Девушка, не ставшая 3-й. Ч. I гл. 48-53

Повесть находится в ОТКРЫТОМ БЕСПЛАТНОМ  доступе.
Предыдущие главы  - http://proza.ru/2024/08/17/1356
====

48

В подвале общежития, кроме душевого отделения, имелось еще и  маленькое студенческое кафе.
Как всегда в вечерние часы, тут было полным-полно.
Играла музыка, за столиками гомонили разноязыкие компании.
Кто-то просто кричал, кто-то пил пиво, кто-то – водку.
Посередине оставался свободный пятачок, место для танцев.
Звучало что-то медленное.
Сиреневое платье плотно облепило Ингу, делало ее гладкой, как щука.

49

Наша дружба, начавшаяся в Ленинграде, усиливалась день ото дня.
Когда распределяли дежурства на завтраке, мы выбрали друг друга в пару.
Взаимопомощь продолжалась и во внерабочем пространстве.
Запрет гулять без спутников мало кого удручал.
Правда Окуджавской песенки про умного, который «ценит одиночество превыше всего», действовала стопроцентно.
Соотрядовцы – как и положенное плебейскому быдлу – бродили стаями.
Не зная языка и опасаясь заблудиться, они шатались между пивными барами в районе Прагерштрассе, в полутора километрах от общежития.
Инга имела иные интересы.
Она сблизилась с каким-то чехом, который оказался и менее несвободным и более денежным, чем выходцы из Союза.
Неформально дружить с любым иностранцем, включая советских клевретов, было тоже запрещено.
Впрочем, соцлагерь пускал песок из щелей.
Чехи не собирались забывать побоище шестьдесят восьмого года.
Венгры тоже кое о чем помнили.
Восточные немцы молчали, поскольку – оторванные от советских граждан – к ним регулярно шли эшелоны с мясом, маслом и даже бочками икры.
Но, официально проклиная «буржуев», они держали связь с родственниками; наиболее разумные при любой возможности бежали в Западный Берлин.
Про поляков не стоило говорить; у них вошла в силу «Солидарность», что уже никем не скрывалось.
Мы с Ингой спасали друг друга от запретов.
Выйдя из общежития на глазах у командира, мы вместе садились на трамвай – и, отъехав, разделялись.
Я ни с кем не задружился, в одиночестве гулял по Дрездену, углублялся порой в такие дали, что от свободы звенело в ушах.
В чужом городе я ощущал себя даже не как рыба в воде, а как птица в воздухе: то летел, набирая высоту, то парил неподвижно на аэродинамическом качестве крыла.
Я заходил во все попадающиеся кафе, пил кофе и ел мороженое, общался с немцами.
Их доброжелательность ко мне, русскому, не уставала поражать.
Я имел узкокадровый «ФЭД-Микрон», непрерывно щелкал все увиденное, время от времени просил кого-нибудь сфотографировать меня.
Нагулявшись до позволенного часа, мы с Ингой встречались в условленном месте – обычно на станции «Дрезден-Митте», спрятанной под мостом - и возвращались вдвоем
В этот вечер ни один из нас никуда не пошел.
Я устал от прогулок.
Инга, похоже, рассорилась со своим чехом.
Спустившись в кафе, мы слегка выпили и принялись танцевать.

50

Человек, выросший при целомудренных родителях, долго остается сексуальным ослом.
Я вроде бы поднялся на ступень, познал двух женщин.
Я ощущал себя свободным от стыда, беспечно потряхивал гениталиями на нудистском пляже.
Но я был проеден пионерчатыми идеалами, до сих пор не сбросил кандалы маминого воспитания,
Я ставил отдаленные цели, не видя ближних; я стремился к недостижимому, игнорируя находящееся под рукой.
Подобного мне Готтфрид называл «***мудрым» - и был совершенно прав.

51

Несмотря на все мои усилия, Инга не умела даже шагать в такт.
Мы просто перетаптывались, не обращая внимания на музыку.
Она прижималась ко мне всем своим узким телом.
Твердые коленки сплелись с моими.
Я чувствовал горячий живот и прохладную грудь; Ингины руки уверенно обвивали мою шею.
Запах модных в нынешнем году духов «Ave Sol» обещал все, о чем стоило мечтать.
Но я был глуп, как поросячий пуп.
Поверх прямого Ингиного плеча я высматривал чертову Габи.
Он тоже была тут: сидела в углу за столиком, рядом примостился китаист.
У меня этот тип вызывал отвращение.
А девчонка, похоже, была им очарована, хотя один бог знал, на каком языке он сейчас лопочет.
- Как бы Габи не нарвалась на неприятности, - сказал я.
В тот момент я не понимал, что говорить об одной женщине, обнимая другую, выходит за пределы идиотизма.
- А с чего ей нарываться? – спокойно ответила Инга. – Немецким девушкам не грозит ничего плохого.
- В каком смысле «не грозит»? – уточнил я.
- В самом прямом. Немецкие девушки – не девушки. Их лишают девственности еще в роддоме, хирургическим путем, чтобы впоследствии не возникло осложнений по женской части.
- Откуда знаешь?!
Я искренне изумился.
Представить такое в России было невозможно.
Кровавые простыни, с которыми бегали по деревне, конечно, ушли в прошлое.
Но менталитет ханжеской добропорядочности никуда не делся.
Каждый мускулистый дебил декларировал, что женится только на девственнице; прочие девушки попадали во второй сорт.
- Чехи рассказывали. Они знают все. Так что эта твоя Габи всегда может пойти с тем, с кем хочет. Без всякого опасения.
Я вздохнул.
Отношения здесь были основаны не на возвышенных вздохах, а на реальной земной основе.
Музыка продолжала играть без перерыва, мы не покидали пятачок, не останавливались ни на минуту.
Ничего не менялось, но я вдруг заметил, что Габи в кафе нет.
Поганый китаист тоже исчез.
Не хотелось думать, что они ушли вместе.
Утомившись от моего бездействия, Инга заявила, что устала и хочет еще выпить.
Я взял в баре белое вино для нее и рюмку слабой немецкой водки для себя, мы присели за столик к каким-то не то чешкам, не то полькам.
Инга помахала у лица рукой, сообщила, что хочет умыться и ушла, оставив слабеющее облачко духов.
Я понял, что она не вернется.
Я остался не у дел.
При моей ослиности иного и не ожидалось.

52

Но я сказал себе, что при любом раскладе вечер не подарил бы мне ничего существенного.
В общежитии царил Вавилон.
Мои отношения с «товарищами» не позволяли договориться об уединении хоть на полчаса.
Да и Инга жила с двумя вредными филологичками, которые вряд ли пошли бы нам навстречу.
Виноград был спелым, но недоступным.
Мысли слегка утешили; я выпил еще водки и отправился спать.
Уже на нашем этаже я столкнулся с китаистом.
Пожелав спокойной ночи, я обозвал его обезьяньей задницей.
Китаист был не пухлым, а тощим, и не красным, а белесым, как спирохета.
Но на душе полегчало.

53

Словно в насмешку, Германия продолжала подкидывать женщин.
Однажды, бродя по Дрездену, я увидел замощенную площадку на углу двух асфальтовых улиц.
В Ленинграде на таком пятачке разместился бы разве что пивной ларек.
Здесь место было обозначено табличкой - синей с белыми буквами - которая говорила, что это «Франц Лист Платц».
Посреди крошечной площади громоздился фонтан: низкая каменная чаша, на дне которой зеленела вода.
Там стояла обнаженная медная женщина в классическом немецком стиле.
Для обхвата ее бедер не хватило бы земного экватора.
Все прочее лежало на той же высоте.
От взгляда на скульптуру у меня заныло под ложечкой.
И все-таки оставались какие-то надежды.
Уже не на Габи, а вовсе непонятно на кого.

=====
Следующие главы - http://proza.ru/2024/08/18/778