Холодная лощина

Посвящается моим одноклассникам
 
Альцгеймер, думала супруга  глядя на Сашу, хотя особенных причин для беспокойства раньше не было. Или привычка, что-нибудь подсочинить.  Как-то  Алим прочитала о свойствах мозга домысливать ситуацию или заменять её новым сценарием. И это ее Обрадовало,  за Альцгеймер тогда можно было не боятся, а под сочинить муж мог - не даром он учёный и изобретатель и это его умение  не раз выручало нуждающуюся в обновлении квартиру. Саша, и особенно в последние годы, озадаченный супругой и поразмыслив с часок, мог восстановить и сломавшуюся мебель и   какой либо прибор так, что они служили ещё  дольше. Да и сам он поговаривал, что мозги стали работать лучше, чем в молодые годы. В себе же Алим точно не сомневалась, и она хорошо  помнила все основные эпизоды их жизни и некоторые - до малейших подробностей. Мои МОЗГИ не забиты как твои - горячо  утверждала она, когда возникал спор о давно прошедшем эпизоде, и Алим представляла его во всех подробностях. НО, Саша возражал:   Вспомни Ежа. И это «Вспомни Ежа», казалось ему,  было достаточным для того, что  бы убедить:  и она, Алим, может ошибаться. Как - то они направились к озеру, что лежало не далеко от их многоэтажки.  Дорога вилась среди густых трав и Саша не мог оторвать глаз от них:  нежные кашки с белыми и розовыми венчиками, ромашки среди яркой зелени сотен трав  с желтыми и синими тонами соцветий.  Колеблемые дуновением с озера и разбросанные так умело, что восхищая  глаз, не вызывали сомнения  о чьем-то  добром творении.

      И там, среди трав они увидели ежа. Довольно крупного с серыми иголками, плотно уложенными в суживающиеся, к заостренной мордочке, ряды. Хитроватые глазки его не выдавали страха, также как и его безмолвие. Они окружили его с четырех  сторон и вынудили остановиться, а их четырехлетняя дочь Мики  протянула к нему руку. Нет - сказал Саша - уколет, а иголки его могут нести заразу. Мики остановилась, но подобрала палочку, что бы погладить его выпуклую спинку.  Ёж же  не стал превращаться в колючий шар, а лишь замер, втянув в оболочку как можно глубже свой носик.  Все, решили они: оставим его.  И они отошли. И ТОГДА ЕЖ, ВСТАВ НА ЗАДНИЕ ЛАПЫ,  ВИХЛЯЯ,  ЕЩЕ и ЗАДОМ, ПРИПУСТИЛ ПРОЧЬ, ОН ТАК И  БЕЖАЛ  ПОКА И ЕГО ОСТРЫЕ УШКИ СОВСЕМ НЕ ИСЧЕЗЛИ В ТРАВЕ. Вот так утверждала Алим, когда они вспоминали этот эпизод  через много лет. Дети  тогда уже выросли,  а деревья стали большими.

И они вспоминали его ещё и потому, что  их сопровождала  дворовая  собака Пальма - Дворняга белой масти с чуть вытянутой мордой.  Кроме безумной любви к детям Пальма имела и коварство. И как–то во дворе она потихоньку увязалась за студентками, шедшими  мирно  в свое общежитие   с кульками и пакетами в руках.  Они беспечно шли через дворы и вот тут-то Пальма, бежавшая впереди Мики, вероятно, захотела показать все, что умеет своей маленькой подруге и дрессировщице.  Она молча последовала за студентками и вдруг схватила одну из нах за пятку, а затем громко облаяла. По–видимому, дворовая культура все - таки сказывалась, и рядом с добром в собачей душе увязывалось  коварство. Но у озера случилась трагедия,  продолжив путь, они вышли на дорогу. Она плавно вилась вдоль озера и её поверхность была покрыта мелким желтым песком.  По дороге проносились экипированные  мотоциклисты, а Пальма с лаем помчалась за одним из них,  пересеклась и врезалась головой в  металлический щиток, прикрывавший ногу пилота.  Пальма была отброшена на боковину и упала у дороги, мотоцикл же промчался дальше.  А когда они подошли к лежащей навзничь дворняге  -жизни  в ней уже не было.  Мики же не понимала, что такое может произойти, и что вот так весёлая,  белая собака – её воспитанница вначале  может нестись вдоль светлой дороги, под белыми пушистыми облаками в синеве неба, среди густой и цветущей травы, а уже через минуту лежать безжизненным остывающим телом. 
      
    Но Саше,  почему то вся эта история вспоминалась по иному.  Во-первых,  Еж хотя и был по описаниям почти такой же как у Алим, но убегал он так как и положено на всех четырех и задом не вихлял, а спокойной  рысцой исчез в кустах. Не было и трагедии с Пальмой. Даже наоборот: они, возвращаясь,  вчетвером  опустились в лощину,  лежащую между городом и озером перед дорогой. Отдыхая, сидели на песчаном берегу извивающейся речушки.   Стены лощины – берега речушки круто поднимались над  высокими кустами  Волчей  ягоды и травами. По ним, изрытыми  неровностями,  стелились - шире головы человека, листы вьюна. Листья, похожие на виноградные, закрывали почти всю поверхность. Откуда они здесь взялись, никто не знал, и Саша, исходивший всю окружную степь,  такого больше не встречал.
     Эти кусты и песок на бережку, и казавшиеся чистыми струи, метровой ширины речушки, резко контрастировали  с выше лежащей степью и жарким духом воздушного потока  стелящегося в направлении города. Здесь царило иное - странная  прохлада и покой. И чистота,  но это была не та чистота - она отдавала, чем то неживым втекавшим в него из города.  Так чувствовал Саша, и он старался не задерживаться в этой ложбинке.  Переплетенные травы, и пучки сухостоя, спутанные в вилки и покрывавшие землю, чуть влажные также как и сами стены. Сидеть здесь на берегу было приятно,  и даже казалось, что можно раскрыть нехитрый тормозок и доесть его, то, что осталось от пиршества у озера. Жара за 30 вверху, а здесь как – будто работал КОНДИЦИОНЕР, впрочем, Саша как-то на досуге подумал и посчитал – это и был естественный кондиционер, влага речушки подбиралась  к берегам поднималась по капиллярам их вертикального склона, напитывала эти густые кусты и плотную траву, и огромные листы вьюна, устилавшего стену.  Она испарялась, через них, оставляя на поверхности прохладу.


    Лощина стелилась мимо озера и выравнивалась с поверхностью у дач, где река, огибая озеро, уходила   в степь. А с другой стороны она продолжалась к мосту и далее мимо старого кладбища,  которое  уже  давно  не использовали.  Собственно и часть города была выстроена на части этого кладбища  в той, где  когда – то были положены военнопленные  давней войны.   И затем она текла по степи пробираясь  к  парку Нового города через подземное русло, а в самом парке укрытое бетонными плитами. И так, по–видимому,   в ней сохранялся дух холодной реки. Они тогда устроились на выступавшем бережку среди тёмно-зелёной муравы, покрывавшей песок, и отдававшей прохладой, а собака лежала  рядом,  положив разгоряченные  голову на лапы и глаза ее, были печальны.   Алим же и Мики этого не помнили, они считали,  что Пальма уже к тому времени погибла.     Но как же, утверждал Саша, вот же наши фото. И как- то во время спора он раскрыл свой старый ПК и нашел их.  И там Пальма ради игры, а не для ссоры пыталась вытащить черную кошку их Баги, залегшую под скамейкой. Кошка же шипела и раздавала стремительные пощечины и Пальма, когда ей доставалось, жалобно повизгивала, но настойчиво выкорябывала её  из належанного места, что бы погонять по двору.
 
      Что ты, говорила Алим,  это же совсем другой город и другая собака, она же водила нас  в горы к Чертовому озеру, так же как и других туристов. Да и звать - то её Дина! Ты хочешь сказать и что эта кошка не наша Баги? Спросил Саша.
  А Пальма, ты разве не помнишь, как приехал к нам Шапито, и ряженые клоуны ходили по городу, зазывая на представление.   И как носился по крутым стенам мотоциклист, и зрители замирали от восторга и страха,  а   Клоун, казался то толстоватым с раскрашенными щеками, то долговязым с красным развязным ртом и перепачканными губами, создавшими улыбку, от которой от ужаса замирало сердце. И что-то приказало взять с собой Пальму на представление. И Пальма, когда дети заплакали от страха с громким лаем выскочила на сцену на этого Клоуна и тут же мотоцикл вдруг ушел вверх, приподнялся и машина кубарем скатилась на арену,  а  Пальма  с пилотом,    распластанные как бумажные куклы,  остались лежать на желтом песке. А потом – поздним  вечером, Сашу забрали, и он исчез почти на год.


        ..И для Алим не было секретом, что иногда  Саша впадал в полусон  и глаза его уже видели картину  Мира по-другому: то только часть чьего-то лица, то вдруг представлялась часть комнаты и в ней  он сам, замерший на стуле, в совершенно неудобной позе.  И в лагере, в котором он отсидел, часто задавался этим вопросом и никак не мог понять, что с ним. А потом он вновь возвращался в свой мир, в котором он все знал и помнил каждую мелочь.
      
Он не понимал, почему так по разному оценивали они события, и он много раз вспоминал и говорил Алим, что и раньше люди знали, что прошедшие события все люди наблюдают по-разному. И даже приводил в пример эксперимент, проведенным местным университетом,  когда большую группу людей,  наблюдавших сценарий в этом же цирке, попросили подробно описать увиденное, а потом обработка результата показала, множество не совпадений, доходящих у некоторых почти до уровня шизофрении.  Но насколько по-разному,    как у них с Алим -   такого он и вообразить не мог. 
   
  ..Они строили летний Театр, и их лагерь № 99, отделенный от стройки  рядами колючей проволоки  лежал недалеко от  его ажурных стен, и  стен улицы, которую они возводили параллельно. Маленькая, кристально чистая речушка протекала прямо через будущий город и военнопленный  Герберт спускаясь к светлой воде мочил свою шляпу с узкими полами - так было легче спастись от знойного солнца и тогда уже жаркий ветерок воспринимался совсем по-другому и запахи степи приносили память об  Одере  и маленькой деревушке вблизи нее. Особенно ночами, если не сразу забывался сном.  Там была Мutti и участок у дома, где каждую Весну и Лето он должен был заботиться об огороде и саде. Она навечно осталась  одна, когда он попал в плен  уже под  Франкфуртом, так и не дойдя до дома. А потом теплушка и  степь Казахстана, где  время уходило серыми тенями среди его жарких  дней и  морозных ночей. Но не так уж холодно было зимами в казарме - они находили топливо:  старые коровьи лепешки, куски угля и даже ссохшиеся шарики лошадей. И печурка в центре казармы всегда исходила теплом.  И никто почти не мешал им в этом, а наоборот чумазые дети азиатов, так не похожих на его народ и тех с кем они воевали,  подсказывали,  где можно было что раздобыть.    Да и старая, бывшая в употреблении, но еще совсем добротная шинель с подпалинами от какого-то костра, выданная ему кастеляном, добавленная к темно зеленному суконному одеялу, согревала его ночами. 
      До войны у себя  во дворике Герберт  построил небольшую мастерскую, где ремонтировал мотоциклы. И всё сам: так, небольшие  замены деталей, которые он вытачивал – он знал, что в продаже их почти не встретишь и тут он мог показать свое мастерство, и то, что он не скуп  в своем умении.  Крупные руки и гибкие пальцы Герберта ваяли их из разного,  и Герберт знал, насколько  хватит её  работы,  и что она не подведет клиента. В  войну Герберта забрали среди первых.  Вероятно то, что было духом войны,  знало, как разбирался в своем деле этот цепкий немец,  и о том, как легко взлетал  его мотоцикл  на ближайшие холмы и как легко скатывался и маневрировал между неровностями склона, плавно подбрасывая и разворачивая шипованные колеса. Герберт же  и его мотоцикл сливались в целое, что удавалось не каждому и об этом не знало даже оно. 
    
      Его моторизованная часть   поддерживала  атаки  пехоты и с ней он отступал до Одера. И Герберт понимал, как следит за ним Дух войны, и, иногда оберегает его, и не особенно налегал на геройство.   
      Но как-то русская граната подбросила мотоцикл, и он  с пулеметом  тяжело рухнул  в  жухлую траву.   А потом,  вскинув,   натруженные руки, оторванные от  полированного приклада, сдался,  уже не думая, что останется жив.
      

    Так или иначе, в лагере 99 надо было приспосабливаться к незавидной доле,  а дышать надеждой о том,  что кто - то на родине вспомнит о лагере, где  жар и холод дикого Караганника усмирял все живое, стало возможным  уже через много лет, после войны.  Но Герберт знал, как это часто бывало с ним, что уже  никто не ждет его в родной деревне.  Успокаивать себя  можно было лишь тем, что  Deutschland – как учили книги – есть родина (Deutschland ist Heimat). Но  осознание того, что там под Франфрутом лежит в земле Mutti  и ее белая собака, не оплаканные им, и  старый бук склоняется над уже почти 15 лет пустым домом, болело в нём. И ему хотелось срубить из толстых просмоленных черной смолой брусов, которые валялись у шпал,    тяжелый, черный крест и поставить его у изголовья Mutti. И он хотел бы притащить его туда на своей спине, надрывая все мышцы и всю боль одиночества.  И тогда бы ей и ему стало бы легче, и тогда бы уже народы этой земли никто бы не смог рассорить.  И белая собака приходила  бы  к подножию креста  и лежала бы там,   пока жива.
    
     И ещё ночами он думал о силе,  которая управляет миром. Он знал,  что дух его не уснёт вместе с телом, а сновидение не  игра ума, а  отблески его души, когда она удаляется от него  и бродит в соседних мирах. Как-то он прочитал, что душа не живёт одной жизнью,  а продолжается как ветви его старого Бука:  выходит веточка, из неё другая,   а из другой уже двадцать пятая, а узел, из которого  все началось - это он,   прикрепленный к  дереву Жизни,  спящий и бодрствующий. Герберт, конечно, читал все это по-другому – заумно, там рассуждали о  бинарных деревьях, но умелый механик знавший все  на ощупь,   понял, из того, что мир и  не может быть другим.  Не может быть таким примитивным, как его описал учитель антропологии в его школе. Такая  жизнь, в тот же  час  замерла бы, как ручеек не подпитываемый родниками.   Мозг же не смог бы рассуждать, и выбирать лучшие варианты. Нет, жизнь, как синица  перескакивает с ветки на ветку и каждый прыжок имеет иной результат, не такой, как если бы ты сидел на прежней ветке. Но из своих прыжков человек помнит и  выносит лишь-то, что оказалось для него ценным. 
      
    ..На поселении Саше оказалось не так уж плохо, как иной раз они представляли себе жизнь заключенного - или просто Ангел – Хранитель решил не покидать его, пока он не привыкнет. И ему даже показалось, что люди здесь получше. Вот у нас в Тюрьме – уже после отсидки – иной раз рассказывал Саша.
      Но нечто, как и в детстве, принуждало его ночами обдумывать  о том, какова Жизнь и мышление. В самом деле, и почему мнения людей столь разны, ведь и строгая мед. комиссия перед судом не признала его болезнь. Вот я стою перед выбором: мучаюсь, прихожу в отчаяние и наконец, решаюсь и делаю шаг, и моя душа сворачивает с проторенного  пути, и я, ослепленный яркостью нового события, сворачиваю за ним, а та моя прошлая жизнь продолжается, как старая ветвь вытягивается все дальше и дальше, уходя от меня. И там, на новой ветви Алим вдруг увидела ежа, и он  помчался удирать на задних лапах и вихляя задом и Мики увидела то же самое,  а он прежний  остался на старой ветви пока они не отправились в цирк и Пальма, бросившаяся на Клоуна не вывела их на новую ветвь.
   Когда же они с Алим затевали спор, то он не просто приводил их к соре, а учил находить компромиссы - самое главное умение людей. И когда они встречались вновь, то до этого могло пройти немало лет, но они даже не знали об этом. Они оказывались  на этой ветке в этот час и в этот миг,   и вся их психика была подчинена ей. Это было, так как если бы их всунули в развешанные скафандры астронавтов, но всю память бы отключили и они жили бы только тем что записано в этих оболочках. Но здесь ….Саша не смущался, новых слов  и говорил Алим: И здесь и там моё Я  - одно,  и оно ощущает, как одно,  и то что происходит с нами  на 3 веточке и то что на 25-ой я тут же  ощущаю в подсознании, поскольку мы едины,   не смотря даже на то, что нас разделяют года.   И все это и называется  КВАНТОВОЙ ЗАПУТАННОСТЬЮ, И ЧТО БЫ НИ ОТКРЫЛИ УЧЕННЫЕ  Я УЖЕ ЗНАЮ.    
      
     Герберт уже и не помнил почему сразу же не уехал На Фатерлянд после освобождения. Умельца на все руки уважало лагерное начальство  и он прислуживал в мастерской. А когда в городе появилось это Шапито и  в нем мотоцицл,  так похожий на те которые он когда-то чинил.  Он уже и не помнил кто свел его с пилотом, но мотоциклу требовался ремонт и Герберт вычертив деталь основательно подгонял ее к узлу   передачи, а справившись потребовал, что испытать работу  должен сам мастер. И тогда вновь через  много лет  он направил машину  по спиральному подъму и почувствовал как сливается с ней в одно целое, так как будто каждая деталь мотоцикла составляла с ним один организм.., а потом он иногда заменял пилота на представлениях.         
     Тогда-то  и появился этот Клоун  и он показался Герберту знакомым и его улыбающийся ярко окрашенный большой рот  обещал ему горе, которой только что ушло из одной жизни и теперь оно  высосет из него все цветное и радостное  из этой. И он вспомнил свою мастерскую и склон горы, по которой он спускался и дожди, унимавшие волны на Одере. И этот Клоун с огромным ртом и красными губами, отнявший все.  И когда белая собака выскочила на Арену  Герберт  почувствовал,  что вся беда  неотвратимо исходит  от  страшного кривящегося в злобной улыбке рта. И он царил везде,  и на экранах Кинотеатров,   и на экранах ТВ, и на обложках цветных журналов рядом с кривляющимися девицами.
      Тогда он и рванул  рукоять, что бы развернуть мотоцикл вверх и    защитить  собаку. Мотоцикл же обрушился на Арену, рассыпая Клоуна на  серые лохмотья,  которые вдруг  исчезли. 
      И пока он, и собака, бездыханные лежали на Арене,  всем думалось,  что причина этой злосчастной аварии – Саша и его белая собака,  рванувшаяся  на сцену. 
     ..Герберт не дышал и вместо его души семь шаров стремительно раскатывались друг от друга и не в разные,   а в какие-то иные  стороны,  определения,  которым у  Герберта не было, но он знал, что не сведи  вновь эти шары в единое, он Герберт  навсегда исчезнет. 

      Но Герберт  уже шёл. Ноги с трудом подчинялись ему, и казалось, что тело разодрано на куски, и некоторых уже и не было в нем.    Кладбище было большое и примыкало к озеру. Тогда у  99 лагеря, его еще только  обустраивали, а перед ним  вместо озера лежал угольный карьер, куда  иногда   привозили пленных, что бы  что-то доработать, наладить откачку вод из бьющих ключей и не широкой речки. Но уже и тогда озеро формировалось в зонах, где отработка угля была закончена. 
      Высоко над головой висела бетонная серость,  а ноги тяжело переступали  по земле - она была влажной,  но не скользкой,  и ее небольшие ухабины врезались в тапочки из резины.  Он шёл,  и знал:  все,  что   было вокруг - не светило и  связанно с понятием тяжёлого серого мрачного, спирающего дыхание,  и  порочного,  и душа  в поисках лёгкого и свежего тянула к движению  вдоль этого пути. А когда стало светлее и что-то внутри его сущности ощутило струи, истекающее сверху, он увидел вокруг себя берега - они были неровны и в их  выступах  проблёскивали минералы,   редкая трава прорастала в живых углублениях. А потом он вышел на участок пошире. Здесь пологие берега образовались небольшую поляну  и на ней было удобно посидеть среди кустиков трав, выступающих скальных площадок и лишайника, образующего невысокие  зеленоватые светло-серые  холмики сфер. Несколько дальше от  воды, берега вновь уходили круто вверх, отдавая холодом и влагой от широких листьев вьюна, покрывавших всю поверхность вертикальных стен,  стебли и корни которого соединяли вселенные,  совсем как Одер и вливавшаяся  в него  Нейсе,  а уже поднявшись Герберт – полный сил и здоровья  увидел поворот и шагнул за него..
      
    Небольшой городок открывался перед ним, и аккуратная бетонная тропинка пролегала к нему, и его верная собака бежала впереди,  её белая шерсть на спине была ухоженный и расчесанной,  от деревни с визгом и шумом бежали  к нему навстречу  Грета и Гендель - его  дети. А там за старым буком стоял аккуратный домик и две женщины молодая Эльза   и старая Mutti  ожидали его.

 КАРАГАНДА,  2024