Ключи и замки. часть 4, глава 4

Глава 4. Приговор
     Я спешил в Вернигор, чтобы доложить Агнессе новость и с ней вместе решить, как поступить. Конечно, я сделал вид, что полностью на стороне Генриха и его праведного гнева на беглянку Ли, но я же попросил его как можно дольше не сообщать Ольгерду об этом.
     — Почему отцу не говорить?! — изумился Генрих.
     — Если ты хочешь, чтобы Ли уже больше никогда не была твоей, если твоя цель только отомстить ей и всем вернигорцам, то расскажи. Я не берусь загадывать, но твой отец вполне может использовать глупый поступок моей племянницы, чтобы разорвать отношения с нами и вступить в союз с Западом. Подумай, что будет в итоге?
       — Война?
      Господи, вот дурень, делать больше нечего Агнессе, войны затевать…
       — Я не знаю, Генрих. Но одно определённо: Ли точно сюда не вернётся.
      Генрих смотрел на меня, хлопая светлыми ресницами. Я знал, я отлично видел, что творилось с ним из-за Ли, он без памяти влюбился в неё, не знаю, насколько глубоки и долговечны его чувства к ней или, в принципе, какой он в этом смысле, но сейчас, войди Ли в комнату, он упал бы к её ногам, умоляя о любви.
       — Если мы быстро найдём и вернём её, никто ничего никогда не узнает, — сказал я. — Я о тебе думаю в первую очередь, пока никто не знает, ничего вроде бы и не произошло.
     Генрих кивнул, а потом посмотрел на меня, блеснув светлыми глазами. Вот весь светлый, прозрачный, а столько злости в парне, во мне меньше…
      — А он?
       — Кто «он»? — я не понял.
       — Ну этот… её раб?
       — Да плевать на него! — разозлился я, из-за его идиотской ревности Ли сбежала, надо же додуматься угробить садовника, какие они остолопы тут… — Есть он, нет его, какая разница? Имеет значение для тебя, спать на кровати с башенками или с мягким изголовьем?
       — Что?.. Нет…
       — Ну вот, и к этому предмету относись так же.
       Наконец, я отправился в Вернигор, нервничая и надеясь, что Исландец не наломает дров. Я спешил к Агнессе, чтобы она дала клич всем явным и неявным силам, которые были в ее руках для розыска Ли. Эта новость так и распирала меня, я спешил, боясь, как бы Генрих не сорвался и не бросился искать свою жену.
       Однако едва я прилетел в Вернигор, и сразу с дороги, как говорится, не отряхивая дорожной пыли с сапог, бросился к своей царственной тётке и застал её в самом лучшем расположении духа, в каком она только могла быть. 
       — Тётушка… — с порога начал я.
       — О, Всеволод, очень рада, — она даже раскинула руки, поднимаясь мне навстречу из-за своего обширного старинного стола, сегодня я подумал, что этот стол больше всей Исландии, я уж подумал, не обнять ли она меня хочет, чего, мне кажется, не бывало вообще никогда за мою жизнь.
      Но нет, обнимать она меня не собиралась, она обняла одной рукой Всеслава, который неожиданно поднялся из кресла, стоявшего спинкой к входу. Вот это да… Всеслав. Всеслав! Сам явился в Вернигор! С ног сбились все сыскари по миру, а он вот вам… Правда, он сам на себя не был похож, очень худ и бледен, волосы острижены очень коротко, скорее отливали по голове серебристым оттенком, как у бабки, и вообще выглядел так, словно долго и тяжело болел: глаза как-то слишком ярко блестели, словно он был возбуждён или вообще что-то принял из такого, что продают подпольно. И был сейчас Всеслав страшен и удивительно красив и одновременно, я таким его не видел прежде.
      Когда заговорили, когда он улыбался мне, мне показалось, что у него сверкнули клыки, как в старинных фильмах о вампирах… Усиливалось это впечатление его роскошными одеяниями, которые были привычны в Вернигоре всегда, лазурного цвета шелковый распашной халат вышитый затейливым тончайшим узором золотыми и серебряными нитями и драгоценными камнями по вороту и рукавам, и белоснежная рубашка под ним из тонкого шелкового батиста, белые брюки, летнее утро располагало к светлым одеяниям, богато расшитые сафьяновые туфли без задников, торчали его ухоженные пятки, стало быть, он ночевал здесь, во дворце, он покачивал ногой, то снимая, то вновь глубже надевая туфлю, демонстрируя пальцы. Да, он не первый день дома. Именно дома, всем своим видом он не то что бы показывал это, просто это довольство и спокойствие будто сочилось из его пор. Странно было увидеть таким Всеслава, всегда ершистого и дерзкого, неусидчивого, порой грубого и, уж конечно, вечно недовольного. А сейчас я видел настоящего Наследника. Не бунтаря, как всегда прежде, всю его жизнь, едва ли не с пелёнок… Такого Всеслава не так просто будет понять и заставить играть в свою игру. Намного сложнее, чем прежнего, бесхитростного. 
     Больше скажу, он даже приветствовал меня как-то сердечно. 
       — Здравствуй, Всеволод, как давно не виделись. Приятно воссоединиться с семьёй, — и он протянул мне руку с улыбкой, глаза, правда, всё же опустил,  я увидел, как они сверкнули перед этим. Если бы он улыбался, продолжая открыто смотреть мне в глаза, я озадачился бы ещё больше. Не могло быть, что он простил меня за то, что я разрушил его идиллию с Ли, и вдруг полюбил своего дядюшку. И это делало ещё сложнее мою задачу. Выходит, не врёт и всё взаправду, вернулся к бабке и стал послушным Наследником?
      И тут я, возвращаясь к своим мыслям и намерениям после потрясения этой неожиданной встречи, подумал, а может быть и хорошо, что я не успел сказать о бегстве Ли Агнессе? Может быть, эту новость выгоднее будет продать Всеславу? Только бы понять, ещё интересна ему судьба Ли? Тогда, почти год назад, он не поверил мне и не поехал со мной, вообще пропал из виду на много месяцев и вернулся сейчас очень странный, я даже предположить не берусь, что с ним было.
      Поначалу наши люди ещё «вели» его, докладывали мне, что он будто бы продолжил прежнее существование ничтожного свободного из самых низших слоев, какое они вели с Ли, а потом пропал. Подозрения были самые разные, но моим людям отыскать его не удалось. Не удалось и людям Агнессы, если таковые, отдельные от моих, были, которых она посылала на поиски своего внука, в чём я сомневаюсь, впрочем. И вот он явился сам. А может быть Ли сбежала к нему или с ним? Может быть, потому он и вернулся, выдвинуть бабке новые условия? Или и она здесь, с ним?!.. Я должен это понять, чтобы знать, как мне поступить с информацией, которой я владел.
     Так что, усаживаясь в кресло ошую Всеслава напротив стола Агнессы, за который она, впрочем, сесть не спешила, я стал не только слушать каждое слово, но и ловить каждый жест их обоих.
      — Как там наши Исландцы? — Агнесса сложила руки на груди, остановившись возле стола, оперлась о него задом. Её тёмно-синий муаровый халат был идеально запахнут и завязан идеальным узлом в идеальном месте, конечно, Агнесса не одевается сама, на что тогда рабы. Каждая складочка расправлена идеально, так же и волосы расчёсаны и уложены один к одному и серебряные заколки в них расположены, словно по математическому расчёту. Многолетняя привычка всегда выглядеть и вести себя так, словно на тебя смотрят тысячи людей, у Агнессы неизменна, я никогда не видел её другой. И ещё удивительно, моя мать, младшая сестра Агнессы, старела, а Агнесса нет. Дело в деятельной натуре, здоровье или же Никитин ей что-то такое вводил, из запрещённого, наверняка, у него есть, а может быть она младенцев ест по субботам… Или, наоборот, по воскресеньям…
      Н-да, Агнесса как всегда собрана и идеальна. А Всеслав небрежен, свободен, спокоен. И вопрос об Исландцах будто бы его не взволновал, но этого не могло быть, невозможно… А значит, прикидывается. И, возможно, во всём. Но это мне неважно, перед бабкой может изображать, что угодно, о том, почему он всё же вернулся, я подумаю позднее, сейчас мне надо подумать, как подороже продать ему информацию о Ли. Ему, а после Агнессе.   
      Но тянуть нельзя, того гляди, Генрих опомнится, всё доложит отцу, или, ещё хуже, помчится сам искать и найдет. Что тогда будет? Я не думаю, что Ли так просто вернуть назад, признаться, её бегство повергло меня в изумление, я не ожидал от неё такого. Я думал, сломал, подчинил её, но, очевидно, я ошибся. Полностью покорённая, как я думал, игрушка в моих руках, во всём подвластная, молчаливая и послушная, она явилась ко мне, обманула, усыпила, украла все золото… Я не сказал этого, конечно, Генриху, возможно, что она ограбила и его. Я был не в обиде, я был удивлён и обескуражен какое-то время, но я обрадовался.
      Когда Генрих явился к мне, я ещё не знал, что произошло, но после его ухода я сразу догадался проверить деньги, и понял, почему вдруг Ли сама пришла вчера ко мне, а я-то уж себе нарисовал Бог знает что, привык, что я неотразим для женщин.  А она… хитрить, оказывается, умеет, притворяться, играть и безупречно, любовью заниматься с удовольствием, удивительно. Надо сказать, я насладился с нею именно в последний раз, когда она пришла сама. Я полагал, пришла потому, что покорна, я приказал, она явилась. И меня обрадовало, что я ошибся, потому что мне стало интересно. Уже не в первый раз Ли захватывала мои мысли, что очень необычно для моей натуры, занятой только собой. Я даже поймал себя на том, что думаю, где она сейчас, куда могла отправиться в компании своих приближённых рабов. Не то, чтобы я беспокоился, нет, конечно, я в принципе этого не умею, но мне было безумно интересно узнать, куда она могла сбежать.
     Так, что уже два дня мои люди найти её не могли, след оборвался в том порту, где они сошли с борта яхты, на которой уплыли с острова. Богатая яхта, Ли отдала целый золотой за неё. Хозяин удивился, когда мои сыскари пришли к нему с вопросами.
      — Госпожа приказала, я и вышел в море, — сказал он, пожимая плечами. И добавил: — Э-э… с ними больной был. Я думал, помрёт ещё, не хотелось такого на моём судне. Но, Один и Идунн, услышали меня, живой он, даже своими ногами сошёл на берег, больной, но живой.
      Так я узнал, что Садовника не просто посадили в ящик, но и пытались уморить там, а это совсем не играет на руку Генриху. И ясно, что у Ли были все основания сбежать от такой неслыханной жестокости. И говоря так, я не кривлю душой, в Вернигоре и, правда, не применяли к рабам жестоких мер. Спросите, почему? Ответа я вам не дам, но жестокость ради жесткости не прижилась здесь, у нас, может быть, суровый климат делал нас стойче, но мягче в душе, выживать у нас трудно, долгие жестокие зимы, высокогорья, не слишком плодородные земли, и большая необходимость помогать друг другу больше, чем в других местах Света, делали нас терпимее к рабам и бережливее. Верных людей вообще мало, а уже обученных всему вообще не напасешься, если начать их пытать и убивать. И с какой целью? Для устрашения? Я знаю, как никто, что это не работает, точнее, работает наоборот, во всяком случае, с нашим народом всегда так было, это я, как историк, знаю очень хорошо.
     Причём Ли, как раз подтвердила это. Она не рабыня, конечно, но она вернигорка, и терпела и подчинялась, пока чашу не переполнили, а то и вовсе расколотили, это хорошо, что она только сбежала, а не надумала мстить. Мне или своему мужу, думаю, нам обоим было бы не спастись. К счастью, для грамотной мести нужно время и ресурс, пока его у Ли не было, надеюсь, когда будет, она уже не захочет мстить хотя бы мне. Быть может, то, что я способствую их с Всеславом воссоединению, выгородит меня в её глазах? Я поймал себя на этой мысли.
       Что это? Я боюсь девчонку? Девчонку, которая сама прячется как мышь?
      И всё же… всё же я хорошо знаю людей. Я высокомерен, но я не слеп, вынужденный всю жизнь быть на вторых ролях, я хорошо научился видеть. Дальнейшую тактику я выработаю по ходу дела, надо понять, во-первых, для чего вернулся Всеслав. Выведать не удастся, не думал я, что мне нужна будет его дружба, я всегда хотел только уничтожить его и не принимал в расчет его силы, не думал об этом.
      Вот как можно быть таим умным и таким дураком? Видеть научился, а сети только примитивные? Никакой прозорливости, ни проницательности, сам как садовник какой-нибудь бестолковый, а ещё хочешь стать правителем вместо Агнессы, учиться надо, Всеволод, взрослеть, а то, скоро сорок лет, а ты расслаблен, как подросток из семьи ремесленников. Наблюдатель…
       — Всеслав!.. — я окликнул его во дворе, где он собирался сесть в мобиль, уже переодетый во всё белое, брюки, джемпер из легчайшего кашемира с шелком, и такие же белые туфли.
      Всеслав обернулся удивлённо, уже держась за дверцу мобиля, у которого даже запустился двигатель. На солнечном свету кожа Всеслава казалась молочно-белой, то есть он, как и все мы очень белокожий, я был самым смуглым из всех, и загорал спокойно, остальные, включая черноволосую Ли, были прямо молочными, и только я немного отличался, как и повышенной волосатостью тела. Впрочем, подойдя ближе, я увидел, что Всеслав сейчас не был белокожий, как всегда, как прежде, то есть с красивым светлым, светящимся изнутри оттенком кожи, он был бледным, с голубоватым отливом, и глаза какие-то чересчур тёмные, и под глазами синяки. Он, похоже, нездоров, не случайно так худ, волосы словно были обриты, и те, что растут слишком светлые, прежде были русыми, его губы тоже странного оттенка, да… Всеслав совсем нездоров, здесь на солнце я это отлично вижу. И худ неимоверно, скулы выступили, кончик носа острый как булавка, которые втыкают в брюшки всяких мошек коллекционеры. Мой дед был такой коллекционер, обожал меня и хотел, чтобы я был учёным и не мечтал о власти. Дед по отцу. А вот дед по матери… Я не знал его, я видел только фото и помпезные портреты в Вернигоре, и они до ужаса были похожи на Всеслава, даже странно…
       — Всеволод? — он выпрямился, раздумал садиться в мобиль. — Ты что это? Что-то случилось?
      Я, не торопясь, подошёл к нему.
       — Да, кое-что, — сказал я, глядя нашего во все глаза, а он изо всех сил щурился, прикрывая глаза от солнца, отчего сейчас они стали узкими как щёлки, ещё и с веером ресниц. — Ты едешь куда-то?
        — К Афанасию в клинику, — сказал Всеслав.
        — Зачем тебе Афанасий? Бабкины проекты?
        — Да нет, — Всеслав пожал плечами. — Видишь ли, Всеволод…Я наркоман, и… всё довольно далеко зашло, понимаешь?
        — Нет, — честно признался я, я был очень далёк от страстей подобного рода, удивляюсь, что Всеслав вообще прикоснулся к этому.
       — Ну и хорошо, ты хотел что-то сказать? – нетерпеливо спросил он, доставая, наконец, солнечные очки.
        — Хотел. Я могу тебя проводить. Позволишь? — спросил я.
        Всеслав с сомнением посмотрел на меня, ему не хотелось ехать со мной, но, пожав плечами, кивнул, и пригласительным жестом указал мне на дверцу, которая открылась передо мной. Мы сели внутрь, мобиль привычно загудел, и плавно двинулся с места. У Всеслава нашего, вернигорского, производства мобиль, а они лучшие в мире, персики и виноград мы можем выращивать только под искусственными куполами, но машин таких никто и нигде больше делать не умеет.
       — Что-то случилось? — спросил Всеслав, когда мы, набрав скорость, уже слетали с горы вниз, к городу, где в ярких лучах солнца, как толстая игла, белело самое высокое здание в столице, подозреваю, что и в мире, клиника Никитина.
       — Да, кое-что.
       — Не томи, — сердясь, поморщился Всеслав. — Одно только вначале, ты видел Ли, она здорова?
      — Когда я видел её в последний раз, была здорова, — честно сказал я, радуясь, что не ошибся в Всеславе и в его отношении к Ли.
     Он хмурился, ему хотелось расспросить больше, подробнее, но он не хотел обнаруживать волнение передо мной.
       — А-а-а… она не… – он кашлянул, потому что произнести следующие слова ему оказалось трудно. – Она ещё… ещё не беременна? — глядя в окна, куда угодно, только не мне в глаза, спросил Всеволод.
       — Что? — я даже растерялся. — Я… этого я не знаю.
      А сам подумал, а ведь, действительно, моя миссия в Исландии и состояла как раз в том, чтобы Ли поскорее понесла, а вот справился я с ней или нет, откуда же знать…
       — Когда я видел её в последний раз, Ли не была беременной, — честно признался я.
      Всеслав посмотрел на меня.
      — Вчера? Или сегодня утром? — спросил он.
      Надо было видеть его лицо, чтобы понять, что для него Ли… глаза стали огромными, не глаза даже, зрачки расползлись по радужке, губы, ноздри дрогнули, кадык качнулся вниз, мне казалось, всё в нём кричит: «Счастливец! Ты видел Ли сегодня утром! Сегодня утром! Несколько часов назад!..»
       — Нет, Всеслав, — сказал я. — Я видел её неделю назад.
       — Неделю? Почему? Разве ты не прямо из Исландии? Или… вы не общались там?
       — Нет… Всеслав, потому я и догнал тебя… Ли…
       — Господи… Что?! Что с ней? Что, ну, говори! — он качнулся в мою сторону и едва не вцепился в меня.
       — Да успокойся, что ты! — я даже отпрянул. — Сбежала она. Ли сбежала с острова.
       — Что?! То есть… как?! Куда? — изумился он в первый миг, а потом качнулся назад, торжествующая улыбка тронула его глаза и дрогнувшие губы.
       — Куда… если бы я знал, куда, я не говорил бы, что она сбежала, — сказал я.
       Всеслав уже не скрывал улыбки, точнее, она победоносно осветила его лицо. Он откинулся на спинку и теперь смотрел в окно, щуря тёмные ресницы, вот белёсый, а ресницы-брови, щетина вон, тёмные, я вот, напротив, русоволосый, а совершенно белобрысый, но у него и глаза тёмные, всё как у нашего общего деда, тот к старости поседел, но брови так яркими и оставались на лице, как и глаза.
       — Её ищут? — спросил Всеслав. — Бабушка ведь не знает?   
       — Конечно, ищут и очень хотят найти.
      Всеслав покивал, по-прежнему, не глядя на меня:
      — Это ясно, престиж Исландской семьи, договоренности, влияние на бабку… Само собой.
      — Не только. И не столько в этом дело. Не в политике вообще. То есть, это выйдет на этот уровень, если узнает Ольгерд и Агнесса. Но пока есть только стремление мужа вернуть жену. Любимую жену.
       — Что?! — Всеслав скривился, наконец, поворачиваясь ко мне.
       Я развёл руками.
       — Генрих влюбился в Ли до умопомрачения.
       — Ещё не хватало… — зло процедил он. — Чёрт…
       Теперь наступила моя очередь «чтокнуть».
       — Да то, если бы не влюбился, легче было бы говорить с ним. В любом договоре чувства помеха.
       — А твои? — усмехнулся я.
      Всеслав сверкнул на меня чёрными глазами свысока:
        — Мои чувства — это моё дело, и не твой ранг их обсуждать, — зло дёрнув губами и даже обнажив зубы, проговорил он.
       — Чей же это ранг? Божий? — чувствуя, что закипаю, проговорил я.
       — Исключительно. И тех, кто для меня примерно там же, где Бог.
      Вот щенок! Опять скалит зубы, да как нагло!
       — И кто у тебя там? — чувствуя, что закипаю, надо же, как они с Ли выводят меня из себя, не знаю даже, кто больше. — Бабушка Агнесса?
       — Тебя это не касается, — сказал Всеслав отворачиваясь.
       — Признаться, я рассчитывал на благодарность, — сказал я. — Заметь, я сообщил тебе, не твоей бабке, а ей эта информация нужнее, это дело политическое, ты не можешь не понимать.
       — Это моё дело, а не политическое, забудь. А для тебя даже то, какой рукой ты член держишь, когда мочишься, политика.
       — Странно, что для тебя не так, — сказал я, чувствуя, что тоже скалюсь. — Личное для тебя важнее.
       — А у тебя личного вообще ничего нет? — Всеслав посмотрел на меня, сверкая тёмными глазами, они всегда были цвета сумрачного неба, обычного в Вернигоре, но сейчас вообще показались мне чёрными. — После того, что ты сделал, рассчитываешь на благодарность? Единственная благодарность, которую я могу тебе пообещать, это, что не убью тебя. Пока.
      Пока? Хотелось воскликнуть мне, ну до чего же наглый щенок! Мне почти сорок лет, я держу за горло главного человека на планете, его бабку, потому что знаю, что ей надо, к моим пальцам привязаны все нити, что управляют этим миром и он мне, мне! Смеет говорить, что помилует пока. Кем он мнит себя? После того, как скрывался где-то и вернулся похожим на узника средневекового застенка…
     Стоп! Я остановил себя, ухватился за мысль. Скрывался… А ведь скрывался. Сумел-таки. Один, глупый, самонадеянный и высокомерный, он сумел просуществовать достаточно долго так, что я не знал, где он, и не знал, что он там делал. Почему? Не могли не знать те, кто ведает Темной стороной нашего мира, но они не продали эту информацию мне. Почему? Продали её дороже Агнессе… Или… они играют на стороне Всеслава. Значит, не так он прост…
      Я снова посмотрел на его профиль, ставший резче теперь то ли от худобы, то ли он сам стал жёстче, и это теперь проявляется и в его лице, или всегда такой был, да я ничего не видел… не замечал, ничего в мальчишке не замечал.
      Меня вдруг пронзила мысль, что если Ли расскажет ему о том, что я сделал? Что делал с нею? Доказательства ему не понадобятся, ей достаточно просто открыть рот об этом, и он… он горло мне перегрызёт этими самыми клыками… Нельзя ему дать узнать об этом. Всё надо сделать, чтобы они не встретились. Всё, что возможно…
     Я снова посмотрел на него. «Возможно»… Нет ничего, что cможет остановить его, если он узнает, что я сделал с той, упоминания о которой заставляет его бледнеть, наполняясь силой…
    Убить Ли надо. Только это и спасет меня от мести Всеслава. Ну или его самого убить. Или их обоих.

     …Да, я вернулся в Вернигор восемнадцать дней назад и уже жалел, что отправил письмо Серафиму, если оно попадёт в руки Исландцам, что они подумают? Какой-то вернигорский приятель пишет Серафиму «мне нужна твоя помощь, как прежде, когда ты появлялся всюду», правда дальше всё было обтекаемо, я всё же опасался, что письмо попадёт не в те руки. К счастью. И всё же. Прошло больше двух месяцев, ответа не было. Или что-то случилось с Серафимом, или… Я не хотел думать, что Ли просто запретила Серафиму являться ко мне.
      Трудно описать радость моей бабушки, когда она увидела меня в палате у Никитского, куда немедленно явилась, едва Афанасий сообщил обо мне. Я никогда не видел её такой возбуждённой и даже помолодевшей, хотя никакой старости я и прежде не замечал, сколько я её помнил, всю мою жизнь она не менялась, её не трогала ни мода, которую выдумывали для свободных обывателей, ни заботы о фигуре, она всегда была неизменно великолепна, всегда размеренна и холодна. И вдруг она буквально влетела в палату, полы одеяний сделали её похожей на светлую птицу, увидев меня, она ещё сильнее побледнела и… нет, вы не поверите… моя бабушка бросилась мне на грудь, обнимать. Она никогда не обнимала меня. Даже маленького. Сажала на колени иногда малышом, показывала, что делала сама, приучая к мысли и к положению будущего Правителя, но чтобы обнимала… там более так горячо… нет, такого не было никогда.
      — Всеслав, мальчик!!! — воскликнула она, приклонив голову мне на грудь.
      Я испугался, что она может заплакать, и что я тогда буду делать?
       — Бабушка… простите, — сказал я, в свою очередь обнимая её, по правде говоря, немного растеряно, я открыл для себя, что она довольно жесткая на ощупь, точно такая как внешне и как кажется, твёрдая, тугая и мускулисто-костистая.
       — Всеслав… мой ты мальчик, мой дорогой мальчик… — она гладила меня по голове. — Какое счастье… Господи, ты не представляешь, что я пережила…
       Мне кажется, бабушке хотелось назвать меня «сынок» и это слово точно слетело бы с её языка, если она в принципе была привычна к нему, но у бабушки сыновей не было, поэтому, оно не сорвалось, и я остался просто мальчиком. Слава Богу, а то я вообще не знал бы что делать.
       — Мой дорогой, какое счастье, что с тобой всё в порядке, — мне показалось, что, снимая меня, она хотела скрыть выступившие слёзы.
      Никитин подал голос:
       — Кхм…Вообще-то не совсем, — негромко проговорил он. — Господин Всеслав очень болен. Мне с большим трудом удалось вернуть его с того света.
      Бабушка Агнесса обернулась на него, взметнув длинными рукавами и полами одеяния, сверкнувшими золотым шитьём.
       — Говори, что нужно для твоей клиники, всё будет.
       — Всё есть, госпожа, всё превосходно работает.
       Она выпрямилась в полный рост.
       — Кто привёз его к тебе?
      Я видел, она прожигает Никитина глазами.
       — Бабуля, не нападай на Афанасия Никитича, последние месяцы я вёл самую непотребную жизнь. Давно надо было вернуться, но я… Просто хотел умереть. Был бы смелее, сильнее, просто повесился бы и дело с концом… — сказал я.
      — Всеслав… что ты говоришь?! Что ты… — бабушка, опустилась ко мне на постель, подхватила мою руку в свои, поднесла к губам. — Не надо, дорогой мой… умоляю, даже в мысли не впускай такого. У тебя будет всё, всё, что ты хочешь, что угодно, любой каприз, весь мир в наших руках. Только пообещай одно, что ты больше никогда не помыслишь о смерти. 
       — Хорошо, ба… — чувствуя неловкость, сказал я. — Обещаю. Обещаю большее не умышлять на свою жизнь… Но и ты… пообещай мне кое-что.
      Я посмотрел ей в глаза, ожидая, что она скажет: «Всё, что угодно, мой мальчик!», но она не зря гранитная женщина, моя бабушка только выпрямилась, выжидающе глядя на меня, держа при этом мою руку в своих по-прежнему. И я понял, что сейчас не время просить или ставить условия, такой момент еще будет, но не теперь.
       — Пообещай не плакать, — сказал я, это и впрямь было пугающе, её слёзы.
       Всё же я хоть чему-то, но научился, бабушка Агнесса улыбнулась и снова обняла меня, точно пряча слёзы там где-то в районе моего затылка, погладила меня по спине и по голове, выпрямилась и погладила меня по лицу
      С этого дня я возвратился в свои покои в замок и приезжал в клинику к Никитину каждый день, где он проводил со мной свои процедуры. Кроме этого, как ни противодействовал этому Никитин, я занимался физкультурой, стараясь вернуть своему телу силу и гибкость. И силы возвращались ко мне. Только Ли я пока не мог вернуть. Загадка раскрылась, отчего не было ответа на наше письмо Серафиму, но с другой стороны, теперь было совершенно неясно, куда так хорошо спряталась Ли? Так хорошо, что никто не мог отыскать её.
     Именно об этом я говорил с Белтцем, когда он явился ко мне.
      — Послушай, думаю, нам надо перестать играть в игру «я не знаю, кто ты», — сказал я, когда мы с ним шли между кустов расцветающего жасмина в больничном парке, в Вернигоре в это время года цветёт жасмин, шиповник, совсем недавно, благоухая, отцвели сирень и черёмуха. Движением руки я пригласил его сесть на мраморную скамью в зелёной арке из таких вот жасминовых кустов.
      Я теперь был худ, к тому же вообще меньше ростом, чем гигант Белтц, мне казалось, он огромный чёрный гризли.
       — Что ты хочешь этим сказать, Королевич? — спросил он, как всегда с непроницаемым лицом и даже не глядя не меня.
       — Ты отлично знаешь, кто я, а я знаю, что ты это знаешь и больше того, много лет сотрудничаешь с моей бабкой. Почему ты не сказал ей обо мне, я тоже понимаю, решил подождать и посмотреть, что будет. Теперь… — я посмотрел вверх, на осыпающий нас лепестками пышный жасминовый куст. — Теперь, когда карты открыты, я хочу предложить тебе сотрудничество.
       — И какого рода? — Белтц раздумчиво смахивал белые лепестки с рукава. Точнее, он сделал вид, что раздумывает.
        — Какого рода ты предполагал? — спросил я. — А ты предполагал, когда не выдал меня моей бабке сразу же, а наблюдал за мной много месяцев.
      Он посмотрел на меня, улыбнулся, держа руки, сцепленными на груди. 
       — Бог с тобой, Королевич… Ты господин, больше того, ты — Вернигор, наследник и будущий правитель, и не исключено, что не только Севера, но и… — он сделал руками всеобъемлющий знак. — Всего мира. Это твое дело принимать такие решения и задавать правила игры.
     Я посмотрел на него строго, он начинал злить меня.
     — Если ты намерен продолжить в том же духе, мы разойдёмся тут же, и я стану считать, что мы не нашли общий язык, — холодно сказал я, глядя ему в глаза. Надеюсь, мой взгляд скажет больше, чем слова.
      Он помолчал несколько секунд, глядя на меня. Наверное, взвешивал, насколько дорого ему обойдётся продолжение игры в непонимание, сейчас у него был выбор между мной и моей бабкой, но… в конце концов он сам ввязался в игру, когда не прошёл мимо меня, наркомана, умирающего в занюханном отеле, я не просил его о помощи, не я пришёл к нему, он вытащил меня оттуда, так что он уже сделал свой выбор уже тогда, сейчас с его стороны игра с целью выбить себе козыри. Не вышло. И Ниагара была одним из таких козырей, который он использовал, но он не сработал, потому что для меня Ниагара пустой джокер, а не козырь.
      Собственно говоря, у Белтца выбора, конечно, не было, нажить врага в моём лице или рискнуть попробовать мою игру, мне казалось, я прямо вижу, как происходит мыслительный процесс в его голове, не душевный, он не видел разницы между мной и моей бабкой, я — будущее, которого ещё нет и может не быть, а моя бабушка надежное настоящее, но сколько это настоящее продлится, и будет ли ему место в будущем, вот о чем он сейчас думал, полагаю.
      Белтц посмотрел на меня, меняясь в лице, уже не насмехался ни позой, ни глазами, ни деланно отстранённым взглядом он расцепил руки, даже развернулся ко мне, и смотрел мне в лицо прямо, не ломаясь. 
       — Хорошо, Всеслав Вернигор, я согласен. Ты прав, полностью прав во всём, я хотел бы, чтобы и дальше между нами было полное взаимопонимание, — сейчас он смотрел, ожидая моего кивка как позволения говорить дальше. Я, выдержал некоторую паузу и кивнул, тогда он продолжил: — Скажи, Всеслав, чем я могу быть полезен тебе?
       — Для начала нужно найти одного человека.
     Он несколько мгновений молчал, прежде чем спросить.
       — Я могу найти любого в любой точке мира, и всё же, даже мне не удавалось найти тебя довольно долго.
        — Это потому что, ты не думал поискать там, где я в итоге нашелся. Поэтому теперь поищи, учитывая и это. Она очень изобретательна, если необходимо, и очень хитра.
       — Она? Кого будем искать? Волшебницу Моргану? — усмехнулся Белтц.         
     Пришлось осадить нахала, вообще придётся ему научиться вести себя со мной, я ожог его взглядом.
       — Белтц, когда придёт время пошутить, я скажу тебе, — сухо сказал я, глядя ему в глаза.
      Белтц дрогнул ноздрями, отводя глаза ненадолго, на его большом, побитом оспинами черном лице смущение или, скорее, злость, выглядели необычно. Ничего, привыкнет. Я понимаю, он король Темного мира, даже император, но пусть не забывается в моём присутствии, мы не равны, как бы ни был он силён, настолько, что может поглотить и перемолоть наш мир, но пусть помнит своё место, без света тени нет, и я никогда не позволю ему думать, что его сила важнее правоты и чистоты Света. Вот только Свет ещё предстоит очистить, но это уже моё дело. Моё и…
       — Извини, Всеслав, — наконец выдавил из себя Белтц.
       — Готов слушать?
      Он развёл руками, сдаваясь.
       — Готов.
       — Нужно найти Ли.
       — Ли? Твою сестру? — изумлённо проговорил Белтц.
       — Мою жену.
       Белтц изумлённо поднял брови, хотя это притворство удалось ему намного хуже предыдущего.
       — Вот оно что… я полагал, ты кровосмеситель, что само по себе… несовременно в вашем мире, это в моём позволено идти за любовью, куда угодно, я полагал, ты бунтарь-извращенец из прежних времен, а ты… консерватор, выходит.
       — Тебя не касается, но я скажу, чтобы не было извращения понятий и иллюзий, Ли мне не сестра, ни по крови, никак, Ли была и есть и будет моей женой. Теперь яснее?
       — Вполне, — пожал плечами Белтц. — Теперь хотя бы ясно, почему ты отверг Ниагару. Только не подумай, что это я подослал её в качестве некоего подарка, она сама.
       — С чего ты взял, что я мог так подумать? — спросил я.
      Белтц пожал плечами, очевидно, жалея, что проговорился, я смягчился, погасил взгляд. 
       — Сейчас речь не о Ниагаре, и не о моих отношениях с женским полом, Белтц, необходимо найти Ли, — сказал я, перестав сверлить его глазами .
      Он посмотрел на меня, пожал плечами снова:
       — Я считал, она замужем за Исландией, и, признаться, не интересовался ими давно, послеживаю по заданию твоей баки, но не пристально, скучный остров, примитивные интриги. Друзья плохие, враги никакие. Пользы мало, вред смешон, мороки больше, на месте твоей бабки я посадил бы туда своего, вроде Всеволода, чтобы под ногами не путался…
       — Когда ты будешь на месте моей бабки, так и сделаешь, — строго сказал я. — А пока к сведению: когда сажали туда правителя, он и был племянником кого-то из моих прадедов, ну и… что из того, свою кровь они давно предали ради местных девок и союзных коврижек. И, кстати, Всеволод отнюдь не мечтает в какой-то Исландии сесть. Он хочет весь Север, и… всё, и я не думаю, что ты не знаешь этого.
      Белтц засмеялся, колыхаясь всем телом, из чего я сделал вывод, что он смеется искренне, наконец, перестал придуриваться и пытаться обмануть меня.
       — Я думал, ты не знаешь, — сквозь смех проговорил он. — Что ты не знаешь хотя бы этого. Иногда, Всеслав, сейчас мне кажется, что ты старше меня.
       — Бывает, — кинул я, не собираясь улыбаться и этом сокращать дистанцию между нами и дождался, когда он перестанет на мою улыбку надеяться. — Да, если моя бабушка узнает о нашем разговоре, я пойму.
       — Поймёшь, что?
       — Что ты такой же как все, а человеческая порода неизменна, в своей основе глупа и продажна.
       И, похоже, только после этих слов Белтц действительно меня понял.
      Он поднялся: 
       — Хорошо, Всеслав, я… не стану доказывать свою принадлежность обычной человеческой породе в твоих глазах.
      Тогда я тоже встал и протянул ему руку.
       — В таком случае наше сотрудничество продлится долго.
      Рукопожатие его было крепким, ладонь широкой, едва не больше моей, а у меня большие руки, немного плоской и горячей. Некоторое время я смотрел ему в след, пока он не исчез за пышными ветвями цветущих кустов. Но теперь на душе у меня было спокойно, Белтц найдёт Ли. Если кто-то может найти, только он. Только не думать сейчас, только не думать…
     Я заставил себя подняться и двинулся в сторону корпуса, а там поднялся на крышу в спортивный комплекс, которому были отданы четыре верхних этажа. Каждый день увеличивая нагрузку, я проводил там все больше времени каждый день, как до того мне хотелось умереть, теперь мне хотелось жить и вернуть силу своему телу, а это оказалось не так просто и не так быстро, как я думал. Ли… вернись, неужели ты не чувствуешь, не чувствуешь, что я не могу ожить без тебя, как дерево без воды?..