Игра богов Сон Создателя глава 4 Настенька

Игра богов  глава 4
 Алексей Победа
 «Психотроника»
Я проснулся от жужжания телефона на столе, будто это было нечто более значительное, чем просто звонок. Открыв глаза, я осознал, что даже не помню, как оказался дома. Вчерашняя встреча с Игорем всплывала в памяти в мельчайших деталях, но вот путь домой остался за гранью понимания. Голова трещала, как после очередной глубокой медитации на самом дне бутылки, а в глазах — мутно, будто на веки натянули липкую плёнку реальности, которую так просто не содрать. Первые два звонка я проигнорировал, словно подсознательно отвергая нечто неприятное, что должно было прийти в этот день. Но затем в ушах появился звон — тягучий, раздражающий, как сигнал тревоги.
— Трубку возьми! — раздался женский голос в моей голове, пронзительно, как будто он всегда там был, просто я раньше не прислушивался.
От неожиданности я вскочил с дивана, будто ударенный током.
— Что за херня?!
— Возьми трубку, быстро! — повторила она, уже без следа терпения.
Я схватил телефон, на экране — скрытый номер, будто за ним прятался сам смысл всего происходящего.
— Алло.
— У подъезда вас ждёт машина. Собирайтесь, — голос был таким же беспристрастным, как автоматическое сообщение в лифте.
Я послушно взял пиджак, висевший на спинке стула. В ту же секунду стало всё понятно — я не мог его туда повесить. Значит, вчера кто-то другой это сделал. Кто-то, кто хотел, чтобы я думал, будто всё под контролем.
Выйдя из подъезда, я сел в машину, и мы поехали. Водитель молчал, словно был призраком, служащим исключительно транспортным целям. Чувства нахлынули, как приговор, который ты осознаешь лишь на второй день — смирение, затаившееся где-то внутри, тихо шептало, что всё уже кончено, что рыпаться нет смысла. Эти люди не отстанут, даже если бы я захотел сбежать. И всё же что-то было не так. Время, как говорится, покажет, и оно всегда правит бал.
Меня вели по белым коридорам, холодным, словно стерильное будущее, где каждые пять метров стояли люди в масках с автоматами, как стражи невидимого знания. Объект явно не был предназначен для простых зевак, и то, что творилось за этими дверями, было известно лишь избранным, привилегированным людям в пагонах и белых халатах.
К нам навстречу вышел молодой человек лет двадцати пяти, и по его взгляду я понял — он знает, кто я такой. Он вышел специально, чтобы лично поприветствовать меня. Его восторженная улыбка и блеск в глазах — почти как у проповедника, который верит в своё учение больше, чем в Бога.
— Приветствую вас, Алексей Викторович! — протянув мне руку и улыбаясь так, как будто его жизнь — это непрерывное голливудское шоу, сказал он.
Я пожал его руку, гладкую, как у того, кто заботится о ней больше, чем о своих мыслях, и сделал заключение — он гей. Но какого хрена ему от меня нужно?
— Алексей, понимаете ли, я слышу всё, о чём вы думаете, — с этой фразой всё стало ещё запутаннее.
— Вот обложили, суки, теперь и думать нужно фильтровать, — подумал я, уже не зная, что в этой ситуации более странно.
Он засмеялся, как будто это был лучший анекдот дня, и, хлопнув меня по плечу, повёл дальше по коридору к большой металлической двери.
— Меня зовут Михаил, — представился он, и после сканирования сетчатки раздался сигнал, массивная дверь плавно поднялась вверх, как врата в какой-то иной мир.
— Прошу вас, не стесняйтесь, — указав мне рукой на дверь, сказал он.
— Это что у вас тут, лаборатория дьявола? — иронично спросил я, ощущая странное смешение страха и интереса.
— Ну что вы, Алексей. Мы занимаемся инновационными средствами управления. Наши исследования скоро откроют миру новые горизонты. За нами будущее, — ответил он с такой уверенностью, что даже сомнения начали казаться нелепыми.
— Ну, как я и сказал! — вошёл в лабораторию, чувствуя, как воздух буквально наполняется электричеством, а волосы на затылке поднимаются. Справа стояли трансформаторы, катушки в ряд, стены — обшиты зеркальным материалом. Телефон в кармане показал «нет сети». Камера Фарадея — идеальный способ отгородить этот мир от любого внешнего влияния.
— Так что вы тут изучаете? — спросил я, пытаясь уловить хоть какую-то нить в этом безумии.
— Торсионные поля, лептонные излучения... Мы продвинулись в этом деле дальше кого бы то ни было, — ответил он, и голос его звучал с оттенком нарциссизма.
— Это значит, что вы не единственные, кто этим занимается?
— Нет, конечно нет. По нашим сведениям, этим занимаются полторы тысячи институтов по всему миру. Но они не могут похвастаться такими результатами, — сказал он, как будто речь шла о спортивных достижениях.
Я кивнул и последовал за ним.
— Психотроника — официально этой науки не существует, однако это не мешает нам заниматься ею.
— Так чем же вы всё-таки занимаетесь? — спросил я, чувствуя, как его слова обрастают зловещими деталями.
— Это очень интересно, — улыбнулся он, словно знал нечто, что перевернёт мой мир.
— Психотроника даёт возможность внушать, управлять, а также менять психофизическое состояние биологического существа, в том числе и человека. Мозг человека генерирует электромагнитные импульсы, которые мгновенно передаются как команды к действию. Эти импульсы имеют свои уникальные электромагнитные поля. Если записать это электромагнитное излучение и передать его в мозг, то организм самопроизвольно выполнит эту команду. Он воспримет её как свою собственную.
Я понимал каждое его слово, но это не принесло облегчения. По спине пробежал холодок. Теперь весь мир под их колпаком? И от этого не спрятаться, не скрыться. Он снова взглянул на меня, и я осознал — и эта моя мысль теперь тоже их достояние.
— Так же происходит при мыслительном процессе, — продолжал он. — Если человек рассуждает, то у него идёт внутренний диалог. Генерируются электромагнитные импульсы в разных частях головного мозга. Мы можем зафиксировать и записать их. Всё, что нужно для этого — приёмник, который фиксирует эти импульсы, интерпретатор сигналов и библиотека самих электромагнитных излучений. Имея всё это, можно читать мысли человека.
— А как же этическая составляющая? Как же право на индивидуальность? Даже не знаю, что страшнее — атомная бомба или ваша психотроника, — произнёс я, чувствуя, как слова становятся слабой защитой против этого вторжения.
— Вы не понимаете, это — будущее! — восторженно произнёс он, словно верующий, уверенный в своём мессианстве.
— Нет, Михаил, это вы не ведаете, что творите. Вы хотите, чтобы ваши дети стали рабами, утратили способность мыслить. Понятия о свободе стали для вас такими же абстрактными, как и понятия о чести. Так называемых «правильных граждан», «патриотов», теперь будут готовить с рождения. В принципе, как и сейчас. Только вот эффективнее, и без шансов уйти от этого.
— У меня нет детей, — ответил он, ускоряя шаг, как будто это было его оправданием.
Я понял, что все мои рассуждения о нравственности не будут восприняты этими людьми, и решил извлечь из него как можно больше информации.
— Принцип работы я понял, только вот как вы можете поместить мысль?
— Это ещё проще, чем кажется, — его воодушевление росло с каждым словом.
Я понимал перспективы этого проекта — наши враги могли бы бросить оружие и разбежаться ещё до прибытия военных. Словно всё это — выдумка фантастов, но я был в эпицентре реальности.
— Если поставлена задача не только считывать мысли, но и внушить, преподнести суждение как свои собственные выводы, то с помощью излучателя мы транслируем заготовленный импульс в мозг человека.
— А какие устройства используются?
— Устройства могут быть разными, как для воздействия на одного человека, так и для массового воздействия. Электромагнитный импульс может быть передан с сотовой или радио вышки, с военных спутников, даже через сотовый телефон. Это лучший вариант для обработки одного человека.
— А какой сигнал можно передать?
— Да любой! Можно записать сигнал человека с больным сердцем и передать его здоровому, и у него заболит сердце. Каждый наш орган работает на своих частотах. Сердце на 4-6 Гц, резонанс мозга — 7 Гц. Скажем, у нас выборы, и мы на частоте 7 Гц транслируем сигнал о том, что этот кандидат тебе родной, он — отец нации, и только он единственный достоин. Добавляем импульс эйфории, и все чувствуют прилив сил и думают, что это их мысли.
— Я так понимаю, вы уже давно этим занимаетесь? — спросил я, понимая, что уже нет смысла прятаться от очевидного.
— Все страны мира, обладающие этой технологией, обрабатывают своё население. Ограничивают, блокируют восприятие граждан.
— Ну да, так легче управлять.
— Управление необходимо для развития цивилизации, а мы создали самый мощный инструмент.
— А чем ещё вы здесь занимаетесь? Это ведь не единственный ваш проект?
— Признаюсь честно, лучше вам этого не знать. Там чем дальше, тем удивительнее. Ваше восприятие, в меру его сжатости, просто не сможет понять того, что разрабатывается у нас. Помню, я две недели отходил от того, с чем меня познакомили здесь.
— Всему своё время, Михаил. Так, собственно, зачем я здесь?
— Игорь Петрович велел ввести вас в курс дела и снять с вас шоры.
— Шоры? — переспросил я, не понимая, о чём речь.
— Сегодня для вас воистину великий день. Моя задача — расширить ваше восприятие.
— Каким образом вы это сделаете?
— На данный момент у нас есть пять способов сделать это. Сегодня будет пробник.
— То есть процесс временный?
— Пока да. Посмотрим, какой будет эффект, тут всё индивидуально. Побочные эффекты могут быть, а могут и не быть. Так давайте приступим.
Михаил посадил меня в кресло и зафиксировал голову, как будто я был лабораторной крысой, а не человеком. Над головой закрепил прибор, похожий на электромагнит, и направил его излучение на лобную долю мозга. Чувство было приятным. Я бы даже сказал — потрясающим, как будто мозг оргазмировал, и я впервые ощутил нечто подобное.
— Как ваше самочувствие, Алексей? — наблюдая за приборами, Михаил что-то записывал в журнале.
Я хотел было ответить, но в какой-то момент понял, что просто не могу это сделать. Я забыл, как говорить.
— Если всё хорошо, просто моргните.
Я моргнул.
— Расслабьтесь, это пройдёт. Сейчас мы пробиваем в вашем мозгу новые нейронные соединения, прокладываются новые пути, увеличивается лобная доля. Чтобы здоровому человеку добиться подобного, нужно лет пятнадцать медитаций и упражнений. У нас это занимает три минуты.
Всё моё тело вибрировало, я ощущал каждый орган, каждый вдох и выдох. Да что там, я чувствовал каждый волосок на теле по отдельности. Это чувство было новым, но в то же время до боли знакомым, как память о младенчестве, давно забытая. В какой-то момент мои глаза закрылись, и я провалился в пустоту.

Я проснулся на грани между сном и реальностью, но скорее, это был не пробуждение, а побег из зыбкого океана мыслей, где каждая волна — это ускользающая тень, бесконечно прячущаяся за горизонтом. В попытке обрести спасительный сон, я цеплялся за образы, как утопающий за соломинку, но каждый раз, когда я, казалось бы, близок был к берегу, меня снова утягивало на глубину, где мрак подсознания царил безраздельно. Я считал до ста, пробуя утешить себя ритмом цифр, но числа лишь расплывались в бесформенных фигурах, которые ускользали, прежде чем успевали сложиться в порядок. Трижды или четырежды — это уже не имело значения. Сон оставался недосягаемой иллюзией.

Ирина всю ночь провела с Настей в больнице. Я понимал, что её нервы натянуты, как струны на гитаре, но нам всем нужен был сон, как последние капли воды в иссушенной пустыне. Моей бессоннице уже три дня, и каждый из этих дней был длиной в вечность, сжимающую горло кольцами реальности, как питон, обвивающий свою жертву. Каждый вдох давался с трудом, а каждый выдох приносил облегчение лишь на мгновение, прежде чем новый круг пыток начинался снова.

Я приехал в больницу, и встретил Ирину в зале ожидания. Она была бледна, как призрак, её тёмные круги под глазами напоминали тени прошлого, которые она тщетно пыталась стереть. Глаза её были заплаканными, как будто она пыталась выжать из себя последнюю каплю боли, чтобы наполнить ею пустоту вокруг. Я сел рядом, и мы молча просидели около десяти минут. Ирина наклонила голову и положила её на моё плечо. Я ощутил, как моя рубашка медленно пропитывается её слезами, как если бы она пыталась утопить в них весь тот ужас, который нас окружал. Она плакала беззвучно, но её молчание было громче всех криков. Мы молчали, но это молчание, словно тяжёлый, давящий воздух, заполнило всё пространство вокруг. Оно было почти осязаемым, как будто его можно было разрезать ножом и почувствовать на языке привкус горечи.

Я поднялся и пошёл искать Настиного лечащего врача. Каждый шаг отдавался эхом в пустом больничном коридоре, как будто это был не звук, а отсчёт времени, который неумолимо двигался вперёд, оставляя меня позади. Монотонный ритм моего сердца сливался с этими шагами в нечто похожее на погребальный марш. Подойдя к двери палаты, я закрыл глаза и глубоко выдохнул, словно готовился войти в пространство, где реальность и кошмар переплелись в неразрывный клубок.

Настенька, моё сокровище, моя дочь, та, что изменила всю мою жизнь, лежала на койке, её тело было опутано трубками, как если бы её душу захватили механические щупальца бездушной системы. Прибор отсчитывал удары её сердца, каждый звук был как выстрел в моё сознание, напоминая о том, что время её истекает. Помню, как на свадьбе с Ирой, стоя на одном колене, я просил её родить мне сына. Не сложилось, но я ни разу не пожалел, что родилась Настенька. Она заполнила пустоту в моём сердце и душе, став кульминацией моей жизни. Но теперь она лежала здесь, между жизнью и смертью, и я не мог ничего сделать. За что нам всё это? Меня охватила дрожь, глаза наполнились слезами, а в груди пылал огонь, сжигая меня изнутри, причиняя боль, которую невозможно описать словами. Ни одна физическая боль не сравнится с тем, что ты чувствуешь, когда видишь, как твой ребёнок умирает на твоих глазах, а ты бессилен. Ты можешь только наблюдать, наблюдать и ждать, как ждёт пленник, обречённый на казнь.

Дверь приоткрылась, и вошёл пожилой врач, его лицо было маской, скрывающей истинные эмоции.

— Андрей Сергеевич, вы уже тут? Нам с вами нужно поговорить, — сказал он, его голос звучал, как похоронный звон.

Я вытер слезу, не желая показывать свою слабость перед этим человеком, и молча последовал за ним. Мы сели в комнате отдыха, где, кроме молодой санитарки, никого не было. Врач попросил её выйти, и я понял, что слова, которые он собирается сказать, будут последним гвоздём в крышку гроба надежды.

— Андрей Сергеевич, я скажу вам всё, как есть. Ирине я не смог бы этого сказать, — начал он, и в его голосе было то, что заставило меня напрячься, как перед ударом.

Он попросил закурить, и я понял, что это был ритуал, как последний обряд перед смертью. Его слова заставили меня приготовиться к худшему.

— Сегодня я получил результаты анализов. Сердце работает на износ. Это может случиться сегодня, может через неделю, никто не знает. Единственное, что могло бы спасти Настю, — трансплантация. Ждать придётся долго. Никто не скажет, сколько.

— Как можно ускорить процесс? — спросил я, но голос мой звучал, как чужой, отдалённый.

— Некоторые ждут трансплантации годами, и, честно говоря, не все дожидаются. Времени у неё нет, — ответил он, и я понял, что все надежды на чудо испарились, оставив за собой лишь пустоту.

Его слова, как молот, разбили мой разум на тысячи осколков. Настю не спасти. Что будет с Ирой? Что будет со мной? Как мы сможем жить без неё? Я всегда был сильным, но даже я не знал, как справлюсь с этим. И Ира... она не переживёт этого. Я знаю это точно.

— Я изучил ваши анализы, Андрей Сергеевич. Вы с Настей совместимы. Я ничего не предлагаю, просто говорю, что это возможно. Это могло бы спасти её жизнь. Но гарантировать ничего не могу. Вероятность, что её тело отвергнет ваше сердце, ниже, чем у других. Это её шанс.

Его слова ударили, как кувалда. Я мог отдать Насте своё сердце...
— А как это сделать? — спросил я, ощущая, как все мои мысли медленно растворяются в вязкой массе отчаяния.

— Мы не имеем права изъять орган у живого человека, — продолжил врач, его голос стал будто бы ещё более отстранённым, словно он говорил не со мной, а с кем-то на другом конце вселенной. — Процедура по всем правилам этики займёт кучу времени, и неизвестно, чем это закончится. Время не на нашей стороне. На Западе с этим проще. Можно было бы вывезти её за границу, но транспортировка может оказаться слишком тяжёлой.

Я встал, чувствуя, как слова врача рассыпаются в голове, как старый кирпич, разрушенный временем. Мои ноги, казалось, двигались сами по себе, отказываясь подчиняться разуму, который всё ещё пытался осознать услышанное. Врач проводил меня взглядом, в котором смешались сочувствие и безнадёжность. Он знал, что сказал мне то, что я уже и так знал.

Я отвёз Ирину к маме. Она заснула по дороге, её лицо было печатью усталости, той самой усталости, что приходит, когда душа больше не выдерживает тяжести. Мама слушала меня, когда я рассказывал ей обо всём, что произошло, как будто это была плохая сказка, рассказанная на ночь, сказка, которая не имела счастливого конца. Она заплакала, её слёзы были как дождь, который пытался смыть с её сына весь этот кошмар, но тщетно. Её сморщенные руки, всё ещё полные тепла и любви, обняли меня, и в этом прикосновении было больше утешения, чем в тысячах слов. В её дрожи я чувствовал ту же боль, что и во мне, и это стало последней каплей. Ещё минута — и я готов был зареветь, как ребёнок, в объятиях матери, словно это могло вернуть меня в те времена, когда всё казалось проще. Но вместо этого я встал, крепко обнял её, поцеловал и молча уехал.

— Сергей, здравствуй, это Андрей, — сказал я, набрав номер. В голове звенело от мысли, что это последние слова, которые я скажу ему, как старому другу. — Я хочу продать свою долю в бизнесе. Помнишь, ты предлагал мне это? Я согласен. Хорошо. Завтра ты всё поймёшь.

Я отключил телефон и направился к своему дому, который теперь казался пустым и чужим, как заброшенный корабль, дрейфующий в мёртвом океане. Взяв из серванта бутылку двадцатиоднолетнего виски, что был подарен мне Сергеем на день рождения Насти, я на миг замер, вспоминая, как мы смеялись, представляя её взросление. Мы должны были распить её на двадцатиоднолетие Насти. Но когда это теперь случится? Никогда. Открыв бутылку, я сел за стол, на котором уже лежали пачка сигарет, пепельница, бутылка, стакан, ручка и белый лист бумаги. Мысли о неизбежном были холодны и ясны, как первый мороз. Вспомнилась фраза кого-то из великих: «Делай то, что должен, и будь что будет». Теперь эти слова казались не просто наставлением, а последним и единственным путём.

Я выпил уже третий стакан, и наконец, пришло облегчение. Всё, что так долго держало меня в плену забот и страхов, утратило свою власть. Никогда прежде я не чувствовал такой свободы. Я водил ручкой по листку бумаги, стараясь выразить всё, что переполняло меня. Вот и они, жёлтые пилюли в стеклянной бутылочке, как последние врата перед выходом. Всего четыре штуки — и дело будет сделано. Лучше приму десять, пусть будет наверняка. Знаю, кто-то осудит меня, кто-то скажет, что это трусость, но для меня это был единственный выход, последний шаг к покою.

Я отложил листок в сторону и набрал номер. Назвав свой адрес, я положил трубку и открыл входную дверь. Раскрыл настежь окна в кухне, чтобы впустить свежий воздух, но в этот момент воздух показался мне тягучим, словно густой сироп, из которого уже не выбраться. Сев на стул, я ждал, как человек, который уже перешагнул границу между жизнью и смертью, но ещё не знает, какова будет обратная сторона.

Желудок сжала режущая боль, звенящий звон в ушах усилился до пронзительного воя, который казался отголоском далёкой катастрофы. Жар, как волна последнего отчаяния, прокатился по всему телу, оставляя за собой пепел и пустоту. Я знал, что это уже конец. Встав со стула, я подошёл к окну, чтобы последний раз взглянуть на этот мир, который когда-то казался таким реальным, а теперь выглядел, как дешёвая декорация, где всё обречено на тление. Но тело подвело меня. Схватившись руками за стол, я почувствовал, как сила покидает меня, и рухнул на пол. Ноги отказали, и с ними ушла вся боль, оставив за собой лишь глухую пустоту. Я закрыл глаза. Наступила тишина.

О, какая это была тишина! Птицы, щебетавшие без умолку, наконец, замолчали. Машины, ветер, люди за окном — всё умолкло. В этом молчании было нечто большее, чем просто отсутствие звука; в нём было освобождение, долгожданное и страшное одновременно. Я ощутил неописуемую радость, как будто вся жизнь, со всеми её страданиями, наконец, закончилась, и теперь осталась только бескрайняя пустота. Я открыл глаза, и слёзы счастья потекли по моим щекам. Катарсис, полное очищение, свобода. Я услышал эхо чьего-то голоса в коридоре. Передо мной стояли двое в белых халатах — зрелая женщина и молодой парень, наверное, стажёр. Женщина расстегнула мне рубашку, и в её движениях было что-то механическое, как будто она делала это тысячу раз и не ожидала никакого чуда.

— Сердце остановилось, — отчётливо услышал я, но её голос казался далёким, словно из другого мира. — Быстро, адреналин!

Парень схватил шприц и передал его женщине, которая без колебаний вонзила иглу прямо в моё сердце. В этот момент я почувствовал странное тёплое покалывание, как будто кто-то пытался вернуть меня к жизни, но я уже не был уверен, хочу ли я этого.

— Слышишь меня, не уходи, не уходи! — шёпотом говорила она мне, делая массаж сердца. Её слова звучали как заклинание, как мантра, повторяемая раз за разом в тщетной попытке удержать меня в этом мире.

— Юля, подожди! — сказал парень и положил руку ей на плечо. Но она не останавливалась, словно пыталась бороться с чем-то, что уже было решено. Продолжала массировать мою грудь, делая искусственное дыхание, как будто пыталась вдохнуть в меня жизнь, которую я уже оставил позади.

— Юля, посмотри! — он протянул ей листок, и в этот момент всё замерло. Она взяла его в руку и замерла, как будто этот кусочек бумаги был последним связующим звеном между мной и этим миром. Пробежав глазами по тексту, она аккуратно положила листок на стол и, закрыв ящик, встала с пола. Они молча стояли над моим телом, и в их взглядах было понимание того, что моя борьба закончилась. Они поняли меня. Они дали мне уйти. Блеснула вспышка, и я провалился во вселенское ничто.

Я открыл глаза. Михаил стоял рядом, фиксируя показания приборов, как будто ничего необычного не произошло, как будто я был всего лишь одним из многочисленных испытуемых.

— Алексей, как чувствуешь себя? — спросил он, его голос был спокоен, даже равнодушен, как у человека, который давно привык к тому, что делает.

— Что это было? — выдохнул я, всё ещё не до конца осознавая, что только что произошло.

— Сейчас мозговая активность падает, а что, ты плохо себя чувствуешь? — Михаил явно был удивлён моим вопросом, словно ожидал, что я приму всё как должное.

— Я хочу встать.

Михаил отключил прибор, и я медленно поднялся. Горло пересохло, как будто я всё ещё ощущал привкус того самого виски, который пил только что. Но этот привкус казался теперь частью другой жизни, той, что я прожил в тех двух минутах.

— Что это было со мной?

— Все показатели в норме, полный порядок, — ответил он, словно ничего необычного не произошло.

— Я был другим человеком. Это был я, но не я. Я могу вспомнить лица, имена, все подробности. Даже те, которых никогда не видел. Я просто знаю их.

— Это галлюцинация. Ничего страшного, просто один из побочных эффектов процедуры.

— Возможно, — сказал я, но внутри знал, что это вовсе не галлюцинация. Я прожил жизнь другого, незнакомого мне человека. Я чувствовал его любовь, боль и радость. Это просто не могло быть фантазией.

— Как долго я был в кресле?

— Две минуты. Мы даже не закончили.

— Две минуты? Две минуты, это что, шутка?

— Вовсе нет. Есть все показания, можешь сам проверить.

Всего две минуты. А я прожил целую жизнь. Я знал, что меня зовут Андрей Морозов, мог вспомнить своих одноклассников, мать, отца, жену, дочь. Всю жизнь. Но я был другим человеком. Почему сейчас я вдруг помню всё это? То, что не имеет к моей жизни никакого отношения...