136

Вечером согнали дворню.

Люди тревожно перешёптывались, не понимая, что происходит.

Вывели Андрея со связанными руками.

Волна облегчения коснулась на короткое время сердец - не с ними! Пронесло! Но тут же сменилась тревогой. А его за что?

Ерина стояла у стены, кусала губы.

Вышла барыня на крыльцо. Тишина стала полной. Все ждали хоть каких-то объяснений. Не дождались.

- Двадцать плетей... И ещё сверху десять за девку.

Ахнули. Много. Вынесет ли? Лютый, с плеткой ходит, готовится. А у того один удар за три можно считать. За какую девку?

- Дайте, хоть рубаху снять, матери убытку не делать, - как-то весело сказал Андрей, но никому эти слова настроения не подняли.

- Пускай снимает, - кивнула головой Глафира Никитична.

Андрея освободили от верёвки. Тот снял, обнял столб, помощники управляющего опять привязали руки.

- Эй, Лютая собака почеши спину, зудит вся!

Холодок прошёл. Зачем дразнит? Хуже будет.

- Не волнуйся, Я постараюсь. Потом уже долго чесаться не будешь.

- И не забудь чёрной вороне дать хлебнуть кровушки. Она любит крестьянскую.

Глафира Никитична уже собиралась уходить в дом - из окна наблюдать за наказанием, теперь остановилась.

Из толпы доносились голоса.

- Андрей, молчи.

- Хуже будет.

- Когда они нажрутся только?

- Одного нынче уже упокоили.

- Они дождутся.

Но кто говорил, было не разобрать. И вновь страх сжал сердце помещицы. Та непонятная сила, которую она почуяла у Марфушки, не ушла вместе с девкой. Она здесь осталась. Бродит по барскому двору и наполняет тревогой душу хозяйки.

- Пошли вон, - крикнула в толпу.

Дворня, что-то ворча, медленно побрела со двора.

- Андрей, держись, - крикнул кто-то напоследок.

- Держусь... за столб двумя руками. Барыня, я недавно слыхал про помещицу Салтычиху. Случайно, не Ваша родня?

- Ах, ты сучонок, - Глафира Никитична забыла про больные ноги, вихрем спустилась по ступеням и выхватила плеть у Лютого. - Давно пора в солдаты побрить, а я всё жалею скотину.

Она намахнулась на парня... И... ощущение было такое... как будто молния ударила, и гром громыхнул. Но только внутри. В голове, в груди, в сердце...

Бабочка... Не поняла даже сначала, что это. Но память отозвалась... Своя бабочка, родная, с детства знакомая.

У сестры на лопатке. Откуда здесь? Как Андрей её себе забрал?

Яркая картинка выплеснулась в глаза.

Мать качает головой, рассматривая крупную родинку у младшей дочери:

- Не всякое платье сможешь надеть, дорогая. Но не переживай.

Та вертит головой, пытаясь понять, что за штуковина у неё на спине. А Глафире нравится. Ей такую же хочется. Разве это плохо? Словно коричневая бабочка присела отдохнуть.

Это не Андрей забрал... Это сестра ему сама отдала.

Плеть выпала из ослабевших пальцев. Вспомнила! Сестра же писала об этом!

- Глафира Никитична, вам нехорошо?

Помещица полубезумными глазами посмотрела на управляющего: о чём он?

Ах, да, письмо. Поспешила в дом. На крыльце остановилась, повернулась:

- Не трогать его! - ушла.

В кабинете остановилась перед секретером. Там, в нижнем ящике хранятся письма. Нечитанные уже более двадцати лет. Больно смотреть на буквы, написанные рукой, которой она больше никогда не сможет коснуться.

Дрожа, открыла ящик, вынула стопку бумаги, перевязанную зелёной лентой, стала лихорадочно перебирать, ориентируясь на дату рождения племянника. Вот, кажется, оно.

«Дорогая, милая сестрица. Я всё смотрю на это прелестное создание и не могу поверить, что он - мой. На кого похож? Не понимаю. Глазки кажутся дедовы. Но чудо! Моя бабочка перелетела на его плечо. Теперь я её могу рассмотреть...»

- Как я про это забыла? - Глафира Никитична схватилась за виски.

О, голова. И в груди давит. Дышать нечем. Позвонила в колокольчик.

- Позвать Акулину, - приказала девке.

- К-какую, барыня? - перепугано переспросила та.

- Конюха... Андрея... мать, - ужас наполнял её с каждым произнесённым словом, потому что эти слова представали теперь в новом значении. - Бегом, дура.

«Но вот насчёт племянника... я бы не был настолько уверен...» - кто-то мне это уже говорил. Недавно».


Поздно вечером зарёванная Акулина выходила из кабинета помещицы. Нос её немного был сдвинут набок. Так Глафира пометила шельму. Обещала ещё добавить чуть погодя. Перед тем, как на каторгу отправить.

А пока надо было срочно приводить в порядок бумаги. Распорядиться имуществом, пока ещё не замужем.

Глубокой ночью сама разбудила Варю, велела позвать управляющего и Перепёлку, тот был немного грамоте обучен, велела подписать новое завещание.

На следующий день девки долго не решались зайти в покои заспавшейся барыни, знали, что та всю ночь хлопотала. Но когда время приблизилось к полудню, всё же решились побеспокоить.

Глафира Никитична лежала в кровати безгласная. Одна сторона обездвижена, лицо перекосилось.

Перепуганные девки бросились к управляющему, тот велел позвать Игнатия Степановича. Да что тут уже можно сделать? Отжила своё помещица.