Всё познаётся в сравнение

После того как я высказался о себестоимости выращенного на даче родители толи обидевшись, толи ещё по какой другой причине, решили отправить меня в пионерлагерь. На третью смену. Хотя, с течением времени, мне кажется, что всё-таки это была идея деда. Он был свято уверен, что, во-первых, младшие должны слушаться старших, ибо те априори всегда правы, а во-вторых, бабы обязаны подчиняться мужьям – во всём и всегда! Правда со вторым пунктом у него периодически выходил облом, но ничто не могло поколебать его уверенность в том, что всё должно идти чин-чинарём, по раз и навсегда заведённому порядку!

В раннем детстве я не ходил в детсад, продлёнка меня тоже миновала и в школьную столовую заходил лишь изредка, на большой перемене успевал заскочить домой и выпить чашку какао с какой не то выпечкой. И вообще в школе я всячески старался увильнуть от всей пионерско-общественной мишуры, и перспектива почти месяц прожить в толпе, меня мало привлекала! Но исходя из своего, хоть и небольшого, жизненного опыта, я понимал - спорить бесполезно!
Родители вроде даже под своё решение и базу подвели – типа учиться жить в коллективе, уметь ладить с людьми и тому подобную дребедень.

За пару или тройку дней до начала смены, уже запамятовал, нужно было пройти медосмотр. И так как пионер лагерь был от маминой работы она и сопровождала меня в дом культуры их предприятия, где заседала медкомиссия. По каким врачам пришлось таскаться не припомню, а в памяти осталось одно - под конец осмотра, какая-то тётка в белом халате шлепнула печать в мою карточку. Мол годен для отбывания.

В день отъезда ни отец, ни мама не смогли отлучится с работы и провожал меня дед. Уж и не знаю моя ли ссылка повлияла, или ещё что, но он всю дорогу вспоминал Финскую и Отечественную, своего ротного и однополчан.

Дойдя до площади перед домом культуры, где уже стояли автобусы дед сказал: “Ну уж дальше ты сам, взрослый уже” – и поцеловав меня в лоб пошёл, не оглядываясь на остановку трамвая.

Автобусов было десять по числу отрядов в лагере, и я уже с медосмотра зная в какой меня определили направился к цифре 1 на лобовом стекле. Чтоб значит влиться в первый отряд. У открытой двери, со списком в руках, стояла какая-то жизнерадостная деваха, как потом выяснилось воспитатель нашего отряда. Я назвал себя и она, сверившись со списком с жеребячьей радостью сказала:
- Ставь чемодан в багаж и проходи, садись. Только садись в конец автобуса, впереди девочки сядут. Ведь ты джентльмен? Да?
“Жизнерадостная дура” – решил я про себя и закинув чемодан в багажный отсек прошел в конец автобуса.

Отступление - Юности свойственна жестокость, негативное суждение о человеке лишь по мимолетному ощущению. Это молодая девушка, к сожалению, не помню её имя, была студенткой пединститута, и она искренне желала, чтоб всё было так как её учили, как написано в умных, педагогических книгах. Но, увы здоровые, четырнадцати-пятнадцатилетние неудоумки откровенно посмеивались над ней, саботировали всё её потуги как-то организовать отряд, чем-то увлечь. Один раз видел, как она тайком от всех плакала. Да и помня её очень и очень скромные наряды, только сейчас, спустя годы, понимаешь, что тот мизер, те откровенные копейки, которые она могла заработать за смену были для неё очень важны.
Я в её травле не участвовал, но всё равно даже через много лет мне стыдно.
Закончилась тем, что она нашла нескольких девочек паинек и занималась только с ними, а в остальном всё делала формально, ради галочки.
Забегая вперед, надо сказать, что в отряде вообще сложилась интересная ситуация - пионервожатый, молодой парень, в основном выгуливал Брательника*  к вожатой пятого отряда и исполнял свои обязанности лишь номинально, только когда отлынить ну никак было нельзя и мы, его так сказать подопечные, были предоставлены сами себе.

Войдя в автобус, чтоб уж быть до конца “джентльменом”, я прошел в конец и сидя безучастно поглядывал в окно. Автобус постепенно заполнялся парнями и девчатами. Многие были знакомы между собой и как я понял из года в год, по три смены, проводили в этом лагере.
Девочки о чём-то оживлённо щебетали, парни, здороваясь между собой за руку, тоже что-то рассказывали друг другу. Тут один из них, этакий бычок с полноватыми губами, подойдя ко мне поинтересовался в каком районе я живу. Я ответил. Следом он спросил в какой школе я учусь. Сообщил ему и номер школы.” Во!- тут же радостно воскликнул он – Так мы вам в баскетбол вдули по самые помидоры!!!”- На что я ответил, что и сам баскетбол, и то кто кому вдул мне глубоко фиолетово. “А, ну ты так … Лады. Потом поговорим.” – пробурчал он в ответ и отойдя что-то стал нашёптывать своим друзьям показывая на меня глазами.

Отъезд, назначенный на десять часов, всё время откладывался и откладывался. Взрослые, бегая между автобусов, сверяли какие списки,  пересчитывали отъезжающих и в конце концов, уже ближе к полдвенадцатого, разрешили всем, кому надо сбегать в туалет Дома Культуры и уж после, опять всех пересчитав, тронулись в путь.

Пионерлагерь располагался, в сосновом бору, невдалеке от берега залива, километрах в восьмидесяти от города. И пока мы ехали по красивейшему Приморскому шоссе, пионервожатый молодой мужик с русским именем и армянской фамилией, ходил по автобусу и знакомился с новенькими. Весьма малочисленными и десятка не набиралось. Подойдя ко мне, он поинтересовался не занимаюсь ли спортом? Или может имею какое не то увлечение? И хоть и то, и другое было присуще мне, но чтоб меня лишний раз не трогали я слукавил – сказав, что ничем подобным не увлекаюсь. Армянин на это хмыкнул и пробормотав: “Ну хорошо … посмотрим” – ушел на переднее сиденье, поближе к воспитательнице.

Часа через полтора мы парадной колонной вкатились на территорию лагеря и автобусы в соответствие с номерами подъехали к дачам. НПО, в котором работала мама считалось богатым предприятием, соответственно и лагерь был не из захудалых. На весьма обширной территории располагалось двадцать двухэтажных дач, по две на отряд, отдельно для мальчиков и отдельно для девочек. Кроме этого, пищеблок, клуб с кинозалом и библиотекой, баня, стадион с футбольным полем, волейбольно-баскетбольная площадка и загончик для игры в городки. Чуть в отдаление, уже за забором, был дом для руководства и работников лагеря – поваров, сантехника, электрика, медсестры, физрука, руководителей кружков и прочих.

Дачи были двухэтажные. На первом этаже, сразу за туалетом на три кабинки и камерой хранения, напротив лестницы на второй этаж, располагалась комната вожатого. Впритык к ней был вход в две спальни – проходную, с выходом на веранду и тупиковую. На втором этаже была ещё одна спальня на несколько коек. Тут меня поджидал первый сюрприз. Оказалось, что койки делились на престижные и не престижные. Самыми козырными считались в тупиковой комнате, затем в проходной, а на втором этаже уже только для всякого рода тихонь. Причём койки и в тупиковой, и на втором этаже были уже давно распределены среди старожил, ездивших в лагерь ежегодно. Мне досталась в проходной, прямо сразу у входа. Меня это как не обрадовало, так и не огорчило. Ну койка и койка. Да ещё тумбочка к ней придачу.

Отступление – Положив в тумбочку необходимое типа мыла, зубной щетки с пастой, теплую кофту на вечер и убрав чемодан в камеру хранения, я как-то сразу затосковал о своей комнатёнке на даче.
Дача наша двухэтажная и на втором этаже, помимо большой комнаты, в которой как правило спали гости, прямо дверь в дверь с ней была ещё совсем крошечная каморка. Точных размеров не помню, да и никогда не знал, но где-то размером 2,3 – 2,5 метра на 1,3-1,5. Не более того. Эта клетушка считалась моей комнатой.
В ней под оконцем с ситцевой занавеской стояла кровать. Над кроватью висело бра, рядом стоял крошечный столик. На противоположной от окна стене была прикреплена вешалка, а в ногах отец соорудил этажерку кладовку, где я хранил всякие нужные вещи – фонарик, рогатку, рыболовные крючки, поплавки и тому подобную всячину.
Как же мне нравилось в ненастные, дождливые дни, запастись сухариками и лежа на кровати, закутавшись в одеяло запоем читать. Иной раз и шерстяное чудище, кот Мурзик приходил ко мне и свернувшись калачиком грел ноги. Бывало, под равномерный стук дождя, под шелест листвы я так и засыпал с книгой в руках и спал, пока бабушка криком снизу не звала меня обедать или ужинать.

Долго тосковать о своей каморке мне не дал подошедший тощий, носастый паренёк. “Пойдем на улицу, с тобой Серый поговорить хочет” – с узкогубой ухмылкой обрадовал меня этот дрищ. Ну хотят так хотят, от чего и не поговорить.
Серым оказался губошлеп, любитель баскетбола. Он с ещё одним каким-то вертким, без конца приплясывающем на месте, не дающим покоя ни рукам, ни ногам, с агрессивным видом поджидали меня у дачи. “Прям Ширхан и Табаки – промелькнуло у меня в голове – Нет два Табаки - второй, позвавший меня прихвостень встал с другого боку:
- Значит говоришь фиолетово тебе? Да? На люлю нарываешься? Пойдем, отойдём за кусты – без каких-либо предисловий наехал на меня Серый – Ширхан.
 
Ситуация складывалась не в мою пользу, численный перевес был на их стороне и Серый для самоутверждения явно хотел драки. Ну я не боксёр, не самбист и хорошо понимал, ну врежу одному, может успею зацепить ещё одного, но потом всё равно завалят и отметелят. И тут, исходя из ситуации, я впервые в жизни сблефовал.
Школьники могли не знать своих талантливых побеждающих на олимпиадах соучеников, могли не знать имен круглых отличников, но всё знали, или хотя бы слышали, о районной шпане. О каких-то Принце, Блине, Гвозде, Коте … И один из приблатнённых авторитетов в районе был мой, на пару лет старше, двоюродный брат имевший кликуху Бадьма. Мы с ним жили на соседних улицах и поддерживали ровные, родственные отношение. Но я никогда не участвовал в его делах-делишках, да и не просил впрягаться за меня при возникающих проблемах. Родня и родня. Но тут я решил козырнуть его именем.
- Хорошо, можно и за кусты отойти, а как в Питер вернёмся с Бадьмой, моим двоюродным, разговор держать будешь.
Я никогда больше в жизни не видел, как молниеносно меняется выражение лица. Вот только что Серый нагло, высокомерно ухмылялся и вдруг, в одно мгновение, его лицо исказила гримаса животного страха. Кое как совладав с собой он выдавил:
- Это мы ещё посмотрим, кто за кого пишется. Проверим – и развернувшись, увлекая за собой шестёрок, поспешно ушёл прочь.
За всю смену мы не сказали друг другу ни единого слова, делая вид, что не замечаем один другого.
Через день другой один из его прихвостней, тот вертлявый, вдруг стал подкатывать ко мне пытаясь сблизится, но не найдя взаимного желания отстал.
Подраться в лагере мне всё же довелось, но об этом позднее.

Не успел я даже как следует осмотреться, как из громкоговорителя, которые по лагерю было развешены чуть не каждом столбе, прозвучал хрипящий, дудочный сигнал. Я поинтересовался у проходящего паренька, что это за хрень? Оказалось, созывают на полдник. Причём самому по себе идти было нельзя, а только строем в отряде. Мы построились между дачами, девочки впереди, парни за ними и потопали в столовую. Я слышал слово полдник, но плохо представлял, что это такое, в нашей семье кто когда хотел перекусить, тогда и так сказать и “полдничал”. Я поинтересовался у парнишки, который шёл со мной парой в строю, что ж это такое? “Чего ни будь вкусненького дадут” – обрадовал он в ответ. Ну лады – вкусненькое так вкусненькое.
Перед столовой пришлось немного постоять, первыми входили младшие отряды, а мы как самые старшие в последнюю очередь.
В столовой опять началось непонятное мне распределения по столам, которые опять-таки делились на козырные и не очень. Старожилы сразу же заняли свои, ещё с прошлых смен забитые столы, а мне досталось место за последним, угловым, у окна.
На каждом столе стоял чайник с переслащенным вроде бы с чаем и по четыре печенюжки на каждого.
Глядя на это “вкусненькое” мне сразу же вспомнилось где-то слышанное слово пайка. Я не знал, не понимал, что это такое, но в этот момент, глядя на разложенные на тарелке четыре стопочки печенок до меня дошло – вот это и есть пайка!

Отступление – Как я уже говорил у нас в семье не было принято полдничать. Кто когда захотел тот тогда и перекусывал – пил чай либо с домашней выпечкой - разной начинки пирогами, ватрушками, или с баранками аль бубликами, а то просто булкой с маслом и вареньем. Чай не просто так заваривали, в фарфоровом разукрашенным розами чайнике, а всегда добавляли смородиновый или малиновый лист, яблоневый цвет, ромашку и т.п. В выходные, вечерами по субботам, на даче растапливание старый, медный ведёрный самовар и накрывали стол на веранде и долго, не спеша, под разговоры чаевничали. На столе всегда были или блины, или оладушки, сушки, баранки, варенье, мёд, сгущёнка, нарезанный батон, масло сливочное и топлёное …
Помню, что бабушка всегда пила в прикуску, колола кусковой сахар щипчиками на четыре маленьких кусочка и держа один во рту прихлебывала чай. Мне же нравилось, положив мёд в розеточку разломить в руке сушку на четыре части и обмакивая запивать чаем.
Иногда, не часто, изредка, отец с дедом под неодобрительные взгляды мамы и бабули решали испить “Адвоката” (чай с коньяком). Правда за неимением коньяка добавляли дедова самогона.

После полдника вожатый с воспитательницей собрали отряд в беседке, расположенной между дачами, и стали с энтузиазмом описывать наш отдых, мол какие мероприятия у них запланированы. Планов было горомадьё. Я даже удивился как собираются всё в одну смену впихнуть. Так, по сути дела, я впервые и столкнулся с очковтирательством – главное бумагу с планами написать, начальству передать, а дальше хоть трава не расти.
После того как закончили расписывать наше ближайшее счастливое бедующее, пионервожатый подошел ко мне и доверительно положив руку на плечо спросил:
- Что и правда так ничем не увлекаешься в жизни?
Чтоб он отвязался, я сказал, что люблю рыбалку.
- Ну с этим проблема – не став лукавить огорчил он меня, но тут же и приободрил - Ну да ничего, завтра начнут кружки работать может и подберешь для себя чего ни будь.
Вскорости опять из громкоговорителя прохрипела дудка, призывая на ужин.
Чем в лагере кормили не помню. Вроде всё было более-менее съедобно, но не вкусно. Только бы лишь живот набить.
После ужина по громкоговорителю объявили о скором начале вечера встреч, а попросту танцев под радиолу, под пристальным надзором вожатых и воспитателей, на вытоптанной площадке перед оркестровой раковиной вблизи стадиона.
По задумке руководства таким образом новенькие должны были, познакомится со старожилами и влиться в коллектив.
Танцы в основном представляли из себя кривляния в общем кружке под весёленькую музыку и лишь изредка кто-то да топтался парами.

Отступление – Юность 14-15 лет время, когда начинают бушевать гормоны, резко проявляется интерес к противоположному полу. Время ночных поллюций и буйных эротических фантазий основанных в основном на рассказах старших, “опытных” товарищей (какую же дурь они гнали сейчас прямо диву даешься что всему верил).
Были ли в нашем отряде симпатичные девочки? Наверняка были, но я не помню, все девочки отряда слились для меня в одно расплывчатое лицо с хвостиком, перетянутым аптечной резинкой.
Хотел ли я с кем-то из них замутить любовь-морковь? И опять не помню. Наверняка да, хотел. Но, во-первых, пообщался с одной другой, третьей, а они все какие-то жеманные, разговаривали будто бы нехотя, как бы делая одолжения. Блин, принцессы из курятника. В раннем детстве про таких говорили Задаваки.
Во-вторых, в лагере всё было на виду, под пристальным взором десятков глаз. Тут и за ручку даже не погуляешь, куда уж там на большее рассчитывать.
Ну а самое главное на даче меня поджидали две конкурирующие между собой дамы моего сердца – Люда и Наташа. Они настолько были хороши, что я никак не мог сделать окончательный выбор. Люда была из кЫсонек**, зато Натаха хоть и тощевата, но лихо гоняла на мопеде и ходила со мной на рыбалку. Правда мы не столько ловили рыбу, сколько яростно обжимаясь в кустах до одури целовались в засос.
Но и Людмила в поцелуях, обжимашках толк знала. Да и пообещала Натахе, что окучит её если та не перестанет ко мне липнуть. Она даже мне в лагерь письмо прислала.
И вот находясь в центре этаких латиноамериканских страстей, пребывая в мечтах то об одной, то о другой, постоянно решая дилемму кого же предпочесть, я понимал, что в лагере ни при каких условиях не дойти до столь высоких отношений, а посему и не проявлял рвение.
Кстати, из-за девочки я и подрался.
Через несколько дней после приезда сидел я в тенёчке на лавочке и читал книгу. Вдруг подлетает ко мне парень из второго отряда и весь трясясь от гнева заорал на меня:
- Ты чего к ней липнешь?! (имени не помню пусть условно будет Ира)
- К какой такой Ире? – поинтересовался я в ответ.
Он назвал ничего не говорящую для меня фамилию. Я напряг память пытаясь вспомнить кто такая эта Ира, но не вспомнив посетовал пареньку пойти в жопу вместе с его объектом вожделения. И тут паренёк, наверное, обидевшись, заехал мне в ухо. Я вскочил и врезав ему в лоб повалил на землю и мутозя друг друга мы стали кататься в пыли.
Правда до окончательной победы одного над другим дело не дошло. Как-то быстро прибежал вожатый и растащив нас стал допытываться с чего началось, да кто первый начал? Мы же стояли, зло сопели и молчали. Видя, что толка от нас не добиться вожатый изменил тактику сказав, что, если сей момент мы не помиримся и не пожмем руки, он отведёт нас к начальнику лагеря. Пришлось выдавливать из себя нужные слова и ручкаться.
Вожатый, проследив чтоб мы разошлись в разные стороны, для острастки припугнув меня возможным исключением, резво смотался к своей подруге.
Я же решил всё-таки выяснить какая такая Ира и с какого боку я к ней отношение имею? Оказалось, что она сказала своим подружкам мол в первом отряде симпатичный парень появился имея ввиду меня. Это дошло до её Отелло недоделанного, и он решил разобраться со мной.
Блин, дебил … ну и дебил!

В девять часов выключили музыку и велели расходиться по дачам, готовится к отбою. Нда … отбой, слово-то какое неприятное, в полдесятого. Да в это время на даче жизнь кипела, била ключом. Кто ещё рыбалил на речке, кто ходил на танцы в расположенную невдалеке базу отдыха какого-то завода, молодёжь, с гитарой, с транзистором, собиралась на тусовку у мостика, с дачных веранд слышался звук телевизоров, тут и там на лавочках сидел “страшный суд” из нескольких бабулек, пацанва гоняла на великах … А тут, здрасти-пожалуйста, соизвольте баинькать.
Для умывания рядом с дачами отряда располагался длинный, оцинкованный желоб с десятком кранов. Горячей воды естественно не было.
После принятия гигиенических процедур (этакую казарменную формулировку я в последствии вычитал на стенде распорядка дня лагеря) мы разбрелись по койкам и ровно в полдесятого, после очерного хрипения дудки, вожатый обошёл дачу и убедившись, что все по местам пожелал спокойной ночи и выключил свет. А затем я услышал звук запираемой двери.
“Сижу за решеткой в темнице сырой …” – вдруг вспомнился мне Пушкин. На даче я домой приходил не раньше пол одиннадцатого, в двенадцать. Ещё перед сном лёжа в кровати перекусывал чем-нибудь, и если не спалось, то или читал, или слушал “Маяк” по транзистору. А тут ни книги, ни приёмника, а лишь соседи по комнате, пол десятка абсолютно чужих мне людей – кто сопит во сне, кто храпит, кто пердит … Ну здравствуй пионерское задорное лето.
И, вдруг, меня пробило на философский лад - всё когда-то кончается, кончится и это, и я решил, как узник замка Ив зачеркивать дни (мысленно конечно). Вот цифра один её и зачеркнём. Осталось двадцать три дня. Нет, не так - двадцать два с половиной, или даже с четвертью, в последний день после завтрака разъезжаемся по домам.

Следующий день, прямо с утра, “обрадовал” меня новыми, малоприятными сюрпризами.
В семь тридцать, после очередного хрипения дудки, вожатый, как армейский старшина, вопя: “Подъём! …Подъём!” ходил по даче и с некоторых, особо не расторопных, стаскивал одеяло. После нужно было по-быстрому успеть отлить и облачившись в спортивную форму бежать на стадион. Там физрук не до конца протрезвевшим голосом орал в мегафон команды, а мы изгалялись над собой – руки вверх, в сторону, присесть, встать …

Отступление - Такого издевательства над собой я не мог стерпеть и решил саботировать. Правда ничего из этого не вышло. На следующий день, пока все на стадионе дрыгали руками-ногами, я решил отсидеться за какой-то, примыкающей к столовой, хоз. постройкой, но был выловлен вожатым и после завтрака он вместе с физруком оттащил меня к начальнику лагеря.
Начальник начал меня стращать, мол выгоним из лагеря, сообщим в школу, маме на работу и то, и это, и пятое, и десятое. Маму было жаль, расстраивать её не хотелось и пришлось подчиниться насилию.


После зарядки, вернувшись на дачу нужно было умыться и застелить постель. Причём уже застеленную койку, должна была украшать подушка, водружённая этаким Монбланом треугольником и окончательно одевшись, повязав галстуки, выстроится в колонну по четыре, чтоб идти на утреннюю линейку.
На линейке выяснилось мы ещё и отдыхать не начинали. Вчерашний день был неорганизованной расслабухой, так сказать прелюдией перед большим секасом, а вот с сегодняшнего утра, после торжественного открытия смены за нас и возьмутся.
Открытие смены было обставлено с большой помпой. Четыре пионера из прихлебателей, так называемого актива, в сопровождение двух горнистов и двух барабанщиков чеканя шаг, держа за углы вынесли знамя лагеря. Знамя было прилеплено к тросу и после трубного сигнала “Слушайте все!” под барабанную дробь поднято на флагштоке.
После подъема флага начальник лагеря произнёс торжественную речь поминая партию и правительство, руководство НПО и его профсоюзную организацию. Потом на трибуну, с благодарственными словами, поднялась пара прихлебателей активистов. Под конец действа пионерка активистка призвала нас быть готовыми “Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия.” В ответ мы всем лагерем гаркнули “Всегда готовы!” и строем пошли в столовую на завтрак. Десятый отряд впереди, а мы как самые старшие позади.

Отступление – Я искренне не понимал, да и до сих пор не понимаю зачем были нужны эти, граничащие с муштрой, ритуалы? Эта жизнь по дудке – мы что собаки Павлова?
На даче я привык – когда встал тогда и утро. Я мог проснуться и в пять, и в девять, и позднее.
Иной раз проснувшись раненько я тихонько, чтоб никого не разбудить, собирался и шёл на речку, рыбалить. Никаких огромных рыб никогда не ловил, но тройку-пяток окушков плотвичек на кошачью радость приносил домой.
Неспешно текущая речка всегда настраивало меня на философско- лирический лад. Даже как-то сами по себе строки рождались:

- Так тих малиновый рассвет,
Так сладок дух берёзы
И так медово парит луг,
Когда затихли грозы.

Или такое …

- Туман клубится над рекою,
Горят рыбацкие костры,
И терпко пахнут медоносы,
В лугах росистых в предночи.

А тут, после ать-два, кроме матерного многоточия ничего в голову не приходило.

Во время завтрака по громкоговорителю объявили, что с десяти часов начнётся запись в кружки и перечислили в какие. Меня заинтересовал кружок мотоспорта. На даче я гонял на мопеде и подумал, что может здесь мне и удастся оседлать настоящий мотоцикл. Но, увы …
В распоряжение кружка был один единственный слабосильный, по-моему, ещё трофейный, довоенный мотоцикл. Может как раритет он и имел ценность, но езда на его узком, жестком, практически без амортизации, сиденье была сродни мазохизму. Да и руководил кружком дедка с начальной стадией маразма.
Потыкавшись среди записывающих в кружки – мичуринцев, лепки, шахматный, театральную студию и т.п. я, не найдя ничего подходящего отправился в расположенную в клубе библиотеку.
А вот библиотека удивила и порадовала меня. Уж не знаю по чьему недосмотру, но её фонд не был выдержан в коммунистическо-патриотическом плане. На полках не было ни “Васька трубочка”, ни Тимура с его командой, а почти в полном объёме стояли шпионские повести из старой, формата А6 “Библиотеки военных приключений”. “Записки следователя” – Льва Шейнина, Лев Овалов с его майором Прониным и даже, о чудо, хитроумно закрученные детективы Колберга и Стейга. И тут уж я пустился во все тяжкие, запоем читая обнаруженные сокровища, иной раз наведываясь в библиотеку дважды в день.
Заведовала библиотекой похожая на засохший цветок сухонькая, всегда аккуратно, с претензией на элегантность, одетая старушка, представительна той, старой, живущей по коммуналкам потомственной питерской интеллигенции. Она всегда молча, с улыбкой меняла мне книги, но как-то раз, через неделю, или чуть больше, при очередном обмене, она протянула мне Гиляровского “Москва и москвичи”.” Прочти – посоветовала она – думаю тебе понравится.”

Я, чтоб не огорчать её отказом, взял книгу, с мыслью что подержу денёк, а потом сдам. Но начав читать я не смог оторваться …
Потом, по её совету мою были прочитаны “Юнкера” Куприна, путевые очерки Мамина – Сибиряка, морские рассказы Станюковича …
Библиотека, пожалуй, была единственным светлым пятном лагерной жизни.

После торжественного открытия смены потекли унылые дни, жизнь от дудки до дудки, от подъема до отбоя. Правда распорядком были предусмотрены всяческие мероприятия, от которых я более-менее удачно отлынивал. Хотя это и не составляло особого труда, армянин вожатый больше заботился о своем брательнике, а не об отряде, а воспитательница не хотела тратить время на хулиганов саботажников, а возилась с девочками паиньками. Но были мероприятия от которых не отвертеться. Одно из них конкурс строевой песни. М… б… ё.. т…
Отряду победителю была обещана награда, автобусная экскурсия в Разлив, в музеи Сарай и Шалаш.
Мы всем отрядом долго тренировались, чеканя шаг, топая в ногу, шляясь туда-сюда между дач, горланя “По долинам и по взгорьям шли дивизии вперёд …”
Победителя определила приехавшая комиссия из профсоюзно-партийных бугорков НПО, дяденьки и тётеньки с хорошо отъеденными мордами. А чё, “хлеборезкой” молоть не у станка план выполнять и перевыполнять.
По их мнению, достойным поездки был второй отряд.
Вечером подвыпившие дяденьки и тётеньки бродили по лагерю и докапывались до пионеров, мол как живётся. Всем жилось, хорошо, радостно, счастливо.

Родительский день середина смены, так сказать определяющий от до и после.
В этот день меня поджидал сюрприз, кроме родителей приехала и татарская родня. Сестра отца тётя Таня, её муж татарин дядя Камиль и их дочь, моя двоюродная сестра, красавица Рашида.
Рашиде на тот момент было девятнадцать, она была высокой, за метр семьдесят ростом, с правильной, как принято говорить точёной фигурой при хорошо развитых девичьих прелестях, а чёрные волнистые волосы обрамляли чуть скуластое, чистое, без единого намёка на следы застарелых фолликул, сероглазое лицо.
Когда она, подбежав обняла и расцеловала меня, то видевшие это дрочеры пустили слюни, и половина побежала в кусты, кулака сгонять.
Для родителей пионеров полётом мысли лагерного начальства была заготовлена развлекуха типа концерта зримой песни, выставки кружка лепки, достижений мичуринцев, а как вишенка на торте футбольный матч между сборной лагеря и родителями.
Пока на футбольном поле под возгласы болельщиков пинали мяч мы с Рашидой мило, по-родственному, общались сидя на скамейке качели. И всё время у какого не то дрочера возникала потребность спросить меня о чём-то важном, поря откровенную, тупую хрень.
Рашида, в отличии от меня мизантропа, обладала позитивным, весёлым характером и понимая зачем они подходят, одаривала каждого ослепительной улыбкой, говорила пару приятных-ласковых слов, поглаживала по руке и тем ничего не оставалось как снова бежать в кусты.
После того как родительский день закончился некоторые из вожатых выпрашивали телефон Рашиды. Но узнав, что она живет за тысячи километров от Питера, разочарованно отходили.
Помимо всяких вкусностей дядя с тётей привезли татарскую Тутырму, которую мы всей спальней и заточили с хлебушком вместо ужина. На запах даже армянин пришел, поинтересовался чего мы едим. Может и он рассчитывал полакомится, хо хрен ему – вертухаям не положено!


Всё когда-то кончается, закончилась и моя ссылка в лагерь. За смену, кроме всякого рода придуманных кем-то мероприятий, нам пару устроили банный день, со сменой белья, несколько раз крутили кино в клубе, да раза три сводили купаться. Но только почему не на близкое море, на лесное озеро километрах в двух от лагеря, где была оборудована купальня и мы, под надзором вожатых, совершали омоновения.
Еще было добровольно принудительное мероприятие по сдаче каких-то спортивных нормативов. БГТО что ли. Надо было бегать, прыгать, метать мяч и ещё чего-то делать.
Нас разбили по пятёркам и таскали по стадиону – пока одни бегали, другие прыгали и так далее. Пятерка, в которую попал я начала с метания мяча. Я разбежался и запустил мяч прямо в группу вожатых/воспитателей, которые фиксировали результат. Меня отругали, и физрук стал меня учить как надо метать мяч: “Значит руку вот так, потом ногами так и потом метай! Понял?” Ну ясень пень – понял.
Я разбежался и снова запустил мяч в ту же группу с блокнотом. Тут на меня обозлились и пинками выгнали со стадиона.
Правда потом я увидал свою фамилию в списке сдавших все нормативы.

Ну и, наверное, у многих возникнет вопрос, а что ж я так ни с кем и не подружился? Всё время один да один?
Я очень трудно, тяжело схожусь с людьми, мне нужно время, чтоб понять могу ли верить, доверять человеку. За всю жизнь и пяти человек не наберётся которых я мог бы назвать друзьями.
Нет, конечно, в лагере я общался с парой интеллигентных, начитанных парней. Мы обсуждали прочитанное, вместе играли в шашки, бадминтон, но назвать их друзьями я не могу.

Послесловие – Могу ли я сказать, что лагерь — это вычеркнутые из жизни дни? И да, и нет.
С одной стороны, если бы я не поехал, то ничего бы не потерял. Но с другой … Родители показали мне, что есть другая, отличная от моей жизнь, а вот хороша ли она …

И последний штрих. В день отъезда, какая-то сволочь, конечно же, из моего отряда, украла из моего чемодана, красивые, импортные плавки.

И ещё – думал ли лорд Китченер, что его задумка так широко и разнообразно приживётся по миру? Полагаю, что нет …

Примечания:
* Брательник – ближайший родственник мужчины “прописанный” ниже пупка.
**кЫсонька – если кто-то не знает, кто такие кЫсоньки, рекомендую посмотреть соревнования по метанию молота или толканию ядра среди женщин, кЫсоньки там.