Промысловики или откровения старого оленевода

Поздняя осень безраздельно владела лесом. Снег, словно заботливое одеяло, укутал землю слоем в двадцать с лишним сантиметров. Не то чтобы много, но для первых лыж – в самый раз. Змеиный след лыжни уже прочертил белизну, а снег все падал, обильно и неустанно, окутывая пушистым покровом не только землю, но и прихотливую вязь ветвей. За ночь иной раз наметало сугробы, утопающие по колено. Мне четырнадцать, и я, с ружьём на плече, уже не плетусь в тени отца, а иду впереди, с гордо поднятой головой: - охотник-промысловик.

Ноябрь – багряное сердце промыслового сезона, начавшегося еще в середине октября. В это время и соболь проходной торопится на с юга на север и местный зверь пробуждается, да и прочая пушная братия не дремлет. Первые крепкие морозы, сковавшие землю в ледяные тиски, заставляли одних зверей искать спасения в неустанном движении, других – забиваться в норы и берлоги, в объятия зимней спячки.

Очередная субботняя вылазка на отцовский путик не сулила ничего необычного. Привычная, отлаженная работа: проверка капканов, ловушек, пополнение запасов приманки. Рюкзак, собранный с вечера, немилосердно оттягивал плечи своей тяжестью: пяток капканов разных номеров, мерзлая приманка, топор. Утром добавлялся термос с горячим чаем, согревающим предвкушением. Килограмм десять за спиной – не меньше. Иногда брали котелок и плитку прессованного грузинского чая, источающего терпкий аромат. Бутерброды с маслом и колбасой прятали за пазуху, чтобы не превратились в ледяные осколки. Ведь предстояло преодолеть около двадцати километров на лыжах, а это – целый день наедине с заснеженной тайгой.

Наши лыжи рассекали зеркальную гладь замерзшего Селигдара, закованного в хрустальные оковы. Мороз-воевода потрудился на славу!

Селигдар – река, что струится в Алданском районе Якутии, правый приток Алдана. Устье её теряется в 1708 километрах от устья Алдана. Длина реки – 106 километров, а водосборный бассейн охватывает 1860 квадратных километров.

Пробудившиеся синицы и пичуги рассыпали свои звонкие трели на фоне медленно восходящего, янтарного солнца. Даже поползни, перелетая с дерева на дерево, попискивали, выискивая затаившихся жучков под корой. Просыпались и белки – голод не тетка, морозы не помеха. А вот клесты чувствовали себя вольготно. Выковыривая своими клювами-щипцами семена из еловых шишек, они устраивали головокружительные акробатические этюды и затевали с белками дерзкие "соревнования" за лакомый кусочек.

Так, шаг за шагом, мы продвигались по путику. То капкан подправим, то приманку, съеденную мышами или белками, обновим, то кулемку или плашку осмотрим. Пришло время обеда. Решили дойти до кедрача и там, на поваленном дереве, передохнуть, набраться сил. Огромный кедр, сраженный молнией, служил нам и столом, и лавкой, свидетель безмолвный лесных тайн. Сегодня у нас с собой котелок – сварим свежего лесного чаю из искрящегося снега.

Кедровый лес поражал своей первобытной мощью и мрачной торжественностью. Высоченные деревья-великаны, словно стражи вечности, строго взирали на нас сверху вниз… Иногда даже становилось немного не по себе от этого безмолвного величия, от осознания собственной малости перед лицом природы.

Оставались последние метры до цели, когда из густого кустарника, метрах в двадцати от нас, неспешно вышел олень. Инстинктивно я сорвал ружье с плеча, но какое-то внутреннее чувство, словно неведомая сила, остановило меня. Следом за оленем появился человек. Невысокий старичок, одетый в видавший виды ватник и старую, промаслённую фуфайку, перетянутую грубым шнурком. На голове – потертая лисья шапка, на ногах – оленьи унты, хранящие тепло. За спиной висела старенькая мелкашка, ствол которой был самым натуральным образом скручен проволокой с деревянной частью, а за плечами – совсем худенький рюкзачок, свидетель скромного быта. Эвенк, один из коренных местных жителей, по возрасту старше отца. За ним из чащи выскочила лайка, верный спутник таежных странствий. Вся эта процессия, казалось, сошла со старинной гравюры, шла по старому соболиному следу в обратном направлении.

Первые слова нашего незваного гостя поразили меня своей простотой и обезоруживающей искренностью:

– Ну, что, чай пить будем?

И это вместо приветствия! Заметив наше удивление, старик поправился и поздоровался, лукаво прищурив глаза. Мы познакомились. Отец поддержал идею, сказав:

– Мы как раз собирались перекусить да чайку вскипятить. Не хотите ли с нами разделить трапезу? А вы случайно не промысловик?

– Не-е… Мы оленевода, из Хатыстыря. Гоним стадо на зимники в верховья реки, где ветра тише и снега меньше. Бабка попросила пару соболей добыть. У дочки шапка совсем худая, износилась от времени. Вот пока олени отдыхают, я решил сбегать, может, повезет.

– А как далеко стойбище? – спросил отец, проявляя искренний интерес.

– Да недалеко. Километров тридцать. Вы не переживайте, я видел ваши участки, пойду другой стороной, чтобы не мешать вашей работе.

Пламя костра ласково лизало закопченный бок котелка со снегом, превращая его в живительную влагу. Я сходил в лесок, туда, где снег не такой глубокий, и нарвал немного брусничного листа, чтобы придать чаю особый вкус и неповторимый лесной аромат…

Эмалированные кружки, наполненные ароматным чаем, парили, словно маленькие вулканы, и разносили душистый запах по округе, наполняя воздух терпкими нотками хвои и диких ягод.

Разглядывая этого колоритного и интересного человека, я не выдержал и спросил, терзаемый любопытством:

– Вы же охотник, раз охотитесь на соболя. Почему же шли по старому соболиному следу в обратном направлении?

Старик улыбнулся, обнажив редкие зубы, тронутые временем:

– Эх, молодой еще и глупый! Это первый след, что я здесь встретил. Соболь не проходной, местный, значит, ходит по кругу, следуя своим неведомым тропам. Старый след всегда приведет к свежему, как ни крути. А промысловики – это твой отец и ты, добывающие зверя впрок. А я – охотник, вольный стрелок, живущий сегодняшним днем.

– Но вы же с собакой охотитесь на соболя! Значит, тоже промысловик! – не унимался я, пытаясь докопаться до истины.

Он расхохотался, заразительно и от души:

– Думать надо! – сказал он, все еще смеясь, утирая слезу, выступившую от смеха. – Если я с собакой на глухаря охочусь, я тоже промысловик? Имея хорошую собаку, необязательно быть хорошим охотником, смекаешь? А вот ловить зверя ловушками – это как соревнование, кто умнее, кто хитрее. Да и труд ваш не сравнить с моим. У меня это прогулка для души, а у вас – работа, добыча, промысел. Вот и вся разница, парень.

– Хорошая у вас собака, умная, – сказал я, поглаживая лайку за затылком и заглядывая ей в глаза, пытаясь прочесть в них мудрость веков.

– Да, хорошо собак чувствуешь. Я это заметил, – похвалил старик, оценивающе взглянув на меня.

Наши посиделки и разговоры затянулись часа на полтора, согретые теплом костра и задушевной беседой. Пора прощаться – впереди еще вторая половина пути, полная надежд и новых открытий…

Слова старого оленевода, словно зерна, упали в благодатную почву моей памяти и запомнились мне на всю жизнь. Но вот истинный смысл их я понял гораздо позже, когда сам стал мудрее и опытнее.