Любите Жизнь. Роман

Исследование "Нейрографика мышления"
и "Психология людей"


Роман

"Любите Жизнь"

по мотивам идеи для пьесы в виде психотерапевтического сеанса
"Ангина, или у вас депрессия"
и
стихотворной истории
"Психотерапевтический сеанс в Филатовском слоге"


О романе "Любите Жизнь"

"Любите Жизнь" - это создаваемый по мотивам идеи и набросков для пьесы "Ангина, или у вас депрессия" и стихотворной истории "Психотерапевтический сеанс в Филатовском слоге", но с другим сюжетом, роман о "творцах своей судьбы", рушащих жизни других людей, - тогда я отложила написание романа, но предвидение и понимание тяжёлой ситуации было годы.

В 2022 году мной задуман роман, и пьеса с простым сюжетом "Ангина, или у вас депрессия", в которой главного героя "лечили" от депрессии, а он умер от рака. Как-то в медицинских рекомендациях для практиков я прочла, что медикам общей практики советуется тестировать своих пациентов на предмет депрессии. И я представила, как приходит человек, например, с хроническим ревматизмом, жалуется на боли, ничего не помогает, и вот уже врач спрашивает, может, у Вас депрессия – как удобно доктору не помогать реально пациенту, а нагрузить его антидепрессантами. Вот он сюжет, одновременно и комичный, и актуальный, потому что отгородиться от решения проблемы – это снять с себя ответственность и сдаться, но нет ничего более ответственного, чем сама жизнь, в которой нужно стремиться решать самые сложные задачи. И я начала стихотворную историю и пьесу в виде психотерапевтического сеанса.

2024 год. Я предугадала печальный конец жизни мамы, недосмотр медиков и "неправильную диагностику": медики лечили маму от более лёгкой болезни, игнорируя жалобы на симптомы и боли от тяжёлой болезни сосудов, от которой мама мучилась каждый день и от неё умерла...

И я решилась написать именно роман, включив только идею пьесы - сам сюжет абсолютно другой... Отложила наброски, к которым вернусь, если будет время - задач много, и все любимы, но нужно выбирать, а стараться успеть всё, даже если невозможно.

В романе взята эпоха от 80-х до настоящего времени, чтобы охватить и само время, и жизни людей в их смене, и что меняется в самих людях, а что нужно менять к лучшему во все времена. О том, как люди влияют на судьбы друг друга и порой ломают жизни одним только словом, сказанным или утаенным, и притом сразу жизни многих людей, - в романе будет показано на печальном примере больного, которого лечили от депрессии, не разбирая жалоб на боли - так же проще! - а умер он от онкологии. В те годы я и сделала наброски для пьесы "Ангина, или у вас депрессия", и эту мысль я поместила и в стихотворный "Психотерапевтический сеанс в Филатовском слоге". И даже теперь, рассказав о конце, постараюсь раскрыть именно всю сложность взаимотношений между людьми, как они влияют на ход жизней друг друга, руша эти жизни, и внутреннюю работу мысли каждого героя романа, их нейрографику мышления, поступки и их результат, и какой может быть жизнь, если люди научатся понимать, ценить друг друга и любить жизни как свою собственную и даже больше - тогда мир, в котором мы живём, станет лучше - зависит от самих людей...


Роман

"Любите Жизнь"

о том, как люди сами влияют на жизни друг друга, и о жизни, которая могла быть...

Текст излагается в виде нейрографики мышления, течения мыслей, от первого лица каждого героя романа


Глава первая

Отец и дочь

Семейство полковника Николая Яркого собиралось в гости. Раньше эти уютные вечера и ужины в компаниии старинного друга Юрия Спиридоновича Лесовского и его семьи были славной доброй традицией: то Яркие заедут домой к профессору, то сам Лесовский с супругой пожалует на квартиру полковника. Но трагедия смутно вырисовывалась на жизненном пути семьи Николая и прорисовывалась всё отчётливей.

- Девчата, поспешите, Юрий Спиридонович не любит, когда опаздывают.
(Николай) "Ох, женщины! Мужчинам собраться - только подпоясаться, а тут..."

- Мы уже идём, папуль!

(Николай) "Приятно, когда Иришка целует в щёку. Дочурка моя... Что же делать?! Хоть бы Спиридоныч подсказал, профессор всё ж... Хотя профессора те же люди, и все могут ошибаться..."

Из спальни своей летящей в вальсе походкой вышла Анна - в сшитом по выкройкам из немецкого журнала наряде, с завитыми волосами, покрытыми "паутинкой"
- Колюня, дорогой, мы готовы... Ты чего брови сдвинул? Где твоя лучезарная улыбка?

(Николай) "Ну как тут не улыбнуться, когда твоя любимая женщина так говорит"
- Ласточка моя!

- У тебя все ласточки!

- Мамуль!

- Он вечно всем женщинам комплименты делает, и не разберёшь, кто "дорогая", а кто "ласточка".

- Ты особенная, мама, и у папы - одна-единственная и неповторимая!

(Николай) "Вот спасибо, дочуля, поддержала отца - запилит же жена родная... Если б не в гости, сбежал бы на рыбалку!"
- Нюрка, ты же помнишь, кто шея, а кто голова - куда повернёшь, туда и пойдём.

- Голова-голова! Здорова-здорова, только б дать ума!

Наконец жена и дочь собрались, и, возглавляемое Николаем, семейство Ярких направилось к учёному мужу, верному другу Николая.

...

- Здравствуйте, здравствуйте, давно не виделись! О-о, настоящий полковник! Давай, пожму руку! Женщины, красавицы, как всегда...

- Поговорить нужно, Юр. Наедине.

- А что случилось?

(Николай) "А ещё профессор! "
- Об Иринке, Юра. Что делать?

- Понял. Я понаблюдаю за вечер. После ужина поговорим в кабинете, пока женщины за чаем посудачат.

- Спасибо, дорогой, спасибо.

...

Вечер проходил весело, говорили будто все разом, но каждый слышал друг друга. Истории не прекращались и не надоедали - казалось, жизнь не имеет конца - столько событий: служба, поездки вместе на дачу, к озёрам, на Волгу, походы, учения курсантов, воспитание детей... Это был переход от восьмидесятых к девяностым. Было время... И оно было, когда успевали работать, трудиться и отдыхать, когда вечер длился бесконечно, а женщины могли и детей понянчить, и, вернувшись с работы, приготовить десять блюд, да ещё и себя в порядок привести, да по моде одеться, а после ужина незаметно перемыть посуду и затем петь песни и танцевать, и звонко смеяться над шутками своих любимых. И была любовь, когда люди находили друг друга и были вместе, не оглядываясь, у кого что есть, ведь они были друг у друга, и это было счастье, сама жизнь, воплощённая в двух любящих, и была верность...

...

После ужина мужчины расположились в профессорском кабинете. Лесовский дымил трубкой, а некурящий Николай, несмотря на мощь своего атлетического тела, сидел будто сжавшись, терзаемый тем, что бывает и такой сильный человек ничего не может сделать, найти приёма против такого лома как болезнь.

После глубокомысленного молчания пофессор заговорил.
- Что сказать, Николай... Девчушка твоя хорошая, весёлая, смышлёная, очень умна... но расстройство на лицо - ты не волнуйся только... В клинику могу её положить.

- Да, Юр, конечно... Мы благодарны с Аней... Мы не знаем, что делать... Как уходим на работу - страшно угадать, что будет, когда вернёмся. В школе начались проблемы с сердцем, мигрени, так рано... А потом... Хватило и того случая с таблетками, когда она решила уйти. Почему? У неё всё есть. Сердечко, правда, слабое, и на головные боли постоянно жалуется.

- Это депрессия, Николай, депрессия. Подлечим, поправится.

- А ты уверен? ("Вдруг он ошибается - без обследований... вот так раз сказать одно слово - и отмести всё? )

- Вполне. Правда, нужны обследования...

Николай заугукал на угаданные другом мысли.
- Как это лучше сделать, положить в клинику, то есть? Иришка откажется, что тогда?

- Я поговорю с ней. Как-нибудь зайду к тебе, как она дома будет.

- Спасибо, Юра...

...

Ирина Яркая была действительно ярка - свет-огонёк, задор и радость с изумрудными глазами... Но эта красота была поломана болезнью, которую так и не определили и не выявили вовремя, и цветущая девушка как могла бодрила себя благодаря своему весёлому характеру и словно так, со своим детским духом, боролась с недугом, о котором не знала, но который чувствовала по ежедневным адским болям головы, изводившим её. Врачи ничего не определили - не было тех высокотехнологичных приборов, позволявших заглянуть в голову, не вскрывая её. И мучался человек. И жизнь, которая могла быть, как должно, тоже мучилась вместе с обладателем этого дара.

Сейчас Ира сидела за письменным столом с тетрадями, в которых были её записи и подготовительные конспекты для поступление в институт, отложила карандаш и обхватила голову руками.

(Иришка, поглядывая на мать) "Выходить замуж или учиться" - ну и ультиматум, будто одно из решений избавит меня от головных болей... Видимо, не знают, что делать... Родители... Да, они заботливые, любящие... но не слушают и не слышат! Мне плохо, где-то там, внутри... А они не знают... Или не верят... Я говорю - а им всем всё равно! Они думают, что я не хочу жить, что это настроение, но эти боли... Ох, моя голова, бедная, несчастная.. А я жизнь люблю! Но жить в муках невозможно! Когда-нибудь это должно прекратиться! Да! Если я не умру, то пусть конец наступит, даже от моей руки... Но это страшно... Страшно! Грешно... А я так хочу жить... Но ничего не поделаешь..."

- Ириш, тут Юрий Спиридонович заглянул в гости, с тобой о чём-то хочет поговорить.

Ирина вздрогнула от материнского голоса, и с испугом и настороженностью вгляделась в Анну.

(Иришка ) "Что ему нужно? О чём это они шептались с папой в кабинете тогда? Неужто сговорились о чём... Предательство... Этого ещё не хватало! Мне плохо - а они мозги промывать взялись! Кто-нибудь на этом свете, услышьте меня!"

- Ирина, здравствуй! Как ты себя чувствуешь, как поживаешь?

Юрий Спиридонович пододвинул стул к письменному столу и уселся рядом с Ириной.

- Нормально, Юрий Спиридонович. Себя чувствую. И поживаю.

Профессор засмеялся,

- Шуткуешь - уже хорошо. И всё же, Ир, твой отец обеспокоен.

(Ира вздохнула и закрыла глаза на мгновение) "Так и знала..."

- Ирочка, ты выслушай меня сначала, хорошо? То, что я предлагаю - настоящее дело. У тебя сейчас важный жизненный этап после школы, а здоровье хромает, девочка, нужно поправить.

- И... Что Вы предлагаете?

- Подлечиться, у меня в клинике. Об этом никто не узнает. И я лично буду контролировать твоё лечение.

- В какую клинику? Что Вы? Зачем мне, Юрий Спиридонович, - я болями страдаю, а вы меня от душевных недугов лечить - ну, нет...
(Ну, папа, ай-да молодец! Сговорился с другом, его подослал, а сам на службу - боится сказать лично...)

- Ну, Ириш, а как ты предполагала головные боли лечить - голову-то и нужно изучить, чтоб все боли и печали такие девушки не знали.

- Я не хочу, туда.

Юрий Спиридонович поправил очки ("Тяжёлая обязанность мне выпала, но это долг врача...)

- Ириш, подумай: здоровье поправишь и - в жизнь! А она у тебя только начинается.

- А я думала, жизнь начинается с рождения, - с усмешкой заметила Ирина. - И вообще, почему жизнь человека считается только с двадцати до тридцати? А до того и после?

Профессор снова засмеялся.
- Так, Ирин, заключаем с тобой договор: я делаю всё, что могу, а ты выздоравливай, ради папы и мамы... ради себя - это им нужнее, или тебе? Собирайся - нас ждёт водитель.

- Что , сейчас?! К чему такая срочность?
У Ирины начиналась настоящая паника - никто не слышит, не верит, и не поможет, а делают бог знает что по своему взрослому разумению!

(Юрий Спиридонович) "Неужели дело дойдёт до санитаров? Нет, Юр, нужно по-хорошему как, чтобы сама поехала...)
- Из-за твоих мыслей, Ирин: не только слово убивает...

- Каких мыслей? Кто Вам рассказал, папа? мама? Я... не поеду. Нет. Не поеду! Как можно родителям решать за ребёнка? Другим - решать судьбу и жизнь человека?

- Анна Александровна, соберите пока что Иринины вещи.

Мать метнулась в комнату Ирины, пока дочь вышла из-за письменного стола, отступая дальше от профессора и озираясь будто в поисках той настоящей помощи, которая была ей так нужна. А Юрий Спиридонович монументом продолжал сидеть, не стараясь успокоить испуганную девушку - он снова всю силу убеждения вложил в слово.

- Договорились, Ирин? Как два взрослых человека. Ты должна быть здорова для своей новой жизни - это можешь пожелать только ты.

И Ирину Яркую уговорили ехать в клинику доктора Лесовского...


    Глава вторая

    Он и Она

Шла вторая неделя "лечения". Ирину уже тошнило от больничного распорядка и кучи "лекарств", которые должны были урегулировать дисбаланс в биохимии мозга, как считал лечащий врач, и она бы вновь летала словно птичка или бабочка - так заверяли медсёстры.

Но боль, та самая физическая боль, только притуплялась за счёт блокады ряда рецепторов. А причина боли так и не искоренялась. Впрочем, искусственно поднималось настроение, но Ира и так всегда была с той весёлостью, которую называют жизнелюбием, искрой.

(Иришка) "Вновь стена... И вновь врачам удобнее верить, что это всего лишь отголоски сосудистой дистонии, и депрессия... Какое тусклое слово! Прилипили же диагноз. И здесь как в темнице, узнице..."

И этот граф Монте Кристо не раз подумывал о побеге, но тут же Ирина надеялась просто дотерпеть, пока не обретёт свободу, дарованную с детства.

Таблетки она возненавидела - они не лечили, не приносили облегчения, но наоборот - гасили все оставшиеся силы. От одних, которые давали в первые дни, Ира впадала в ступор - это были транквилизаторы. Бедная девушка стала мучиться ещё больше - от стыда: текла слюна, голова безвольно свешивалась набок, нога начинала волочиться, потому что препараты разъединяли связь между мозгом и мышцами, - во что превратили её жизнь вместо того, чтобы доискаться до причины боли и действительно помочь.

От других таблеток наоборот Ирина бегала как моторная и не могла стоять или сидеть на месте спокойно ни мгновения, пока перед сном не давали снотворное, и тогда она проваливалась в сон без сновидений, тяжёлый, словно летаргический сон, от которого хотелось очнуться как можно скорее, иначе можно на всю жизнь остаться в овощном состоянии, а это та же боль, та же стена.

(Ирина) "Родители, что вы сделали со мной, за что мне это наказание..."

Но и в таком состоянии из-за препаратов жизненный огонь человека-праздника не гасился полностью.  И здесь, в этих стенах, произошло чудо, называемое любовь...

Всех заболевших выводили на прогулку санитары. Один санитар, Дима, молодой парень со здоровыми как молот кулачищами и прямым и задорным взглядом таких же как у Ирины глаз с зеленоватым оттенком, увидел хрупкую Ирину. И с этих пор они стали неразлучны, хотя режим как в известной кинокартине сурово говорил "посторонним вход воспрещён". Но они оба были неординарны, и те "неправильные" правила будто не существовали для них. Этот тандем постоянно подтрунивал над всеми: врачами, медсёстрами, пациентами. А в своё дежурство Дима всегда веселил Иру, вызывая пациентов рассказывать неимоверные истории их реальности.

На одном из дежурств Дима отколол следующее. Среди пациентов был шизофреник Федя, бурлящий энергией и вызывавшийся на дежурствах быть "часовым". Когда Дима завершил ночной обход, то, вернувшись на пост дежурного, обнаружил Фёдора спящим на раскрытом журнале с записями. "Редиска, куда шлем девал" - Дима треснутым голосом процитировал героя любимого фильма. Федя подскочил, как ужаленный, выпрямился по струнке и салютовал, а затем на клетчатом листе из журнала этот совестливый доброволец и самоназначенный часовой писал "объяснительную" Диме, почему он, Федя, уснул на дежурстве.
 
Письмо шизофреника Феди гласило:
"Я проспал из-за того, что перед этим двое суток дежурил и не выспался. Больше такого не повторится. Этот случай является беспрецедентным в условиях построения бесклассового общества на территории бывшего СССР и в способах существования объективной реальности отечественной психиатрии. При повторении нечто подобного согласен на профилактику электрическим стулом. Подпись. Фёдор"

После они читали записку с Ирой.
- Дим, как ребёнок, вечно шутишь!
- Жить надо весело!

И Ире было весело с ним, и главное, это была любовь - они оба знали. И это была жизнь, которой друг для друга являлся другой человек. Дима увидел настоящую Ирину, какой она была на самом деле всегда, её жизнерадостный дух и юморной ум.

Как оказалось, Дима только подрабатывал санитаром - сам он был историком по образованию - такие были времена, что даже работа по специальности была мечтой. И в ночные дежурства рассказывал Ире, как приходилось будучи студентом в те годы работать и дворником - нужно было помогать матери - и есть "баланду" - так Дима называл размоченные в кипятке сухари. Семнадцатилетняя Ира слушала и вбирала подробности его жизни, сильного человека, с которым ничего не страшно, пока бьётся его сердце. А его голова действительно гениальна - столько он знал в свои двадцать четыре, и настолько был необыкновенен в своих зачастую эпатажных и экстравагантных поступках: то раздобудет словно настоящее лицо маску Бабы Яги, то начнёт пародировать голоса героев из кинокартин. И всегда говорил, что жить надо весело.

Это был свет. И пара решила его сохранить. Но время шло, и начало девяностых годов было не за горами, когда и без того хрупкая жизнь стала гнуться как проволока на ограде этого общего концлагеря для человечества, созданного самими же людьми и называемого "жизнь человека". А пока что пара ждала, когда Ирина выпишется из клиники и вернётся в жизнь, в этот "большой концлагерь", снова вцепившись руками в колючую изгородь, и будет бороться, бороться до конца...

...

Молодожёны обживались в однокомнатной квартире за пустырём на окраине уральского города. Район был неспокойный, бандитский... Но по тем временам жить просто было негде, и молодой семье, ожидавшей ребёнка, и этот уголок был раем - ведь они были друг у друга во всём этом мире!

Квартира досталась Диме в наследство от его бабушки. Старая мебель, единственный диван, и то для чтения, на котором пара ютилась, обнимая друг друга в холодные осенние вечера, пока в этот кризис нет возможности приобрести даже необходимое. "Гуманитарная помощь", синюшные "ножки Буша", очереди за кефиром и молоком, мороженая сельдь, и превратившиеся в тыщи и миллионы обесценившиеся рубли... И когда Дима привёл эту домашнюю девочку из офицерской семьи как молодую хозяйку, Ирина поначалу не представляла, как они будут жить. Но жила любовь. И они жили...

И не только любовь - сам человек был причиной и следствием их жизни. Дима везде привносил свой мир, развёртывая его словно по волшебству, где бы ни появлялся, утверждая жизнь. Он был тем уникумом, который рождается раз в сто лет - человек с чувством правильного и полным пониманием того, что будет, человек мира...

На стенах в квартире были развешены плакаты Роулинг Стоунз, Фредди Меркьюри, Битлз. Виниловые пластинки стопками высились на полках, блестели входящие в моду компакт-диски, а вдоль стен за неимением книжных шкафов были стопки книг до потолка с историческими исследованиями и художественной литературой. Но времена... 90-е, лихие девяностые. И историк стал бизнесменом - просто пришлось, иначе не выжить...

И сейчас, как два больших ребёнка, Ира с Димой лежали на полу, пили чай с только что закупленными импортными шоколадками для торговли, теми, что хлынули из-за границы вместо старых-добрых советских.

(Ира внимательно наблюдала за Димой, пока он говорил) "Какой он умный... Столько знать - об истории страны и мира, трудах политиков от древности и до современности... А сколько он читает... Ленин, "Майн кампф"... - столь полярное и разнообразное, но все вместе у него раскладывается по полочкам... И он знает будущее, чувствует его... Человек на все времена..."

- ... ортодоксы.

- Что ? - Ира округлила глаза и засмеялась.

Дима повторил:
- Твои родители - ортодоксы.

(Ира) "Вроде обидно, а с другой стороны... Дима прав".

- Сама посуди: времена меняются - а родители у тебя, мама, живут в своём малом мире...

Он называл её "мама", эту юную девочку, свою жену.

- Воспитали они тебя, не чувствуя перемен, по-старинке, как мужнину жену - "учиться или жениться"... Но в жизни нужно за себя постоять, даже вам, женщинам, увы... Но у тебя есть я.

Ира улыбалась так, будто сама душа светилась от счастья - они есть друг у друга!

- И ответсвенности боятся: как они поступили с тобой, - отвечая весёлым блеском живых умных глаз на улыбку Иры, спокойно продолжил Дима.

- Не суди, пожалуйста.

- Врач сказала, что ты абсолютно здоровый человек, что это как запоздалый подростковый период и неопределенность, куда идти в это время, где быть нужным, особенно, в начале пути, вот тебе и было тяжело. Правда, твои головные боли меня тоже беспокоят... А они вместо поддержки и взрослого разговора испугались и переложили ответсвенность на других, послушали единственное мнение, и "лечили" от твоих же мыслей, а не от болезней, а, как известно, "думать запретить нельзя", как и нельзя "разучиться мыслить", и как нельзя отучить мечтать - люди сильны этой верой. А они...

- Дим... ("но верно ведь говорит,  правду...")

- А чего - я ж правду говорю.

Ирина снова рассмеялась - угаданным мыслям.

- Ничего, мама, пока я с тобой - ничего не бойся.

(Ирина любовалась Дммой) "Да, он скала. Как за каменной стеной за этой могучей спиной, к которой так тепло прижаться..." А вслух сказала:
- А если тебя не будет рядом - тогда что, бояться? (эта мысль вдруг пронзила Ирину до страха).

- Вот, смотри! - и Дима сжал свой кулак-молот, этот славный умный большой парень.

- Ох, не знаю, времена такие... Стреляют, Дим, даже за крохи убивают, а тут этот бизнес... Уже угрожали же. А когда родится ребёнок, как защитить? Все эти "крыши", рэкетёры - откуда это всё понавзелось вообще? Жили же, просто жили...

- Не бойся, мама, - повторил Дима, - помни, что жить надо весело,  а когда вода в ключах и голова на плечах - всех победим.

И Ира верила... Потому что это правда - этот человек сам был ею, этой правдой...


Продолжение далее будет публиковаться по возможности...

2022, 2024, Ксения Мира