за Бланку, приходившейся ей родной сестрой.

– Вообще, она хоть знала, что мартышку в детстве надо было кормить не только сисей, но и бананами? – погорланила как можно громче Хосефина скрывшейся уже из виду Паломе.

– Прекращай шалить! Это не серьезно для баронессы, коей ты себя возмечтала, – добрался до слуха Хосефины из-за двери визгливый голосочек Бланки сквозь удары о дверь.

– Ах ты, мартышка, ты доболтаешься, что я отправлю тебя в банановую рощу к голозадым бабуинам, – выдала очередную афоризму Хосефина, и вскоре Палома принесла ей тазик с водой, и женщина, восседающая в тронном кресле предводительницы, погрузила туда обнаженные, грязные и корявые свои ступни с давно нестрижеными и пожелтевшими ногтями.



***



Очевидно, проникать в помещения через разбитые окна большинства зданий стало обычным делом, и потому этим экзотическим способом в зал влетели две старухи на метлах, таща за собой Симона с Лизой.

– Я помню этих сосунков. Привяжите их. Есть у кого веревка? – обратилась к присутствующим Хосефина, полагаясь больше в этот вопросе на хозяйственную Палому.

– Я завяжу их! – Активно отозвалась Палома, отвязывая с замусоленного платья, похожего на уборочный халат, веревку наподобие десятимиллиметрового джутового каната. Она подошла к молодым людям, которых две ведьмы цепко держали.

– Поближе друг к другу, – добавила Палома под оглушительные удары по двери Бланки, – я завяжу их морской петлей.

– Хосефина! Бросай дурачиться. Я не девочка, чтоб со мной кокетничать. Открой, или я взломаю дверь, – предупредила Бланка, приступая сразу к делу, отходя и с разбегу пиная дверь.

На запальчивые действия Бланки уже никто не обращал внимания. Даже тогда, когда прогремел последний, мощный, с треском и хрустом, удар. Не все женщины распознали надвигающуюся угрозу, кроме Хосефины, чья самовлюбленная поза на троне скисла при виде блеснувшей стали сквозь дубовую древесину массивной двери, откуда со сквозной дыры, пробитой мечом, стекала кровь – очевидно Бланки.

– Эй, что это там? – связанным языком выдавила из себя Хосефина. И все устремили взгляды туда, куда смотрели ее напуганные глаза.

Впечатляющее зрелище ошеломило всех, когда металлическая пластина замка и дверной ручки расплавились, превращаясь в жидкий галлий. Дверь при этом запахла паленым деревом, и вскоре в считанные мгновения на переглянувшихся в ужасе женщин обрушился огненный тайфун горящего ветра с раскаленными щепками и дымом – как только массивная дверь одним сокрушительным ударом вылитела с петель. Широкоплечий высокий мужчина в сутане, обшитой броней, предстал пред всеми, вложив ранцевый огнемет за спину и подняв свой меч. Никто не сомневался, что это тот самый инквизитор, о котором все твердила Марибели.

Этот здоровенный храмовник, представитель добра, оставляющий после себя только насилие и деспотизм, слепо следующий мелочным деталям закона и убивающий за них без капельки сожаления, метнул меч в привставшую с трона, потрясенную ужасом Хосефину, и приколол ее к спинке кресла. Затем в несколько прыжков настиг двух успевших оседлать свои метла старух, свернул одной шею, а другую, поймав в воздухе, приподнял за шкирку.

– Ты еще не научилась летать без метлы? Попробуй, тебе понравится, – деликатно проговорил инквизитор, выкидывая ведьму в окно.

На все хватило нескольких секунд, и Фартунат устремился к люто уставившийся на него Паломе, чья каждая жилка и мышца на ее трансмутированном теле была напряжена, а демонические черты хищно обострились.

– Ваша песенка спета, мадам, молиться нет смысла, и дорога у только вас одна, – сообщил инквизитор в ответ на невнятное бормотание ведьмой заклинания. Непринужденно, не слишком торопясь, мужчина достал из ранца огнемет, снял затвор и направил на ведьму ствол. Все это он проделал изысканно, с сопроводительной и заключительной речью:

– И не обманывайтесь, что душа, как воздушный шарик, улетит в небеса. Ваше место в преисподней.

Правосудный палач нажал на курок, и пламя вырвалось из трубы, но тут же затухло. Он еще раз выжал до конца, выпустив короткую огненную струйку. Что-то похожее случалось не раз, и он был готов к неожиданностям.

– Ты убил мою сестру. Я растерзаю тебя в клочья и сожру на завтрак! – широко раскрыв пасть и оскалив, как у змеи, острые длинные клыки, будто питон, собирающийся заглотить крупную дичь, выкрикнула Палома. И выставив вперед, как две огородные тяпки, когтистые длинные руки, набросилась на инквизитора.

Она чуть не вонзилась ему в лицо, когда изловчившийся храмовник увернулся, уронив трубку огнемета. Палома пронеслась мимо, и Фартунат, поймав ее за шиворот, притянул к себе, стальным зажимом захватив за шею. Затем, протащив ее к тронному возвышению, он свободной рукой подхватил ее за ноги, взвалил на плечи, и как мешок перевернул вверх тормашками, окунув в тазик для ног. Прижав ногой ее голову, палач стал выжидать, пока ведьма не захлебнулась. После чего он измученно вздохнул, сбросил обмякшее тело, и молча уставился в пол. Ненадолго так застыв, он наконец заговорил, обращая длинную тираду своих мыслей вслух:



– Знаете, признаюсь вам честно, эта череда нескончаемого процесса уничтожения откровенного зла с годами все же угнетает меня. Хотя это уже давно дело привычки. «Не убий!» – гласит божественный завет. А я так часто нарушаю святое правило во имя идеалов инквизиции, что мне кажется, я тесно повязан с этим злом. Но сейчас что-то екнуло у меня в душе. Эту ведьму понять можно, она лишь жертва влияния богомерзкого учения, и мне ее немного жаль. Однако Марибели – другое дело. Клянусь, последняя кровь на моих руках будет ее. И жалости я к ней не испытаю ни на секунду. Вы не представляете, скольких женщин она совратила, и скольких погубила знатных людей. Это совершенное зло, и оно куда беспощадней любого убийцы и палача.

Фартунат, наконец, вышел из мрачных размышлений, вынул чехла на поясе кинжал, опустился над молодыми людьми и срезал обмотанную вокруг них веревку. Потом, подобрав с пола огнемет, приступил к замене баллона.

– Выбирайтесь отсюда, верховная ведьма не любит телячьих нежностей. При возможности она позабавится с вами, но долго заигрываться не станет.

Симон вскочил с места, и подхватил с пола метлу.

– Лиза, уходим. Я сыт по горло этими пережитками святой инквизиции.

Симон с Лизой поторопились к выходу. Они вышли из зала, и Фартунат, зарядивший запасным баллоном огнемет, выпустил поток огненной струи. Удостоверившись в исправности устройства, он подошел к мертвой Хосефине, выдернул из нее меч и отправился на поиски верховной колдуньи.



***



Отважный дерзкий джентльмен, кем всегда куражился перед Лизой Симон, теперь выглядел хромым, сгорбленным и хлопотливым недотепой, нелепо ковыляющим в ногу с метлой. Добравшись до вестибюля, девушка с ветреной насмешливостью оглядела его. Они держались друг за друга несясь к свободе, но вдруг Лиза одернула его:

– Столько событий пронеслось, а самого важного не случилось.

– Что же это?

– Ты меня не поцеловал.

– Ну это само собой разумеется.

Парень тут же сделал шаг вплотную к девушке, и она, обвив его шею, совершила не очень продолжительный чувственный поцелуй в губы, но их блаженство растворяющихся в друг друге чувств прервал звук цокающих каблуков Марибели, доносящийся откуда-то с восточного крыла коридора.

– Симон! Ведь так тебя зовут? Не спеши. За злые деяния надо отвечать, – пронесся над ними вездесущий, словно где-то близко, в то же время повсюду, вкрадчивый и коварный голос Марибели, и девушка с парнем помчались к парадным дверям.

– С твоим появлением столько возникло проблем. Ты и только ты – источник бед и несчастий в моей обители. С тебя все началось, проклятый мальчик! – продолжал вещать невесть откуда загадочный голос Марибели вслед убегающей от нее молодой пары.

Выскочив во двор, они добрались до развалин конюшни, и Симон, вскочив на метлу, приказал Лизе сесть рядом.

– Ты серьезно? – изумилась девушка.

– Серьезно. Садись, я сказал!

– О Боже, какая глупость, – Лиза закатила глаза, как это делают люди, когда слышат несуразный вздор сумасброда-чудака, но все же уселась на метлу.

Симон произнес заклинание, и Лиза, постоянно оборачиваясь назад, раздраженно выпалила:

– Симон! Не лучшее время пробовать себя в качестве шута-заклинателя!

– Что я могу сделать? Меня так проинструктировали.

– Я никогда в жизни настолько идиоткой себя не чувствовала.

Наконец из парадной двери вышла Марибели, и Лиза выкрикнула:

– Она уже здесь, Симон!

– Ты ободрилась, подруга? Прекрасно! Держись крепче за меня, – еще раз пробормотал заклинание парень, и они поднялись над землей. Симон, которого захватило возбуждение с злорадством издал ликующий клич, какие издают лихие наездники верхом на коне.

– Вот это да! Ух ты! Летим кода захотим! – ликовал парень.

Выглянула из-за облаков ясная луна, предавая серебристый оттенок лесу над ними, и дальнему пейзажу города мелькающего редкими ночными огоньками.

– Ты вообразить себе не можешь, как я разозлилась на тебя, Симон. Горе тебе, проклятый. Твоя жизнь с твоей куклой окончена, – казалось, теперь раскатистый голос Марибели отдавался эхом по всему небосводу, и Симон, ощущавший ментальную связь со своим чудесным средством передвижения, направлялся прочь из темных владений верховной ведьмы. И как только они понеслись по ветру к густым Таррагонским лесам и рощам, Симон, сделав задорную ухмылку, выставил на прощание ведьме средний палец.

– А-а-а! Дряхлая клизма! На, высоси! – с гомерическим смехом разразился парень.

Это мгновение застыло в небе. Лишь три магических слова Марибели, замах посоха с язвительным хохотом закончили странствие несчастных, чьи обездвиженные и окаменевшие тела продолжали нестись над лесом, пока их ветер не принес к окраине города, где там они разбились у дороги на мелкие кусочки.

– Марибели!

Ведьма обернулась на оклик и, получив удар меча в живот, встретилась лицом к лицу с инквизитором, который приподняв ее над собою, пригвоздил к рядом стоявшему дубу.

– Вот мы и расквитались, колдунья. Что будешь делать? Умирать, или фокусы свои показывать? Давай взглянем на это, – с деликатностью в в голосе, как всегда, говорил мужчина.

Он отошел и оглядел ведьму, испускающую изо рта, ушей и носа кровь. Женщина еле слышно прошептала сквозь зубы слова заклинания, и, казалось, теряя остатки жизни, испускала дух.

– Меня этот трюк уже давно не восхищает, – достал из ранца огнемет Фартунат.

Женщина вздрогнула, открыв глаза, в которых отображались поражение и злоба, и вцепилась ими в палача. Она снова процедила заклинание, как раз, когда инквизитор направил на нее огнеметный ствол, нажимая на курок. Ничего не произошло, и храмовник бросил агрегат на землю.

– Ничего нового, ведьма, как всегда.

– Ты провалишься в землю, проклятый палач.

– Давай попробуем. Я готов к неожиданностям.

Покрытое гнойными струпьями лицо колдуньи приняло кровавый оскал, и она стала выговаривать длинную тираду магических слов, от которых затряслась почва под ногами. Инквизитор знал, что делать в подобной ситуации, и обычно он использовал для этого подручные средства, как и в этот раз. Он все решил броском кинжала в раскрывшуюся в финальном слоге гортань, мгновенно заткнув пасть ведьме. Затем, потянувшись за спину, вытащил ранцевый баллон, оснащенный пороховым механизмом, и обмотанным проволокой и проговорил:

– Я приготовил праздничный фейерверк нам, Марибели. Огненные забава ознаменует победу над последней Таррагонской ведьмой. Здесь, на земле, ты осуждена, и пусть загробное странствие твое направляет Всевышний. Я – лишь проводник в иной мир, и отдаю тебя в руки божественного правосудия. Прощай, колдунья.

Инквизитор зажег фитиль бомбы и, бросив к подножью дуба, к ногам приколотой на нем обезумевшей колдуньи, отбежал в сторону, спрятавшись в укрытие от разразившегося взрыва, разорвавшего в клочья женщину. Когда он выглянул из укрытия, то увидел уцелевший на месте и охваченный пламенем ствол дуба, чья облысевшая крона несла к нему запахи жженной листвы и дерева, и вид ее напоминал дьявольскую ведьму Горгону с тысячами змеиных голов.



***



Одна из проселочных дорог, выходившая на городскую трассу, редко использовалась жителями близлежащих селений. И именно она тянулась сквозь глубины лесов из глухой местности, откуда ехал в город Пио за водой и припасами. Он объезжал на «купере», оснащённом прицепом с канистрами, грунтовые неровности, и те громаднейшие статуи, которые попадались ему на полях, обочинах и опушках, всякий раз вызывая у него трепещущее чувства ужаса. Потому что он, один из немногих оставшихся жителей округа, знал теперь тайну скрывавшуюся в них, знал и верил, что они когда-то были живыми людьми. Для многих появляющихся здесь туристов и сыщиков подобные верования были небылицами, даже при встрече с наплодившимся гигантами от двух до семи метров высотой.

Как-то один из полицейских нашел внешнее сходство одной четырехметровой скульптуры со своим разыскиваемым партнером по службе и долго не мог прийти в себя, пока не пришел к компромиссу, что скульптура неизвестного художника лишь по случайности напоминает ему коллегу. Такой расклад вещей ему легче всего было обьяснить, чем верить в местные легенды. Он был не единственный скептик в этом вопросе – у большинства приезжих из больших городов, складывалось мнение, что установленные в необычных местах монументы лишь своеобразный обычай загадочной испанской глубинки, на фоне того, что Испания всегда слыла, – историями про мистические селения, наполненные былинами о загаданных явлениях.

Еще кое-что изредка бросалось во внимание. То, что подвернулось под колеса автомобиля Пио. Это попадавшиеся разбитые части монументов. Пио, который вышел из машины, давно разрешил разгадку этому явлению, убежденный в том, что мерзкие ведьмы, если им угодно, таким способом заметали следы своих гадких дел от дотошных полицейских.

В одном, из этих разбросанных на дороге кусков камней, он распознал фрагменты частей тела, а именно – ехидно глумящийся жест Симона, и с досадой тихо произнес:

– Какой упрямый парень был. Говорил же ему, не ходи в эти мрачные места.

Через несколько часов Пио вернулся за останками несчастного упрямца, и, погрузив их в тележку, похоронил на холме в пяти километрах от Марибельской обители, чьи стены и башня с возвышенности холма виднелись на плоскогорье, вселяя воспоминания и страх. Но через год случилось невообразимое. Могила, которая состояла из мраморной плиты и расписанной на ней эпитафией с распятием, но позже вымытой дождями, разверзлась, и из нее выросли булыжники из останков покойников, с увековеченной среди них громадной пошлостью. Трованта – камень, который имеет особенность расти в условиях влажного климата, с годами мог принимать замысловатые формы, но это пока ничуть не исказило выразительности оскорбительного жеста, торчащего из земли вместо надгробья. Этот нерукотворный жест направлен был ровно туда, куда бедняга Симон больше всего на свете сейчас желал бы послать его грубый и пошлый содержательный смысл – то есть туда, откуда еще недавно веяло злом, и откуда оно сгинуло, оставив лишь от себя пепел с останками последней Таррагонской ведьмы.