Концерт

Выступать я любил с детства, песни запоминал на раз. Открылось это в деревне. Дед часто собирал застолья, - пьют, едят, говорят пока тётя Галя Брагина вдруг не запоёт. Всегда неожиданно. Отец возьмёт гармонь, и начнётся.
Пели и плясали до упаду. Мы с детьми от этого народного буйства убегали на поветь. Там моей гармонью становилась скамейка для дойки коров. Я раздирал деревянную сидюльку за ножки и голосил по-бабьи одну частушку за другой. Даже и взрослые к нам на поветь заглядывали, мол достойная смена растёт.
В школе стихи запоминал слёту. Всегда руку тянул. Никакого художественного своеволия в школе мне, конечно, не позволялось. Строго по программе. Дарование угасало. Но всё-таки уже в первом классе я успел прославиться на весь город.
Первого июня, в День защиты детей, меня удостоили выступить в театре. Привела меня туда пионервожатая Катя Луговая.
Помню, за кулисами была толкотня. Девочки волновались, мамочки их водичкой отпаивали. А я им язык показывал, уворачивался от шлепков, грозил молотком, - такой реквизит припасён был Катей для меня по теме стиха.
Занавес время от времени приоткрывался. Вундеркиндов выставляли на обозрение зрительного зала. Половинки опять плотно сдвигали. Сопроводители молодых талантов прикладывали ухо к бархату, бледнея и краснея от переживаний за воспитанника. Услыхав аплодисменты, приоткрывали занавес и впускали артиста обратно.
В свою очередь и Катя лёгким толчком отправила меня навстречу славе.
Катя пришла с Витькой Пановым. У них была любовь. Избавившись от подшефного, она, как потом выяснилось, полностью переключилась на Витьку и забыла обо мне.
Но сначала мне и не нужна была никакая опека. Одно моё появление на авансцене вызвало у публики бурные аплодисменты. Я находился под пристальным наблюдением зрителей. Они глаз с меня не сводили. Перед ними стоял первоклассник с молотком в руке. Волосы схвачены ремешком. Кожаный фартук. Сапожки. Всё как положено для кузнеца. Мне хлопали, и я не спешил начинать.
Потом вскинул над головой молоток, как на скульптуре Веры Мухиной, и звонко выкрикнул:
-Эй, кузнец-молодец!
И ударил молотком по ладони.
-Расковался жеребец. Ты подкуй его опять!
И с изворотом, как в пляске, ударил молотком уже по каблуку сапога.
-Отчего не подковать?
Из кармана фартука достал воображаемый гвоздь и выставил на обозрение.
-Вот гвоздь.
Из другого кармана вынул будто бы подкову.
-Вот подкова.
Присел, и под размашистые удары молотка об пол, закончил чтение:
-Раз-два и готово!
Вскочил на ноги и опять замер в позе рабочего на скульптуре Веры Мухиной.
Постоял, наслаждаясь волной признания. Решил, что достаточно. Повернулся к залу спиной и оказался перед сплошной стеной из бархата. В складках не было и намёка на проём. Перебирая волны занавеса, я переступал вправо и влево. Словно запертый в клетке метался из стороны в сторону. В то время как Катя где-то мило беседовала с Витькой Пановым.
Я бился как рыба в неводе. Люди в зале едва что не овациями вдохновляли меня на поиски выхода.
С молотком навскидку я пытался пробиться сквозь зыбкую лаву занавеса уже вовсе не как кузнец, а как забойщик.
В безвыходном положении человек иногда совершает удивительные поступки. Вот и я тогда счёл овации за просьбу о продолжении концерта. (Бывал в филармонии, сам иногда кричал бис).
Выпорхнула птичка тщеславия. Зачирикала.
Я повернулся к людям, ещё не зная, что буду декламировать – они ешё сильнее захлопали. Решение пришло мгновенно. На фронтоне балкона, как подсказку, я увидел большой портрет Ленина. Он щурился, тоже как бы поощрительно улыбался.
И я, опять же воздев молоток над головой, грянул что было мочи:
-Раз-два, большевик -
Ленин влез на броневик!
Раз-два, молодец -
Ленин Зимний взял дворец!
Аплодисменты зрителей сгустились до крайне почтительных, заметно потеряв в силе. Во мне зарождались плохие предчувствия. Возникало ощущение провала. Но путь к отступлению был отрезан.
И я уже в полной тишине проблеял:
-Камень на камень, кирпич на кирпич –
Умер наш Ленин Владимир Ильич!
Молоток в руке наливался неимоверной тяжестью. Клонил к земле.
И далее получилось уже вовсе плаксиво:
-Жалко рабочему, жалко и мне:
Доброе сердце зарыто в земле…
Тут я заплакал. Опустился на коленки и пополз со сцены на четвереньках под тяжёлым бархатом, уже только для себя произнося еле слышно:
-Дядя Володя! Мы подрастём,
Красное знамя в руки возьмём!
На ноги меня с той стороны занавеса подняла пионервожатая Катя Луговая.
Она обняла меня, прижала к себе и стала гладить по голове.
На зависть Витьке Панову.