Маципура и другие несчастья

«МАЦИПУРА» И ДРУГИЕ НЕСЧАСТЬЯ.

Сколько себя помню, всегда была напряжённая обстановка. И осенью 1982 года напряжённость в мире не спадала по-прежнему, потому что оскал мирового империализма не становился менее хищным. В стране же она только усиливалась: диссиденты покушались на основы, самолёты падали, а секретари ЦК КПСС неожиданно умирали.
      А уж на нашем-то сторожевом корабле СКР-46 напряжённость просто зашкаливала. И не мудрено: мы готовились к девятимесячной боевой службе в Индийском океане. А ещё выполняли множество задач боевой подготовки – как своей, так и бригады. Плюс обеспечивали различные мероприятия Тихоокеанского флота. Разумеется, несли плановые и внеочередные дежурства по базе и флоту в составе сил ПВО и поисково-ударных групп. Случалось, внезапно бросались на поиск вражеской подлодки, бродившей вдоль границы террвод… Словом, не то что покой, а просто жизнь по нормальному распорядку дня и суточному плану кораблю только снилась.
      Понятно, что в экипаже все – от последнего в списке боцманёнка до старпома с замполитом – из-за такой обстановки были задёрганы, злы и, как в известном на Флоте анекдоте, обращались друг к другу исключительно на «вы»: выпотрошу, выброшу, высушу – в нецензурном варианте этих слов, конечно.
      Лишь командир корабля капитан 3 ранга Писаренко был спокоен и совершенно невозмутим. – Во-первых, Алексей Иванович был только что назначен к нам и не успел поучаствовать во всём суматошном действе, во-вторых, имел большой опыт командования кораблями и знал, что и как делать в такой безумный период, и в третьих, и это главное, железная выдержка была свойством его характера. Мы же, все остальные, были намного моложе его, тридцатипятилетнего, и куда менее опытны.
      Наш новый минёр, лейтенант Остриков, изо всех сил старался быть таким, как командир. Он окончил тот же минно-торпедный факультет Тихоокеанского училища, что и Алексей Иванович, и полагал, что этот фундамент позволит ему подняться во всём до уровня командира. К тому же он по складу характера был вполне серьёзным молодым человеком, достаточно выдержанным и настойчивым.  Всё портило одно лишь обстоятельство: он тоже успел пропитаться настроем всеобщего аврала и взвинченности, хотя в должности был всего лишь второй месяц. А ещё, будучи ответственным и старательным в службе, Алексей очень близко к сердцу воспринимал то и дело случавшиеся передряги.
      Прослужив первый год после выпуска из училища на корабле с устоявшимся экипажем и хорошей дисциплиной, у нас он ощущал себя втянутым в бесконечный ускоряющийся водоворот. – Шла стремительная замена не внушающего доверия личного состава более надёжным, освежался боезапас, оформлялась и получалась боевая и эксплуатационная документация, проводились бесконечные инструктажи и сдачи зачётов, допуски новичков к несению дежурства и вахты, управлению оружием и техникой. – Головы некогда было поднять.
      Одновременно Остриков занимался и подготовкой минно-торпедной боевой части к приёму двух с половиной сотен РГБ – реактивных глубинных бомб – по сути, противолодочных ракет. Один из этапов этой подготовки – приведение в надлежащее состояние погреба для хранения РГБ и испытания его систем.
      Погреб – это не просто огромный металлический короб. – Он оборудован механизмами подачи бомб к пусковым установкам, множеством систем контроля за состоянием бомб и предупреждения их взрыва, устройствами измерения температуры и влажности и много ещё чем. Когда Алексей со своим немногочисленным подразделением привёл его в порядок, я проверил погреб и высказался в том духе, что на таких заведованиях можно учить будущих минёров – от матросов до офицеров. Остриков, ясное дело, был польщён, но оставался в состоянии лёгкого беспокойства: уже несколько дней он не мог проверить в действии системы орошения и затопления погреба – всё время находилась какая-то причина отложить эти проверки.
      Для несведущих сделаю пояснение: система орошения предназначена для понижения температуры в погребе путём распрыскивания забортной воды из множества форсунок – очень похоже на полив клумбы, а система затопления используется, понятное дело, для затопления погреба водой в случае пожара в нём, возгорания отдельной бомбы, самопроизвольного запуска её реактивного двигателя и прочих жуткостей, могущих привести к распространению огня или взрыву бомб. И та, и другая системы могут запускаться автоматически или вручную – при помощи дистанционного привода. Этих приводов обычно несколько. Датчиков автоматики тоже изрядное количество. Система автоматики имеет ещё и резервную часть.
      В повседневных условиях обе системы проверяются ежедневно во время осмотра и проворачивания оружия и технических средств. Без подачи воды, конечно. – Морская вода, как известно, самым неблагоприятным образом влияет на любые механизмы, а уж для боезапаса, электротехники и электроники она просто злейший враг. Перед приёмом же боезапаса обе системы в погребах проверяются в реальном режиме – с подачей воды. Правда, длится эта проверки какие-то секунды, ведь после неё минёрам приходится дефицитной пресной водой отмывать от следов солёной все поверхности и механизмы, на которые она попала.
      В день, о котором пишу, мы стояли у второго пирса бухты Абрек – на нашем штатном месте. Минёр нёс дежурство по кораблю. Как уже сказано, он был очень ответственным офицером, потому 99% времени и сил уделял исполнению обязанностей дежурного и мог лишь на 1% их позволить себе отвлечься на обязанности по должности. – В основном это были просмотр и подписи всяких документов, которые ему приносили подчинённые.
      Командир корабля с замполитом лейтенантом Макарычевым после подъёма Флага убыл в штаб Приморской флотилии на очередной инструктаж. Я оставался старшим на борту. Дверь моей каюты была, как обычно, распахнута в отсек офицерских кают. Прямо напротив двери вверх, на следующую палубу, вёл крутой трап. Над головой находилась рубка дежурного по кораблю. Мне многое было слышно и кое-что видно.
      Обложившись горами документации, я заполнял и одновременно сводил воедино планы боевой и политической подготовки, журнал боевой подготовки, планы учений, тренировок, семинаров и ещё Бог весть чего. Тут же подписывал заявки снабженца и командиров подразделений, утверждал акты списания материальных ценностей, согласовывал планы боевых частей и служб. В общем, занимался тем, за что ненавидел стоянку в базе  и любил выходы в море. – Там я ощущал себя и был морским офицером. А в базе – бумагомарателем чистой воды.
      После бессонной ночи, проведённой так же за бумаготворчеством, испытывал лёгкую невесомость и блуждание мыслей и взгляда. Приходилось принуждать себя заниматься всем этим бумаговоротом. В то же время автоматически фиксировал или пропускал мимо ушей и глаз доступные им события. Вот и возникшую в рубке дежурного по кораблю – напомню, над моей головой – какую-то суматоху, сопровождавшуюся разговором на несколько повышенных тонах, мой мозговой автомат не удостоил внимания: мало ли чего происходит на корабле, заставляющего дежурного повышать голос. – Разрулит, а если не сможет, помогу.
      Грохот ботинок по трапу и стремительное появление Острикова в проёме каюты, его донельзя взволнованный вид всё сказали без слов – автомат ошибся, не зафиксировав ситуацию в рубке дежурного.
 – Разрешите? Николай Александрович, у нас ЧП. – Трюмный матрос Романов задержан в пьяном виде.
– Успокойтесь, Алексей Васильевич. Вы ещё не в курсе, ничего необычного: Романов – известный негодяй и алкоголик. Скоро бригада его заберёт. Он сильно пьян?
– Еле живой. В своём кубрике на палубе валяется.
– Так, в БЧ-5 все офицеры в разъездах. Придётся нам с вами его протрезвлять.
– А в бригаду мне доложить или вы сообщите?
– Нет. В обед замполит приедет, он и доложит. А вы пока организуйте подъём Макарова на койку и контроль, чтобы в своей блевотине не захлебнулся.
– Так люди же все заняты, стоит ли кого отвлекать на него?
– Вы правы. Чего с ним нянчиться. Уже третий раз в этом месяце нажирается, мерзавец. Давайте примем чрезвычайные меры. Вы же хотели систему орошения проверить?
– Так точно. Все сроки уже прошли.
– Вот и проверьте. Заодно Романова в чувство приведёте. – Польёте его ледяной водичкой, протрезвеет, скотина.
– Долго его поливать придётся. Моим минёрам потом много работы будет по отмыву погреба от соли.
– Вот Романов и отмоет. Вы его только доставьте в погреб. Справитесь?
– Так точно, справимся. – Лейтенант ответил бодро, но по голосу я понял, что моё решение не очень-то ему понравилось. – Столько сил на погреб положили, там блеск и красота, и нате вам: гнусный заблёванный алкаш в этом царстве чистоты и порядка… Но деваться было некуда: приказ есть приказ.
Скоро послышались сверху звуки борьбы, волочения чего-то или кого-то, приглушённые матюки с нечленораздельными восклицаниями. – Минёры тащили пытающегося сопротивляться Романова к месту приведения приговора в исполнение. Пьяница был коренаст и крепок, довольно силён, но четверым злым минёрам он не мог противостоять, хотя и пытался. По узкому трапу они его провести, конечно, не могли, потому просто столкнули, и это вонючее тело, сосчитав боками и конечностями каждую балясину, рухнуло у комингса моей каюты.
Люк бомбового погреба находился в офицерском отсеке, потому дальнейшее перемещение тела заняло секунды. – О том, как был зол всегда выдержанный Остриков, я понял по его команде:
 – Никаких спусков! Бросайте подлеца! – Голос лейтенанта аж звенел от праведного гнева.
Тупой звук удара упавшего с трёхметровой высоты тела о дно погреба – металлическое! – подбросил меня из кресла:
– Что вы сделали?! Он же мог разбиться, а может и разбился! Проверьте, жив ли.
– Товарищ старший лейтенант, алкоголики и с куда больших высот падают и не разбиваются. А этот ещё и в бушлат одет. Ничего ему не будет!
– Алексей Васильевич, лично проверьте – жив ли. И доложите мне!
– Есть проверить и доложить. – Лицо Алексея явно выражало желание убить Романова. Перешагнув через высокий комингс люка, – в шинели, с пистолетом на боку – он ловко скользнул по вертикальному трапу вниз.
Вот тут я и вздрогнул: а пистолет-то на боку! А минёр-то как рассвирепел за всю эту эпопею с алкоголиком! И ладно бы из своей боевой части… Пришьёт дурака… Ох не расплатиться механику с Алексеем за своего питомца. – Эти мысли в мгновение промчались у меня в голове. Куда девались невесомость и их блуждание… Я бросился к люку:
– Алексей Васильевич, как он там? Жив?
– Жив, гад. Ещё и брыкается. Голова цела – бескозырку же по самые уши нахлобучили. Руки-ноги шевелятся. Пульс я не могу измерить, но дышит легко. Ещё и мычит…
– Ну, слава Богу, не пристрелил. А жаль – этот Романов столько нам нервов истрепал. – Примерно так я тогда подумал.
Выбравшись из погреба, лейтенант задраил люк, схватил один из висящих рядом на переборке рычагов, откинул бронзовый пятак крышки привода и, вставив рычаг в гнездо, с силой повернул его. Послышался отдалённый шум воды. Остриков резко вытер пот со лба:
– Пусть помокнет!
– Через полчаса проверьте, Алексей Васильевич, как он там. Когда протрезвеет, как и договорились, пусть борется с солью. Хоть какая-то польза от негодяя будет.
На том и разошлись.
Некоторое время спустя – непродолжительное, это я точно помню – сквозь постоянный и не замечаемый шум вентиляции, различных механизмов – на корабле всегда что-то работает – и команд вперемешку со звонками до меня стали доноситься какие-то глухие звуки, похожие на нечастые удары или стук. Откуда-то послышались и отдалённые возгласы. Впрочем, я не обратил на это внимания – так, краем уха что-то пронеслось.
Спустя пару-тройку минут эти звуки стали отчётливее и доносились они из погреба – тут уж нельзя было ошибиться.
– Быстро же алкоголик оклемался, на волю просится. Холодна, знать, водица за бортом. – Злорадно усмехнулся я и продолжил свои бумажные дела. Но что-то явно было не так. И вдруг понял: шум воды был очень уж громким и совсем не походил на шипящее распыление её при орошении. К тому же люк был задраен и глушил звуки. Как такое может быть?!
Ещё не предполагая даже, что происходит, я уже понимал, что ход каких-то событий, связанных с погребом, идёт не просто не по плану, а даже отклонился в аварийную сторону. Выскочив из каюты, бросился к люку, крикнув в рубку дежурного срочно вызвать Острикова.
Быстро отдраив люк, увидел картину, полную ужаса и смеха: в погребе бурлила вода, шумящая, как Ниагарский водопад – именно это сравнение пришло на ум, а на вертикальном трапе почти по грудь в воде – голова на уровне среза комингса – по стойке смирно стоит Романов и громко, фальшивя, поёт:
– Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
   Пощады никто не желает.
      Увидев меня, он браво приложил ладонь правой руки к бескозырке, левую опустил и вытянул по шву – я ещё удивился, что он может стоять, ни за что не держась, на вертикальном трапе – и совершенно трезвым голосом обратился:
– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!
– Здравствуй, Романов. – Я, признаться, даже оторопел от такого.
– Товарищ старший лейтенант, обещаю вам, больше не буду пить. Только не топите. – Вода поднималась, а он стоял, даже не пытаясь подняться на следующую балясину, и умоляюще смотрел на меня. И испуга в его глазах было куда меньше мольбы.
Мысленно с досадой плюнув – проучить пьяницу получилось, конечно, но какой ценой – я приказал ему:
– Живо выбирайся и перекрой затопление погреба, потом откачай из него воду. – Трюмный, даже такой, знал, конечно, как выполнять эти операции.
– Есть перекрыть и откачать! Спасибо, товарищ старший лейтенант, что не утопили! – весело выкрикнул матрос и, выскочив из погреба, бросился к рычагу, которым минёр включил «орошение».
Секунда, и «Ниагара» стихла. Радостный Романов помчался включать откачку. Взлетев по трапу, он чуть не столкнулся с удивлённым Остриковым: тот не мог поверить в столь быстрое протрезвление разгильдяя. Пришлось объяснить в не самых вежливых выражениях, как такое могло случиться. Правда, приказание об использовании Романова в отмывании погреба от соли, я оставил в силе. 
Как и ожидалось, в обед прибыли командир с замом. Кэпу я очень коротко доложил о происшедшем, на что получил укор:
– Вы прямо филиал гестапо тут устроили, Николай Александрович. Прекращайте это! – Писаренко был известен, как гуманист. Я же в этом смысле был далеко не единомышленником его, и даже попытался оправдаться:
– Ничего бы с Романовым не случилось, Алексей Иванович: в люке воздушная подушка образовалась и не позволила б ему утонуть.
Командир только отмахнулся досадливо.
Замполит Володя Макарычев занимал по своим взглядам на меры воздействия на разгильдяев среднюю позицию: меня он удерживал от излишней жестокости, но поддерживал мою твёрдость и неотвратимость наказания за проступки. – Он сам прошёл матросскую школу и знал не из курса военно-морской педагогики, что дисциплины и порядка уговорами не добьёшься.
– Владимир Николаевич, прошу тебя, поговори с начальником политотдела, убеди его, что Романова нужно срочно убрать с корабля. Иначе или он что-то натворит, или с ним что-то случится – он же всех нас достал! – настойчиво попросил я замполита. Настойчиво, потому что командир БЧ-5 старший лейтенант Фёдоров накануне сообщил: трюмные на бригаде в дефиците и возможен худший вариант – оставление Романова на корабле.
Макар и сам был сторонником избавления от алкоголика. – Он перепробовал все доступные ему методы воспитания, но Романов был неисправим. – Этот парень к восемнадцати годам прошёл такую школу пьянства и хулиганства, что, по его же словам, был на особом счету в родном Новокузнецке, где ни то, ни другое не считались большим недостатком. Собственно, и на Флот, где тогда служили три года, его определили по просьбе матери: она надеялась, что строгая и долгая флотская служба исправит сына. Если бы!
Замполит, полностью соглашаясь со мной, несколько колебался относительно обращения к начпо. – Парой месяцев ранее, после очередной выходки того же Романова, капитан 2 ранга Князюк на собрании офицеров бригады долго и нудно втолковывал присутствующим, что в нарушениях дисциплины, и в первую очередь в пьянстве матросов, виновны исключительно офицеры. По его словам, это офицеры не смогли воспитать подчинённых, удержать от пагубных поступков, вникнуть в их души и направить молодую энергию и задор в нужное русло. Они не мобилизовали экипаж на борьбу с пьянством, не создали в коллективе обстановку нетерпимости к нарушителям.
      И вся эта лекция, переходящая в обвинение, строилась на обличении и показе несоответствия занимаемым должностям Макарычева и меня – замполита и старпома. Командир наш, капитан-лейтенант Суслов, в то время собирал пожитки для убытия к новому месту службы и избежал этого «разговора по душам», как его назвал Иван Захарович.  Так что, можно было понять отсутствие желания у Володи Макарычева общаться с начальником политотдела по столь важному для нас вопросу.
– Но мои доводы должны быть очень убедительны, иначе Ванька нас не послушает. – сомневался зам.
– Ты прав, Владимир Николаевич, но доводы должны быть не убедительны, а неопровержимы!
Наши терзания-сомнения прервал Остриков: запустив откачку воды из погреба, Романов не стал дожидаться её окончания и отметил своё спасение. Он снова без чувств валялся в своём кубрике.
– Где он берёт водку?! – возопил замполит. – Я же все заначки знаю, лично их все проверил.
– Потом разберёмся. Вот он, неопровержимый довод! Владимир Николаевич, волоки его в политотдел.
Макарычев ухватился за предложение:
- Алексей Васильевич, давай дежурного по низам с парой матросов и в штаб эту пьянь. Я следом.
На Острикове лица не было: мало ему приключений перепало с Романовым, так ещё и погреб от соли придётся отмывать своими силами. – Он был уверен, что алкоголик на корабль не вернётся. Его бы уверенность да Богу в уши! Но в тот день, пусть и не всё время, Всевышний был на нашей стороне…
Где-то через полчаса явился замполит с радостной вестью: начальник политотдела не смог сопротивляться, увидев мокрого по грудь, снова облёванного и вдрабадан пьяного Романова, пытающегося опять, но в этот раз мыча и запинаясь, петь «Врагу не сдаётся…».
       Начальник штаба капитан 3 ранга Ширяев приказал передать его на СКР-43, который в дальние моря собирался лишь на следующий год. Но передать без захода на наш борт! – наказал Анатолий Сергеевич. Впрочем, это можно было и не уточнять.
Бедному Острикову пришлось организовывать и отправку вещей и документов Романова к новому месту его службы.  К концу дня вся эта свистопляска с алкоголиком вымотала минёра сильнее, чем сутки дежурства по кораблю.
      Единственным плюсом было то, что система затопления была проверена безо всяких условностей. Систему орошения он проверил, конечно, тоже и в тот же день подписал акты проверок. Заодно предъявил системы в действии и весь погреб флагманскому минёру капитан-лейтенанту Полушкину, зашедшему на корабль. Тот остался очень доволен увиденным.
      А с прибывшего намного позже ужина механика Фёдорова Алексей всё-таки взыскал плату за свои страдания. «Жидкой валютой», конечно, и позже.
      Вроде бы можно было и вздохнуть спокойно: избавились от такого негодяя, но Макарычеву не давал покоя вопрос происхождения спиртного, которое глушил Романов. После отбоя команды мы с ним ещё раз прошли по известным нам матросским загашникам, заставили сделать то же самое в подразделениях командиров боевых частей и начальников служб. – Всё безрезультатно, никаких признаков спиртного. Собрав офицеров в кают-компании, под чаёк обсудили все возможные варианты добычи Романовым алкоголя, но ничего не всплывало.
      Вдруг Фёдоров сорвался с места:
– Кажется, есть зацепка!
Через несколько минут он возвратился со стеклянной бутылкой-поллитровкой из-под молока. Ни слова не говоря, поднёс её ко мне. В нос ударил мерзкий запах.
– «Маципура»?
– Она самая! Но где Романов её добыл?! У меня же со вчерашнего дня ни грамма – отдал заводским турбинистам.
– Евгений Григорьевич, если Романов ещё трезв, вы можете спасти свою честь и доказать непричастность к его пьянству – полувсерьёз заявил замполит. – Не мог же он поверить, что серьёзный и строгий командир БЧ-5 выдал спиртное нерадивому подчинённому. А вот в то, что оно хранилось кое-как, мог.
Романов был, наверное, трезв, а может, механик был очень убедителен, но не успели мы допить чай, как всё встало на свои места. – Алкоголик сознался в краже бутылки «маципуры» у турбинистов с Дальзавода, а те и не заметили, потому что были навеселе.
Для тех, кто не служил на ТОФ, следует пояснить: «маципура» – это смесь технического спирта с небольшим количеством ацетона. Почему она так называлась, никаких достоверных сведений нет. Точно одно: название никак не связано с белорусским академиком Михаилом Ефремовичем Мацепуро. – Выдающийся учёный всю жизнь занимался сельхозмашиностроением и никакого отношения к флоту и его спиртосодержащим смесям не имел.
      «Маципура» в 1982 году несколько месяцев выдавалась на корабли. – Какой-то из московских флотоводцев совершил открытие: на ТОФ пьют технический спирт, вот и решено было сделать так, чтобы не пили. По причине отвращения и неприятия организмом. Разумеется, ни к чему хорошему, как и большинство столичных инициатив, эта идея не привела. Хотя, следует признать, употреблять спирт стали меньше и, соответственно, большее количество его использовалось по предназначению – на протирку контактов и прочее техобслуживание.
      Ясное дело, пытливые флотские умы досконально изучили получаемую вместо привычного «шила» гадость и вердикт испытателей был не в пользу новинки. – Свой мерзкий запах она сохраняла при разбавлении в любых пропорциях и с любыми добавками для его устранения – от апельсиновых корочек до медицинских настоек на травах. При разбавлении водой до сорока градусов, как это обычно делалось при употреблении нормального «шила», «маципура» становилась подобной молоку. Перегонка тоже не избавляла от запаха. В общем, спирт портился безнадёжно.
      Тем не менее находились желающие принять гадость «на грудь». Это были, конечно, не офицеры с мичманами. Такие любители острых ощущений, томимые алкогольной жаждой, прибывали к нам на корабли с гарантийных организаций и с заводов. Они знали о «маципуре» и её свойствах, но за неимением нормального спирта соглашались принять в качестве презента и «жидкой валюты» и эту дрянь.
      Вот и в день происшествий с Романовым специалисты, всю ночь центровавшие наши газовые турбины, получив утром у командира БЧ-5 вместе с подписанным актом выполненных работ сумку с рыбными консервами и несколькими бутылками «маципуры», тут же за завтраком приложились к убийственному пойлу. – Именно убийственному, потому что, выпив его даже в небольшом количестве, человек буквально «лыка не вязал».
      «Не вязали» и турбинисты, а Романов, крутившийся поблизости и понявший, в каком работяги состоянии, не мог упустить шанс завладеть целой бутылкой, пусть и дурно пахнувшего, но спиртного. Наш рабочий класс был крепок духом и телом и закалён в борьбе с разномастным алкоголем, но и его «маципура» одолевала. Что уж говорить о Романове, пристрастившемся с детства ко всяким «Агдамам» да «Трём семёркам» – напиткам, хоть и не благородным, но всё же в умеренных количествах не особо вредным для молодых организмов. – В общем, закалка матроса была куда хуже заводской. Его «маципура» вырубила с первых глотков. Вот и валялся он оба раза в кубрике в полумёртвом состоянии.
      Командир БЧ-5 Фёдоров, дабы не перепутать «маципуру» с уже начавшим поступать на корабли нормальным спиртом, хранил её в бутылках из-под молока – с широким горлышком. Её-то он и вспомнил, когда мы ломали голову, где же был источник пьянства Романова. Бутылка после эвакуации пьяницы так и осталась стоять в его рундуке с туалетными принадлежностями, но видевший её многоопытный механик даже допустить не мог, что это та самая, выданная заводчанам.
      Следующим утром командир и замполит докладывали начальнику политотдела подробности алкогольной эпопеи. Разумеется, о непредвиденном затоплении погреба не было сказано ни слова. Умолчали и о «маципуре»: всё было представлено, как следствие кражи Романовым их собственного алкоголя у рабочих Дальзавода. Князюк не стал уточнять, что это за алкоголь, потому что отвлёкся на более насущную проблему:
– Центровку турбин-то сделали?
– Конечно, Иван Захарович, сделали. – Мы бы их иначе не отпустили. – ответил командир.
– А кто проверял центровку?
– Сначала Фёдоров, потом замкомбрига по ЭМЧ капитан 2 ранга Смирнов. Признали работу отличной.
– Да, турбинисты на Дальзаводе отличные. Но пьяницы же, мать их…
– Работа такая, Иван Захарович: не употребят, руки дрожат, а там доли миллиметра выбирать…
– Ладно, смотрите мне! Что б больше никаких пьянок! Макарычев, это ты виноват, что на корабле пьянствуют! Изучать народ надо! В душу матросу глядеть! Понял?
– Так точно, товарищ капитан 2 ранга! Понял! В каждую матросскую душу загляну! – Замполит был готов хоть с чем соглашаться, лишь бы начпо не уточнял деталей произошедшего.
Через пару месяцев мы уже бороздили просторы южных морей, гонялись за многочисленными врагами – от китайцев до американцев, уходили от их навязчивого наблюдения, вели разведку неприятеля и помогали дружественным флотам. В общем, несли боевую службу. Все приключения с неисправимым Романовым были напрочь забыты: на фоне тех грандиозных дел, которыми мы занимались во благо Отчизны, это была такая мелочь…
Прошли годы, и вдруг я узнал новые подробности «дела Романова». – Сидели мы как-то с Виталием Мамченко, одноклассником по Киевскому училищу, в моей каюте – я уже много лет командовал кораблями, пили чай, и не только. Уже не помню, в связи с чем зашла речь о жалобах трудящихся в газеты, но Виталий вдруг вспомнил о Романове. – Оказывается, через несколько месяцев после истории с несостоявшимся утоплением, тот показал ещё раз свою подлую сущность: написал в «Красную Звезду» – главную газету Минобороны СССР – жалобу на меня и Острикова. – Дескать, утопить хотели, сволочи, ни в чём не виновного матроса…
В «Красной Звезде» среди сотрудников (замечу – почти все в погонах) преобладал, конечно, марсианский контингент, но даже там понимали, что желавшие утопить матроса советские офицеры могли это сделать менее извращённым способом – дали бы по непутёвой башке тяжёлым предметом и за борт вышвырнули. Вот и перепоручили газете ТОФ «Боевая вахта» проверить описанное в жалобе: не ехать же из Москвы в дикий Техас по поводу каждого матросского бреда.
Корреспондент флотской газеты старший лейтенант Прасол был выходцем из нашего Тихоокеанска, близко знал и меня, и Макарычева, не раз писал о нас хвалебные статьи, и не мог поверить в наше окончательное озверение. С таким настроением он и прибыл в 202 бригаду противолодочных кораблей – нашу, родную.
      Как и водилось в ней много лет, у пирса не было ни одного корабля. – Все в морях. Штаб тоже где-то с кораблями по морям носился Лишь в политотделе нашёлся офицер – пропагандист капитан-лейтенант Мамченко. – Он  решал и командные, и политические, и хозяйственные, и всякие административные, то бишь бумажные, вопросы.
Вот и начал Прасол пытать Виталия: могли ли мы пытаться утопить несчастного матроса и затем, когда моряк чудом спасся, скрыть это путём перевода Романова на другой корабль? Не взирая на улыбку корреспондента, Мамченко на полном серьёзе отмёл обвинения в адрес офицеров, в данный момент мужественно противостоящих врагу на просторах Мирового океана. Тем более офицеров, с которыми он давно знаком – он, понятно, имел в виду меня – и которых он знает с наилучшей стороны.
– И вообще, у нас на бригаде закон стоит на первом месте – вы же сами о том недавно писали, Александр Алексеевич. А флотская печать не ошибается.
Довод был силён, но требовалось что-то ещё для его подкрепления. И это «что-то» внезапно, прямо по заказу, явилось пред очи журналиста. – С внешнего рейда подошёл катер с флагманским минёром капитан-лейтенантом Полушкиным: ему предстояла какая-то командировка.
      Мамченко объяснил Коле, что корреспондент прибыл по жалобе чуть было не утопленного в бомбовом погребе алкоголика. Минёр был возмущён:
– В каком ещё погребе? – Сорок шестого?! – Да я же его лично проверял перед погрузкой РГБ. Никакого Романова там и близко не было, а погреб был сух и чист. Вот и запись в моём рабочем журнале. Вот и акт приёма погреба, подписанный офицерами корабля и согласованный со мной.
Виталий не знал, чем закончилось дознание Прасола, но, судя по отсутствию окриков сверху, жалоба Романова была признана несостоятельной.
Ещё годы прошли. И немалые. Военно-морская служба шла к её завершению. По поводу дня рождения флагманского минёра Приморской флотилии капитана 1 ранга Полушкина Николая Михайловича в глубоко неофициальной обстановке – в рубленой баньке на берегу небольшой таёжной речушки – собралась группа капитанов первого и второго ранга. Все были давними друзьями и коллегами – выходцами с 202 бригады противолодочных кораблей.
Поздравив именинника, выпив не одну рюмашку за его здоровье и преподнеся подарки, перешли мы к воспоминаниям о совместной службе и походах, командирах и сослуживцах, о тех, кого уже нет с нами. Неведомым путём течение разговора привело Николая к воспоминанию о встрече с корреспондентом «Боевой вахты» и жалобе несостоявшегося утопленника матроса Романова. – Всё сошлось!
      Рассказ Мамченко, и воспоминание Полушкина в который раз подтвердили истину: нет среди алкоголиков порядочных людей. И все эти россказни – дескать, пьёт, но зато прекрасный человек, специалист и прочее – именно россказни. Пьянь не может быть честным и порядочным человеком. И кончит хреново. – Сослуживец по СКР-46 рассказывал, что занесла его флотская судьба в командировку за призывниками в Новокузнецк. Там случайно встретил нашего бывшего матроса – много парней из Кузбасса служило у нас. Разговорились, и тот рассказал, что Романов в первый же год после «дембеля» в пьяном виде разбился то ли на мотоцикле, то ли на машине.
      Кто-то, возможно, скажет, что наша борьба с пьянством была излишне жёсткой и даже жестокой. – В отличие от пехотинца с автоматом, который может спьяну перестрелять всех, – и себя, и других солдат, и офицеров – матрос безоружен и его пьянство не может иметь таких трагических последствий.
      Если бы это было так! Корабль – это же сплошь электрооборудование, боезапас, топливо, и всё на расстоянии вытянутой руки. Пьяница может без труда не только погреб, но и весь корабль затопить. Он без усилий способен учинить пожар или взрыв на своём боевом посту. А уж забраться в трансформатор с напряжением в десятки тысяч вольт и убить себя и других – вообще раз плюнуть.
      Вот и боролись мы с пьянством и пьяницами, не считаясь с методами и не особо задумываясь о последствиях. И я в том деле был одним из самых решительных и жёстких. Бывал и жесток. Зато теперь, оглядываясь на такие далёкие десятилетия корабельной службы, с гордостью говорю:
–Я не допустил гибели ни одного подчинённого, хотя очень многие из них противились этому.

15.08.2024.