Трое вечером времён. Второй отрывок из главы

   Вскоре Фред сидел в кресле-качалке, вытянув ноги к большому примусу, со страшным рёвом нагревавшему красный кирпич, и слушал новости последних лет. Назвав кирпич "кирпидоном", Невка Снегирёва с Яриком (Ярославом Лазаревым, так звали детей) убежали смотреть бывшую Санькину квартирку. Собственно, она и была той достопримечательностью, ради которой маленькие транзитёры свернули с главного маршрута. Пламя свечи раскачивало комнатку как корабельную рубку.
   Путаясь в бьющем гостеприимстве, обрадованный Пахом предупредительно вился и кружился не находя места и под бренчание гостевой ложки о эмалированную миску с борщом без умолку сыпал и сыпал неупорядоченной суетой:
   -...вот, а уже после тебя и остальных на приключения потянуло. Ой, Федька, что тогда началось, ты не поверишь! Сначала бублики перестали маком посыпать, но это цветочки. Бутылки под водяру начали не ноль-пять, а ноль-сорок-пять делать. Ну понял? Без предупреждения! Народ не сразу разобрался. Потом, правда, сказали, что дефицит сырья. Или яйца поштучно. Когда такое было... И какой-то бесконечный народоворот, одни пропадали, другие возникали. Люди мелькали как дачники на перроне - джих-джих-джих. Я за всю сознательную жизнь такой толпы знакомых не имел, сколько в те года назаводил. Я же сам суетной, ну ты знаешь, но такой водевиль даже меня притомил, даже меня. А главное, сами какие-то радостные все, лица светлые. А какие у них глаза, Федька! Уй, ты бы видел - ясные-ясные! Тут гвозди по талонам, а они счастливы поголовно... Зато потом наоборот, резко - бемс! - и "все ребята по парам кто куда разбрелися". Никого почти не осталось, ник-кого! Рассосались по свету. Тонька смоталась, Женька твой, из автомагазина который, женился и тоже пропал...
   "Женился — и пропал..." - вторя рассказчику, знающе покивал гость, будто был осведомлён о сей последовательности как никто. При этом результирующее слово "пропал" в этой причинно-следственной связи каждый из собеседников понимал по-своему.
   - А Витька его - ты Витьку Михалыча помнишь, продавцом у него работал - вроде мужик толковый, но тоже вольта словил. Пить бросил, обрати внимание - сам, потом помыкался-помыкался и тоже куда-то свинтил. Как все, говорит, за рассветом вдогонку.
   - Нехило сказано, - дохлёбывая борщ, вставил гость между всё ускоряющимися взмахами последних ложек. - Тёть Катю в общую круговерть не затянуло?
   - Ей нельзя, ещё пропадёт без меня. Тут твоя тётя Катя, только мы поцапались как всегда, сегодня из-за свечки - я хотел новую начать, а она мне "сначала эту дожги". Короче, моя чумарелли к себе на фазенду ночевать ушла, это я так бывшую тонькину квартирку зову. Кстати! О птичках! Тонька ж нам письмо прислала. Так, а ну обожди, щас найду!
   Старик переключился на собрание книг, эволюционировавшее за годы из домашней библиотеки в отлаженную систему законспирированных тайников, преимущественно для одиночных денежных купюр крупного номинала. Выборочно наклоняя тома за корешки по ему одному известной схеме, он принялся какие-то извлекать, хлопотливо заглядывая под обложки.
   - Только это не письмо, а "шифровка радистки Кэт". Оно по-моему на фарси... или суахили... но буквы наши. Мы со своими-то куцыми умишками не разобрались, а у тебя должно получиться, ты же английский, помнишь, учил. Люсьен перепробовала и справа налево, и снизу вве...  Кстааати, - прервавшись на полуслове, обернулся к гостю старик, - я тебе ещё не сказал? Твоя пассия же здесь. Даа. Сошлась с тонькиным гаишником, вместе живут. Она сейчас дома... - И, искусительски помедлив, добавил: - Если хочешь, могу позвать.
   Фёдор отрицательно покривил щекой. Он с сытой ленцой пребывал в положении полувозлежа, из которого встречным предложением поторопил старика с поисками письма.
   - Письмо! - спохватился дед. - Итак, спокойствие, то-олько спокойствие. В Брейгеле его нет, в Фейхтвангере тоже. В "философов" я его точно сунуть не мог... Значит оно в трёхтомнике Борхеса... Тогда в Акутагаве... Или Монтене...
   Письмо оказалось в томике "Тёмных аллей" Бунина. Оно было написано на абсолютном языке и начиналось неведомыми словами:

       Экатэ пэкатэ чукатэ мэ.

   В нём Тоня в форме занимательного факта рассказывала о встрече в бамовских лесах их общего знакомого пса Ляли, на которой тот посетовал о провале затеи с соплеменниками. Племя сородичей оказалось совершенно неспособным на добычу начал ума-разума, несмотря на богатейший опыт сожительства с человеком. Зато неожиданно легко кое-что прививалось лесному зверю и птице, день и ночь наводнявшим их любопытную колонию. Взлелеивались весьма смышлёные создания, вроде того же тихоокеанского Лебедя и Пьяного Ёжика из-под Чегдомына. И всё, весь листок - без привета и пока.
   Долгожданный перевод  весточки Пахома крупно разочаровал. Крупно. Он заявил, что чем пересказывать "этот фуфел" домочадцам, как и он ждавшим традиционных строк о делах, здоровье и успехах в личной жизни, лучше наплетёт отсебятины. После чего взялся сокрушаться про кризис эпистолярного искусства, отмеченный просвещённым сообществом ещё в конце ХХ века, и про то, что жанр рухнет так глубоко, он, Пахом, лично от Тоньки никак не ожидал. И ещё, что этот прискорбный факт ни один образованный и начитанный человек в мире не сможет перенести, если срочно не плеснёт себе рюмаху портвешку.
   Безучастно развалясь в кресле с раскинутыми руками, гость качался помахивая письмом и думал про то, что не видел бывшую соседку целую вечность. С тех пор, как Дыркин покинул Рябиновый дом, он слышал про Тоню всего раз, что она в Австралии. А раз она снова здесь, значит ещё свидятся. Тем более, что его детишки затеяли многовизитный тур по другим неочадам с заходом и к шуриковичам, и к ясноглазикам, дальше к памирским мультфилимам (Дыркин на миг остановил качалку, мысленно уточняя маршрут. "...Тудым-тудым... тудым... через этих... затем тихосвятики... да?...да... и к тем... Всё правильно."), а это всё крупные центры притяжения, где кого только не встретишь.
   - А сказать, кто почту принёс? - продолжил старик, опрокинув стаканчик. - Шпендик! Обрати внимание - сам росточком с табуретку, а ответственный как начальник Чукотки. Наотрез отказался перекусить с дороги, говорит, время не ждёт, надо срочно в Европу. Уловил? "В Европу" и "срочно". Мне б такую спешку в молодости, глядишь и жизнь по-другому бы сложилась.
   - Наверное Любим, но не который с юнь-кораньских сопок, а анюйский удэгейчик, у Тони только с ним шефский тандем. А, мелкий же, говоришь... тогда это Марик, его светозарский друган. Мы тож весной в "тех степях" будем, мои на балтику собрались по обмену опытом. У нас целое турне, только неспеша конечно. Для начала в Амурку к завитинским мудренятам и далее по списку.
   - Что, тоже по детишкам? - скептически хмыкнул дед. Подогретый портвейном ум начал раскручивать в Пахоме маховик спорщика-правдоискателя. - Ну откуда у детей опыт, они жизни даже ещё не видели.
   Вместо ответа Дыркин внезапно показал на старинный телевизор, служивший Пахому стулом:
   - О, этот, этот! - и обрадованно пощёлкал пальцами для стимуляции памяти. - Который говорит и показывает!
   - Телек? - равнодушно подсказал дед.
   - Он! Забыл уже как называется, сто лет их не видел.
   - Слушай, Федька, а как вы все по стране без карт гарцуете? - не унимался Пахом. Для уяснения всей этой новой повседневной небывальщины, свалившейся на жизнь простого трудового пенсионера, патриархальное стариковское восприятие требовало какой никакой внятности житейского свойства. В то время как рассказы Дыркина упорно тянули понимание в туманности иррационального заумняка. - Или вот ночью, как на местности без приборов ориентируетесь?
   - Да элементарно, у нас Ярослав круглосуточный поводырь.
   - Ты же говоришь он с рождения не видит.
   - И где связь, - бесхитростно растолковывал гость. - Не видит, а зрячий. Не слышит, но внемлет. И нем, хоть, да вещ.
   Нетерпеливо фыркнув "Федька, ты такой трудный стал!", старик возмущённо отвернулся. Но тут же предпринял новую попытку довникнуть, упрямо надеясь на мало-мальски материалистическое освещение обуявшего мир феномена.
   - Ну хорошо, допустим. А давай с тобой теперь по-простому разбираться. Давай? Вот слушай. Ты говоришь "разделение труда", - Фред такого не говорил, но и мысль не получила развития из-за неконтролируемого наслоения на неё сразу следующей темы. - Стоп. А где вы тогда жрачку со шмотками берёте, если не работаете? Человеку, ведь, питаться надо. Одеваться. По щучьему веленью  что ли?
   - Не совсем. Но принцип тот же, - заверил Дыркин, и в беззастенчиво вещей манере произрёк. - Говорю я "Будь!" — и оно бывает.
   Старик едва не всхлипнул от бессилия и вовсе смолк. Друзья обоюдно помолчали, Пахом разгорячённо, Фёдор флегматично, как докладчик имевший богатый опыт взаимодействия с залом на лекториях "Учёные против альтернативщиков". Зыбкое пламешко свечи шевелило комнату вместе с обстановкой. Тени совершали гипнотическое раскачивание, синхронно шатаясь во все стороны. Они то увеличивались до гигантских размеров и нависали с потолка чёрными лапами, то комкались до величины самих предметов и исчезали в них, чтобы через мгновение вырасти и вновь ринуться в тотемные пляски.
   Первым рассудительно пожал плечом организатор запальчивого молчания:
   - А может, Федька, ты и прав.  Я вспомнил, со мной один раз аналогичный случай тоже был. Выхожу как-то из книжного, а на крыльце — ты не поверишь! — коробка с новыми туфлями стоит. И ник-кого! А до этого, до этого, я тебе клянусь, я как раз почти о таких мечтал. Правда они потом женские оказались, но всё равно.
   - Они что-то знают, - ни с того, ни с сего веско заявил Фёдор, убеждённо покивав головой.
   - Туфли? 
   - Дети. Знают и молчат. Я не спрашиваю, потому что не знаю о чём, а они не говорят. Не знаю, может потому что ещё слов таких нет, а может считают это без слов очевидным. Друг с дружкой общаются тоже не вслух, а по внутреннему "димафону". Знаешь почему ДИМА-фон? Потому что его какой-то Димон изобрёл. То ли он его в них открыл, то ли обучил, короче личность у них легендарная. Представь размер инфополя, когда они все толпой собираются и молчат. Посторонних мыслей не читают, конечно, но меж собой телепатят только темы задавай.
   По челу старика солнечным зайчиком чиркнула некая догадка. Приосанясь, Пахом игриво поёрзал на телетабурете и, изобразив на лице нетерпеливое ожидание, в упор уставился на Фреда, всем видом давая понять, что готов крайне изумиться, если вдруг окажется, что и приятель владеет умением передачи мыслей.
   Увидя это, Дыркин поспешил развеять заблуждение:
   - А - не! Сам я не-не. Только вон, через переводчиков, - и кивнул в сторону двери, куда сбежали дети.
   Снаружи к окну прильнула чья-то брачная ночь, на время выставленная молодожёнами из спальни. Она с завистью всматривалась в немую встречу старинных друзей, глядя как за стеклом полуосвещённой комнатки туда-сюда сновала принимающая сторона, хлопоча с десертом. Старик, как сомелье, по одной вносил на одобрение гостя закатанные стеклянные банки с домашними заготовками и уносил отклонённые обратно в чёрную прихожую. Остановились на варенье. Выйдя откупоривать банку, хозяин незамедлительно возник снова, представя на выбор десертную и чайную ложки. После чего опять испарился, а когда вернулся, из открытой банки торчала большая столовая ложка. Озябшей ночи тоже хотелось бы сейчас внутрь, погреть руки над красным кирпичом, распространявшим живительное тепло, принять антипростудные "пару капель" и, улучив момент, с умным видом воткнуть многозначительное "Да, уж..." в любом месте беседы.
   - Ммм, малиновое, - упоённо закатил глаза Дыркин, сняв пробу. И зачерпнул из банки основательно.
   Тем временем Пахом придвинулся к собеседнику вплотную, что предвещало постановку вопроса стратегической остроты и, потерев рукой в качестве вступления лакированный подлокотник качалки, проговорил:
   - Федька, слушай, вы же много где мотаетесь, не слышал — с нового года пенсии не отменят? А то в собесе сами не знают. Не слышал... А чем платить будут, не знаешь? Тоже не знаешь... Да хоть бы батарейками выдавать начали, а то эти деньги уже нигде не принимают. А ты не можешь у своих спросить, они-то наверняка знать должны, - застенчиво давил старик, не поднимая глаз.
    - Сейчас вернутся, сам и спроси.
    - Ой нет, я сам не могу, я их боюсь, - испуганно отнекался дед. И, наклонясь совсем близко, перешёл на доверительный шёпот: - Они пришельцы какие-то. Сам же говоришь, неизвестно что у них на уме, а вдруг они всю Землю хотят захватить.
   - Сам ты пришелец, - повеселел гость, насмешливо облизывая столовый прибор, - Менделеич, я с тебя валяюсь, завязывал бы ты свои фильмы ужасов смотреть!
   - Я их и не смотрю. Света нет.
   - У Ярослава батя - обычный фальшивопельменщик с рынка, на рыбные полуфабрикаты этикетки от мясных раньше переклеивал. К тому же алконавт потомственный. А у Невки мамка бухгалтершей в Управлении речфлота или где-то там, короче, работала. Хх, - тряхнув гривой, Фёдор ещё раз усмехнулся, - "пришельцы". Они наше будущее.
   При слове "будущее" усы Пахома взвелись в боевое гусарское положение. Тематика будущего являлась личным коньком Кардиналова, а потому оставить вздорное утверждение о завтрашнем дне без критического обозрения специалиста спорщицкий пыл старика никак не мог. Не сводя с собеседника дуэлянтского взгляда, знаток вопроса наклонил лицо вниз, как лётчик при заходе на бомбометание, и со штурмовым девизом "Началось утро в деревне! Кто будущее!" ринулся в главную полемическую схватку вечера, обыкновенно состоящую из серии футурологических поединков помельче.
   До прихода детей удалось сцепиться лишь в одном из таких, вкратце пробежавшись по повестке судеб цивилизации. Дед пламенно доказывал, что всё пропало. Фёдор хладнокровно возражал, что всё только начинается. Пахом с рыцарской беззаветностью держался за мысль, что мир катится в тартарары, где пенсии никому не видать. Дыркин, напротив, настаивал, что мир на наших глазах совершает долгожданный качественный рывок, ну да, не без некоторых сопутствующих неудобств, временно чинимых сменой цивилизационного вектора. В ходе диспута старик наэлектризовался до искрения в темноте. Дважды он порывался вытянуть Дыркина на улицу для опроса десяти любых прохожих, которые рассудили бы, кто из них двоих прав.
   - Ну пойдём! Пойдём, спросим! - побуждал Пахом Менделеевич, будучи непоколебимо уверенным, что прав именно он. И на третий раз даже вскочил с места, посеменив к входной двери с горячностью уязвлённого полемиста, но заслыша шум спускавшихся по лестнице детей, живо бросился обратно и присмирел.
   Остаток вечера протестная натура провела в старике набрав в рот воды, то с опаской поглядывая на тихого Ярослава,  то украдкой косясь на Невку Снегирёву.
   Заполночь необыкновенные визитёры засобирались, торопимые большими делами. У порога, Невка повернула руку Пахома ладонью кверху для прощального рукопожатия.
   - Дедушка, ты думаешь человек - константа? - сказала она при этом, по-учительски свесив голову набок с таким видом, словно ответ очевиден и думать иначе наивно. И тут же сама ответила, с размаху шлёпнув свою ладошку в стариковскую: - Нет.
   Пока стариковские брови удивлённо всползали на лоб, Невка быстро обернулась, будто её позвали, посмотрела на маленького Ярослава, уже спелёнутого в походную куколку на руках Фёдора, и вновь потормошила Пахома:
   - Дедушка, дедушка! Ярик тебе говорит - на Земле полно вершин, и мы, люди, не крайняя.
   Изумлённо вытянувшись, Пахом Менделеевич многозначительно вытаращился на Фреда. В потьмах было неясно, что его поразило, знание столь маленькой девочкой специфического слова "константа" или детское глубокомыслие как явление.
   Дыркин лыбился широко как только мог.
   - Это у нас называется "обмен опытом", - подбодрил он старика и качнул мальчика на руках. - Да, Ярик?
   С тем и ушли, оставя хозяина одного в тёмной прихожей, стоять в онемении рядом с эмалированным ведром полном коробков со спичками и с забытым кульком весовой карамели, приготовленной детям в дорогу.


   Затемно...