Поволжские Мартышки

Не поверите, но ещё до революции одной из самых распространённых фамилий в Среднем Поволжье была фамилия Мартышкины.

Эту забавную на слух фамилию носила коренная в этих краях мордва, предки которой были перекупщиками зерна у крестьян с целью оптовой перепродажи его купцам. Их-то в этих краях и называли «мартышками». Но причём здесь неведомое в Поволжье животное? Разберёмся.

Вообще, в Поволжье посредник между мелкими продавцами и купечеством с крупными торговыми оборотами носил название «прасол». В 17 веке прасолы, которые распространяли товары по городам и весям Поволжья подразделялись на мучных, животинных, хлебных, соляных, рыбных. Но поскольку издревле одним из самых ходовых товаров считался белый консервант – соль, то он изначально и дал название людям этой профессии. Соль удобно было перевозить, её меняли на другие товары, которые потом тоже перепродавались.

Зарабатывали прасолы и тем, что давали в долг крестьянам с уговором, что, например, со следующим урожаем зерна, те вернут долг с довесом.

Рыбу прасолы доставляли на городские рынки, скупая её прямо у рыбаков, а скот пригоняли на ярмарки живым – бойни были прямо у мясных рядов. Причём, чаще в сёлах скупали ещё маленьких бычков, которых сами же и откармливали до нужного веса.

Знаменитый Козьма Минин, освободивший Москву от поляков вместе с князем Дмитрием Пожарским тоже был в мирной жизни просолом - говядырём (мясником) и имел в Нижнем Новгороде мясную лавку. Эксперты находят, что именно опыт, полученный в этой профессии, во многом помог Минину успешно поднять народ на борьбу.

При организации сделок говядыри, как и прочие прасолы, умели находить подход к любому партнеру, обзаводились полезными знакомствами и связями. Все эти навыки успешного ведения переговоров и заключения выгодных торговых сделок обеспечивали Козьме Минину оперативный поиск союзников. А навык проведения финансовых операций, столь необходимый перекупщику – прасолу, позволил Дмитрию Пожарскому назначить Минина заведующим войсковой казной.

Говядари были лихими наездниками, так как сутками не вылезал из седла, сопровождая стада скота из деревень в города. Поэтому уже во время первой конной войсковой атаки на поляков, Минин продемонстрировал высшее искусство верховой езды.

Кроме того, Козьма Минин часто вёл торговлю, находясь в зонах боевых действий, например, обеспечивая мясом военные отряды Алябьева и Репнина. Рискуя, он всегда имел при себе холодное оружие и, разумеется, отлично им владел.

Памятник Козьме Минину и Дмитрию Пожарскому в Москве.
Но вернёмся к нашим «мартышкам». В Поволжье «мартышками» называли речных и озёрных чаек, которые были частыми гостьями и на распаханных полях. Размером чуть больше голубя, они очищали пашни от насекомых и мышей, а водоемы от мертвой рыбы. Однако, «мартышки» не брезговали подворовывать и деревенскими отбросами, которые хозяйки скармливали домашней скотине, хитро подкрадываясь и выхватывая лакомый кусочек прямо изо рта жующей свиньи.

Сейчас в словарях, рядом с еще одним названием обыкновенной чайки – «мартышка», в скобках стоит слово: «устарелое». Но и теперь от отдыхающих, совершающих путешествие по Волге, нередко вслед чайке, грациозно улетающей с куском выпрошенной громким криком еды, можно услышать: «у-у, мартышка!».

Так вот, поволжские хлебные прасолы очень подходили под это описание. Согласно законам предпринимательства, чтобы повысить своё благосостояние надо подешевле купить и подороже продать. Поэтому, случалось, некоторые из поволжских хлебных прасолов переходили границы морали и прибегали к различным ухищрениям, прямо как чайки - мартышки.

Задачей «мартышек», которые селились на перекрёстках торговых дорог, образовывая целые деревни, было не допустить крестьянские телеги с зерном до базара. Они караулили груженые телеги и перекупали зерно как можно по более низкой цене. Вот какой портрет этих прытких поволжских приказчиков в 1853 году даёт П. И. Небольсин в своих «Рассказах проезжего о странствованиях по Заволжью, Уралу и по Волге»:

«Мартышка — правая рука хлебного торговца. Лицо полное, румяное, но смиренное; глаза голубые, а больше серые; волосы подстрижены в скобку; рыжая бородка либо кудрится роскошно от правой скулы и до левой, либо торчит клином. Рубаха на мартышке красная, сапоги с подбором; летом на мартышке легкий верблюжий армячишко, зимой — овчинный полушубок….

На улице, под окном — все тихо; даже собаки не лают. Все спит. Ни одна калитка не заскрипела еще на заржавелых петлях. Точно весь свет вымер: ничто не шелохнется.

Но вот парень вдруг вскочил с лавки точно угорелый. Едва успев поправить гашник, взъерошить волосы, почесать затылок и бока, он опрометью и босиком подбежал к окну и плотно приложился ухом к раме. Отяжелевшие, заспанные глаза разом разомкнулись; надутые и распущенные до самого носа губы расправились; рот полураскрылся; чуткое ухо еще плотнее прижалось к стеклу…

Так и есть! Вдалеке слышен скрип — это телега… мужик везет зерно в город.

Мартышка ободрился, отрезвел от крепкого сна, засуетился, второпях без обверток вздел сапоги, обеими руками разом влез в армяк, схватил кушак и шапку и бросился из избы вон…

Бойкий мартышка перездоровался со всеми мужиками, наговорил им всем турусы на колесах, напугал их низкими ценами на зерно, и не советовал им по;пусту убыточиться на безвыгодный и напрасный простой… »[1]

Путь на ярмарку не короток, а дома осталось очень много дел для мужика. Да и базарная цена не известна: не остаться бы с убытком…вот крестьяне и соглашались продать свой урожай по сходной цене по пути прытким оптовикам-мартышкам.

Но даже если крестьянин не соглашался, дальше на пути его встречал другой мартышка. Тот передавал мужику другие дурные вести, мол, на хлебной ярмарке у купцов переполнены все амбары, но если крестьянин согласится малость скинуть цену на зерно, то мартышка «из жалости» обещает устроить дело, представив мужика знакомому купцу (у которого и находился в услужении).

Порой, пользуясь слабостью крестьянина, мартышки спаивали его в ближайшем кабаке, после чего заключали выгодные для себя сделки, предельно занижая закупочную стоимость товара. А чтобы не сильно расходоваться на застолье, держали собственные трактиры.

В неурожайные на хлеб годы ожидаемо следовал зерновой дефицит, а порой и голод. Но иногда перекупщики создавали голод искусственно, когда выжидая повышения цен, не пускали хлеб на рынок.

Александр Даль в своём «Толковом словаре» прямо называет прасола кулаком, который живёт обсчетом, обманом и обмером. Упоминает Даль и «Самарских мартышек»[2].

Толковый словарь Даля (2-е издание). (1881). Том 2. Стр. 306
· Самара являлась самым крупным хлебным центром Поволжья. В разгар сезона на городскую ярмарку приезжало до 10 тысяч телег с зерном в день! И мартышки для тех упрямых крестьян, которые всё же добирались со своим урожаем до Хлебной площади изобретали другие способы дополнительного отъёма денег.

Например, вначале довольному предстоящей сделкой продавцу предлагали большие деньги за зерно. А когда опускали телегу на веревках в специальные подвалы для разгрузки, «обнаруживалось», что зерно плохого качества. Тогда мартышки предлагали цену ниже, и если продавец отказывался, то поднимать телегу из подвала назад ему предлагали за свой счёт. По - неволе, крестьянин, ругаясь, вынужден был соглашаться. В полицию жаловаться было бесполезно, всё, вроде, законно, да и блюстители порядка мартышками "схвачены" на местах.

Была ещё на Самарской ярмарке известна операция мартышек под названием «узенькая дорожка».

В те времена в Самаре амбары располагались далеко и от базара, и от заставы. Эти обширные хлебохранилища, для сбережения места, были выстроены тесно, и между ними была лишь узенькая дорожка, едва способная пропустить телегу.

«Начинают мужики ссыпать зерно.

Передние два, три, четыре воза исполняют это без всяких разговоров или приключений. Но подъезжает пятый воз — и тут мартышка начинает уверять крестьянина, что это хлеб не тот, какой на торгу был на показе: «зерно противу проб!» Мужик божится-клянется, что хлеб все один и тот же.

— Кормилец, как не тот?

— Ну, говорят тебе: не тот!

— Да что ты, родимый, земля одна, зерно одно…

— Ну, еще говорить стал!.. Проваливай!

— Бери мешки-то, ссыпай!

— Ступай, ступай с Богом; некогда тут толковать с тобой!

Мужик замолчал и уставил глаза на мартышку.

— Да ну же, говорят, ступай.

— Аль не берешь вовсе?

— Не беру… да ступай же, не задерживай других… вишь, там сколько вашей братьи.

Мужик подобрал возжи, чмокнул на лошадь, хлеснул ее кнутишком, лошадка понатужилась, хватила вперед грудью и… тпру! ни с места!

— Да проезжай, что ж ты стоишь!.. Эй ты, задний! придвигайся!

— Проезжай, чего стал! ночевать, что ль, из-за тебя! — кричат вслед остальные крестьяне.

Мужик опять нукнул на лошадь; лошадка опять запыхтела, воз тронулся, но на первых же шагах покривился так, что едва все мешки не повыскакали. Мужик хотел было пролезть вперед, поглядеть, «что за задача така; встрелась», но между стеной амбара и колесом телеги никак не протискаться. Он привстал на цыпочки — ничего не видно; встал на самое колесо… ба! да тут того и гляди не то что весь воз раструсишь, а просто шею сломишь: кирпич, плита, булыжник разбросаны грудами; на повороте крутой косогор, тут ухаб непроезжий, там выпятилось бревно…

— Эка узина; какая! этто и пустой телеге дай Бог выдержать, и то без седока, без клади! — восклицает крестьянин, верно котораго так постыдно оха;яли.

— Проезжай! чего задумался? — кричат на него сзади десятки голосов.

Вперед проехать с полным грузом нет возможности; «Дай-ко я поворочу телегу, авось повыберусь!» — думает мужик, соскакивает с колеса на землю и, повернувшись, высматривает: как бы ему это сделать? Но по отчаянию, мгновенно выразившемуся на его лице, можно догадаться, что всякая надежда выбраться из фермопил пропала. Между тем крики усиливаются; мартышка сыплет бранью; крестьяне задних возов, не понимая, в чем вся сила, тоже хорохорятся и шлют бедняге меткие прозванья. Что ему делать? Он уж раз был в этой переделке; к несчастью, забыл урок; теперь все вспомнил. Одна надежда на добродушие мартышки.

— Что тебе нужно? — спрашивает мартышка на увесистый поклон крестьянина.

— Что хошь, кормилец, делай — возьми зерно!

— Ну вот видишь зерно: вот проба! — возражает мартышка, опустив руку в заветную, но недосягаемую глазу, потайную кадушку. — Ну, супротив ли ее твое зерно?

— Все перед тобой, родимый, только возьми!

— Отчего бы и не взять? пожалуй… Скости;!

— Мы порешили на рубль сорок…

— Ну да;, по пробам; а это против проб, надо скости;ть!

— Да уж, для твоей милости, пятак куда ни шел!

— Ах ты этакой разэтакой! ах старый хрен! что ж ты, смеешься? Хочешь ссыпать, так вот тебе рубль с гривной… Бери пока дают, а не то ступай и больше уж ни слова!..»[3]

Другая проделка мартышек получила название «ссыпка пятёрками». Крестьяне – продавцы ссыпали продаваемое зерно в мерные кадки – пятёрки[4]. Но некоторые мартышки, обговорив заранее с купцом-хозяином, обзаводились кадками чуть большего объёма. После того, как крестьянин высыпает в нее определенную меру, мартышка встряхнет кадушку и показывает мужику: «Вишь, пятёрка не полна — подсыпь!».

Весь, таким образом, нажитый «левый доход» мартышки оставляли себе. «Хлебные суммы»[5], как и все остальные Русские купцы больше всего дорожили своей репутацией и, как правило, не присваивали себе чужого. Но поскольку мартышки - перекупщики, согласно договорённостей, гарантировали выгодные купцу поставки зерна, то и «барыш приказчикам» обговаривался заранее, и считался нормой.

Но и не все мартышки проводили столь явные мошеннические операции. Нормой были сделки, после которых довольны оставались все стороны: и крестьянин своё зерно быстро сбывал, и купец скупал оптом по хорошей цене, да и мартышка с наваром от купца оставался. «Да ещё, порой, если одарит мужика ласковым словом, да поднесет ему стаканчик винца, тот и сам, добровольно поблагодарствует мартышку на каждый пуд зерна еще пятью фунтами».

В ревизских сказках 18 века и церковных метрических записях 19 века читаем, что в некоторых русско-мордовских деревнях бесфамильное прежде население стало вдруг Мартышкиными. Теперь не удивительно. Ведь, оказывается, они и правда были детьми «мартышек».

Потом, разъезжаясь по разным регионам России, женщины выходили замуж и брали фамилию мужа, а мужчины старались сменить эту смешную и непонятную для других фамилию на более благозвучную. Теперь Мартышкины – редкость.

А куда же делись сейчас мартышки? – спросите вы. Сейчас этих хитрых и изворотливых животных хватает, как и прежде, и не только в зоопарках. Только теперь у них красивое иностранное имя «дилеры».

*

Внутри Петербурга, как в матрёшке, живёт город Ломоносов (бывший Ораниенбаум), а в его составе посёлок со старым названием Мартышкино.

Здесь, на бывших дачах графа А.Н. Мордвинова жили многие известные писатели и поэты: Дюма, Тургенев, Некрасов; художники: Бенуа, Кипренский, Шишкин, Репин, Левитан.

Местность на берегу Финского залива привлекала живописным лесом, переходящим в дворцовый парк, деревянными молами для прогулок и купания. Иван Шишкин здесь писал свои картины «Мордвиновские дубы», «Лес в имении графини Мордвиновой».

Но здесь-то причём Мартышки?

Существуют слабые версии-догадки, однако окончательного ответа нет. А может быть стоит перечитать эту статью? Ведь хлебушек в столицу из Поволжья везли.


*

[1] П. И. Небольсин. Рассказы проезжего о странствованиях по Заволжью, Уралу и по Волге // Отечественные записки, 1853, № 6. «Мартышки».

[2] Толковый словарь Даля (2-е издание). (1881). Том 2. Стр. 306

[3] П. И. Небольсин. Рассказы проезжего о странствованиях по Заволжью, Уралу и по Волге // Отечественные записки, 1853, № 6. «Мартышки».

[4] Видимо, предусматривалась вместимость каждой кадки по 5 ранее взвешанных мешков

[5] «Суммами» называли в Поволжье крупных хлебных купцов, которые все зерновые сделки с продавцами - крестьянами проводили через «мартышек».

*


Далее: "Крестьяне Мартышкины из села Наумкино"
http://proza.ru/2024/08/17/289