Воспитание, воспитание воспитателей. Часть 1

Мы, пять мальчиков в возрасте от 8 до 11 лет и я, сидели посреди двора на брошенных на строительный мусор обрезках досок. День был жаркий и одеты мы были легко: на мальчиках были трусы, а на мне – лёгкое платье и сандалии, босиком родители не разрешали.
Мы рассказывали всякие истории – страшные ужастики, смешные и не очень. И тут Саша, старший из братьев Тацковых, сказал:
- Сука!
Все притихли.
«Во даёт! – пронеслось в моей голове. – Смелый какой!»
Конечно, мы все знали это слово, да и другие тоже, но сказать это вот так, громко, при всех… Раньше такого не было, Саша был первым.
Саша был невысоким щуплым парнишкой с ярко-синими глазами, густыми ресницами и коротким белесым чубчиком.
Теперь он сидел подбоченясь, уперев руки в широко расставленные колени, расправив плечи и шевеля пальцами босых ног в тёплой пыли. Глядел на всех весело и смело. Все ждали продолжения.
И тут непонятно откуда, из воздуха, протянулась рука, крепко взяла Сашино правое ухо, и голос тёти Люды, Сашиной мамы, произнёс:
- Пойдём-ка, Саша, домой. Поговорим…
Саша неуклюже поднялся, и, осторожно ставя ноги среди осколков кирпичей, проволоки, стёкол, пошёл за мамой. Голову и шею он старался тянуть вверх, ближе к крепко зажатому в маминых пальцах уху.
Славка, младший брат, круглоголовый крепыш, вздохнув, поднялся следом.
Да… Сашка всегда влипал, всегда. В прошлый раз они с братом и с Витькой из четвёртого подъезда пошли в подвал курить. Меня поставили на «атасе», - я должна была подать знак, если кто-то из взрослых пойдёт в подвал за картошкой или ещё за чем. Я должна была запеть или закричать что-нибудь погромче. Помню, что я нервничала: что кричать то? Пою я плохо, я это знала…
Готовились к этому событию несколько дней – собирали «бычки», трясли из них табак, учились делать «самокрутки», как солдаты в кино.
В общем, всё прошло удачно. Табака было маловато, но нарезали специально подсушенную траву. Я тоже не подвела, - никто из взрослых в подвал не пошёл.
Наконец мальчики вышли. Слава и Витя выглядели слегка ошалевшими, а вот Саша… Без бровей, без ресниц, вымазан чёрным, вместо чубчика серые, похожие на очень тонкую проволоку, волосы.
Но чтобы так, практически на глазах у мамы сказать такое плохое слово… Тут уж никак не отопрёшься.
Вечером пришёл с работы дядя Коля Тацков, отец. Он ходил в туго перетянутой широким ремнём гимнастёрке как у военных, но без погон. Брюки галифе, начищенные до блеска сапоги, картуз с лакированным козырьком.
Дядя Коля брил голову. Тогда это называли причёской «под Котовского». Был дядя Коля рослым крутоплечим мужчиной. Младший из братьев, Слава, был точной копией отца. Саша был похож на мать.
Жили Тацковы на первом этаже, прямо под нами. Часам к восьми вечера мы, переживая за друга, стояли под окнами. Ждали, когда Сашку воспитывать будут. Наконец раздался низкий голос дяди Коли:
- Саша! – и дальше неразборчиво, - Бу-бу-бу, бу-бу-бу.
Потом громко: хрясь! – звук ремня по телу. Затем Сашкин тонкий голос:
- А-а-а! А-а-а!
- Коля, не надо! Не надо, Коля! – это тётя Люда.
И опять:
- Саша! - Бу-бу-бу. Бу-бу-бу.
- А-а-а! А-а-а!
- Коля, не надо! Коля, всё!
И так раз, наверное, пять.
Мы у окна молчали. Я нервно куталась в кофточку. Гудели
комары.
Сашка на следующий день стоял на крыльце весёлый. Уверял, что ни капельки не больно, а орал он так, для матери, чтобы она на отца повлияла. Был Сашка не в трусах, а в брюках. Не садился и даже не бегал. Мы деликатно ни о чём не расспрашивали. Хотя вопросы были, конечно. Всех интересовало, каким ремнём лупили: солдатским или обычным. Опять же, по голой заднице или в трусах разрешили. И ещё – на кровати или на сундуке?
Славка, брат, угрюмо ответил, что не видел и не знает ничего, на кухне сидел. Тоже переживал за брата. Но мы все, и братья тоже, понимали, что наказание это вполне заслуженное и честное.
«Что же с нами делать-то? Надо же нас как-то воспитывать. Хотя если даже ремень не помогает, тогда как ещё?»
Да уж.
       Саша был хороший мальчик, добрый, не драчливый. Однако последняя его выходка едва не стоила ему жизни.
Дом наш стоял буквой П. Одна сторона дома была на проспекте Ленина, а другая – на улице Чайковского. На улице Чайковского, прямо напротив наших окон, строился жилой дом. Там проложили рельсы и по ним ездил высокий башенный кран.
Мальчики из нашего дома побежали туда, чтобы на кране покататься. Я в это время болела, у меня была ангина, а то бы я тоже… Сначала они долго кричали крановщику, чтобы он из кабины высунулся. Крановщик сидел высоко, их не слышал. Когда, наконец, услышал и дверцу открыл, они вежливо попросили разрешения покататься на тележке с противовесом, на которой кран стоял.
Крановщик закричал, что нет, не разрешает. И ещё знаками показал крест. И кулак показал, чтобы уж никаких сомнений на было. И потом кричал, чтобы они уходили отсюда. Это мне мальчики потом рассказали.
Ну они позлились немного, поплевали через зубы, и побежали смотреть, как машину с кирпичами разгружают. А Саша остался. Крановщик увидел, что дети убежали и успокоился, Сашку не заметил. Саша удобно устроился на тележке и стал ждать. Наконец, тележка тронулась вместе с Сашей. А потом заработала лебёдка, которая поднимала стропы с крючьями. И, наматывая тросы, затянула край Сашиной рубашки. Саша сначала пытался рубашку вытянуть. Рвать не хотел, родителям придётся врать что-то. Потом уж рвать хотел, да не получилось, крепкая оказалась рубашка. Потом испугался очень, кричать начал. Но на стройке свой шум, никто не слышал. В конце концов кто-то из рабочих увидел его, кран остановили. Сашу увезли в больницу. Говорили, что у него со спины была почти полностью кожа содрана.
          Пока я болела, родители Тацковы получили квартиру в другом доме, трёхкомнатную. Братьев я больше не видела.


Продолжение следует.