Угол зрения Часть 5-4

Феликс Довжик

Угол зрения  Часть 5-4


Человек на посту

Коммунистов на фирме было много, но настоящий – один. Ему, Ванечке, поручали измерять токи фотодиодов от светового потока. Десять раз измеришь – все результаты разные. Какому верить? А Ванечка нырял в полутемную комнату и выныривал оттуда через месяц. И если уж он заявлял, что у какого-нибудь тринадцатого ток столько-то и четыре десятых, никому в голову не приходило усомниться.
Естественно, пороха Ванечка не изобретал, ему это не поручали, а то, что поручали, он выполнял на пределе человеческой добросовестности.

Много лет тому назад на фирме проходила важная партийная конференция. Такие конференции, как ураган, пронеслись по Сибири и Черноземью, дошла очередь до средней полосы. Нужно было прочитать закрытое письмо, полный текст которого давно раструбили газеты и телевидение, но требовалось соблюсти ритуал и сообщить наверх, что энский почтовый ящик единогласно поддерживает и одобряет.

Учитывая важность момента и строгую конфиденциальность банальных откровений, партком решил провести конференцию в воскресенье и пропускать на конференцию через транспортную боковую проходную строго по партбилетам и мандатам, а посему начальник охраны Караулов, бравый полковник действующего запаса, во главе контролеров поставил многократно проверенного Ванечку.

Когда иссяк основной поток делегатов, и в сторону актового зала проследовало начальство, контролеры схлынули в буфет за пивом. Они знали, что Ванечка ни за какие коврижки пост не оставит.
И вот к проходной подкатила райкомовская «Волга», и из нее выпрыгнул счастливый Рольченко – второй по важности человек самого главного здания города. Ванечка занял удобную позицию, чтобы проявить уважение и сохранить контроль над пропускным пунктом.

Когда-то Рольченко работал на фирме, но не смог найти себе уютного места. Он неприкаянно ждал звездного часа и дождался.
После очередного землетрясения в высоких сферах было принято решение провести косметический ремонт всех уровней власти, и парткому фирмы предложили найти кандидатуры для нижних должностей райкомовской обоймы.
Опрос начали с фигур заметных, постепенно опускаясь до много менее того.

Дошла очередь до Рольченко, и он согласился. А там его бесцветность удачно вписалась в интерьер, и начался головокружительный подъем. Он умел одеваться, складно говорить, никого не подсиживал, поскольку был не того масштаба человек, каждый новый пост воспринимал как потолок, не царапался наверх, а потому оказался всем удобен и нужен.

И вот он первый раз в новой высокой должности на фирме. Он издалека поздоровался с Ванечкой и протянул руку. Ванечка от удовольствия растянул рот до ушей.
Такой высокой чести, кроме полковника Караулова, его никто не удостаивал. Рольченко еще спросил, все ли собрались, и хотел уже пройти, но Ванечка своей длинной лапой перегородил ему путь.
– Ваш партбилет и мандат!

Такой неожиданной затрещины Рольченко не получал за все время своего стремительного роста, и он от неожиданности опешил.
– Вы знаете, что я – Рольченко? – спросил он, приходя в себя.
– Знаю! – твердо ответил Ванечка.
– Вы знаете, что я работал на фирме?
И это был для Ванечки не секрет.
– Вы знаете, что я – второй секретарь райкома.

Не на облаке Ванечка жил и то, что творится вокруг, в достаточной для себя мере знал.
– Так в чем же дело?
– Предъявите мандат и партбилет.
Тут Ванечка был не прав. Где их Рольченко мог откапать? Мандат ему принесли в кабинет, он сейчас там среди бумаг, а партбилет в новом выходном костюме Рольченко не носил. Делать было нечего, и Рольченко попытался взять Ванечку гипнозом.
– Вы знаете, что я – Рольченко, – начал он повторный сеанс внушения.
Ванечка про гипноз слышал, но в нем он плохо разбирался, зато полученные указания запоминал намертво.

Пока шло препирательство, и Рольченко надеялся, что на седьмой или восьмой раз до Ванечки дойдет, кто перед ним, через кабину проследовало несколько опоздавших. Это усложнило Ванечке задачу. Ему пришлось действовать, как Наполеону, сразу в нескольких направлениях: проверять документы, четко отвечать на вопросы Рольченко и в уме производить арифметические подсчеты.

Перед началом конференции полковник Караулов обязательно спросит, сколько мандатов проследовало. Девчонки, которые проводят регистрацию, вечно путаются в арифметике, подсчет по головам ничего не дает – один ушел в буфет, другой задержался в туалете. Президиум давно уже взял за правило в официальные протоколы записывать сведения, полученные от Ванечки.

Очередной опоздавший по тому, как топтался Рольченко, догадался, какая драма разыгрывается на проходной и что это сулит любимому начальству. Устраиваясь в кресле, он со смехом поведал о случившемся соседям. Известие понеслось по рядам, и кто-то, желая похвастаться осведомленностью, сообщил об этом постоянным членам президиума.

И вот полковник Караулов, вспоминая лейтенантскую юность, во весь галоп понес от актового зала к проходной свое упитанное тело. Рольченко издалека заметил подкрепление и повеселел. Он перестал задавать Ивану наводящие вопросы и ждал благоприятного для себя развития событий. Караулов тоже на зрение не жаловался, в ведомости на зарплату он еще расписывался без очков.

– Иван! – закричал он издалека во всю силу натренированных легких, будто командовал парадом. – Ты знаешь, что Рольченко секретарь райкома?
– Знаю! – бойко отрапортовал Ванечка бегущему Караулову. По непривычной прыти Караулова, он уже начал догадываться, что сейчас последуют новые противоречивые команды.
– Почему же не пропускаешь? – не сбавляя бега, выпалил Караулов новый вопрос.
– Нет мандата…
Ванечке не пришлось досказывать свое обоснование.
– Пропустить! – заорал Караулов и осадил себя у проходной.

Спортивный подвиг Караулова произвел на Рольченко хорошее впечатление. Он протянул верному стражу руку, ответственно исполнил ритуал рукопожатия, и они поспешили в актовый зал. Караулов впопыхах не спросил у Ванечки, сколько человек прошло, и спохватился об этом, когда передал Рольченко из рук в руки директору, но ему не долго пришлось быть в неведении. Ванечка с последним опоздавшим устно сообщил итоговую цифру.

А Рольченко, когда в сопровождении директора и самых знаменитых мужей фирмы, которые прежде его и не замечали, проследовал в президиум и занял почетное место, а потом, закрывая конференцию, произнес положенную речь, совсем забыл о недавнем недоразумении. Зал этот он хорошо знал. В ту сторону, где иронично улыбались умники, он не смотрел. Строят из себя, а правила игры соблюдают. Каждый удобную гавань ищет и оправдывает свой зигзаг.

Когда у Ванечки кончались фотодиоды, он не паниковал. Отсутствие работы воспринималось им как новое ответственное задание. Нужно было терпеливо смотреть на стрелку часов и, когда она достигала установленной начальством отметки, с чувством выполненного долга пересекать проходную в обратном направлении.
Была в этом деле одна закавыка, но Ванечка, используя инженерные знания, с нею справился. Дело в том, что его часы отечественного производства шли, как им заблагорассудится, и никакие воздействия на их совесть ни к чему не приводили.

Сначала Ванечка пошел по тупиковому пути. Он сдал часы в ремонт, заплатил за чистку, смазку, за все прочее, получил их через месяц и в этот же день убедился, что проведенный комплекс мероприятий помог им, как мертвому припарки.
Через неделю Ванечка отвез их в другую мастерскую, которую ему расхвалили знакомые, заплатил за чистку, смазку и прочее, но не прошло и трех дней после ремонта, как он убедился, что часы, как и прежде, идут плохо, но по-другому. Если раньше они сначала отставали, а потом спешили, то теперь сначала спешили, а потом отставали.

И тут в дело вмешалась жена. Она заявила, что научные изыскания в методах измерения точного времени накладны для семейного бюджета. Справедливые замечания домашнего оппонента натолкнули Ванечку на оптимальное решение.
Он выпросил казенный динамик и стал контролировать часы по сигналам точного времени.
Если они отставали, он давал им шлепка, если зарывались, осаживал и таким методом практически ежечасно приучал их строгой пролетарской сознательности.
 Поэтому, если Ванечка появлялся в центральной проходной, ни вахтеры, ни их начальники не сомневались, что заветная временная отметка пройдена с запасом.

А в проходной, где размещались главные редуты полковника Караулова, развертывались свои боевые действия. Задолго до конца рабочего дня у турникетов собиралась толпа – авось удастся прошмыгнуть на минуту раньше. Но полковник Караулов не лыком был шит, а характер – кремень.

В каждой кабине – динамик, а на стене в вестибюле – большие часы. По характеру они напоминали часы Ивана, но шли с ними вразнобой. Ставить стремянку и подправлять их Караулову не хотелось, он делал это, когда часы совсем уж ни в какие ворота, а в пределах плюс-минус десять он выдерживал, не моргнув глазом.

Если часы спешили, Караулов давал команду работать по динамикам. Толпа ревела: «Смотрите на часы! – вахтеры ждали сигналов точного времени.
Если часы отставали, Караулов выключал динамики. Толпа ревела: «Включите радио!» – вахтеры смотрели на часы.

Случалось, в такие острые моменты Караулова не было на месте. Живой же человек, то в парткоме задержался, то у директора. Уже по собственным часам вахтеров не грех бы выпускать народ, а настенные не доползли. Без Караулова открывать шлюзы – себе дороже. Смотрят вахтеры друг на друга – кто первым дрогнет. И вот в такие напряженные моменты на грани взрыва в проходную входил Ванечка.
– Иван пришел! – ревела толпа. – Ивана пропустите!

Народ расступался, и Ванечка, сам того не желая, первым оказывался у турникета. И кто бы ни дежурил в его кабине, что бы ни показывали настенные часы, его выпускали, а за ним и остальных. Мелькала у Караулова мысль – отвлекать Ивана от курса, и пару раз он подобные шутки проделывал, но не злоупотреблял, этого не было.
Караулов любил держать народ в напряжении, но твердо знал, что терпение можно испытывать в пределах плюс-минус, а более того положено птицам другого масштаба.

Зная, что вахтеры выпустят Ивана в любую погоду, женщины, когда позарез нужно было прошмыгнуть, уговаривали его уйти с работы на несколько минут раньше. Какие только чары не пускались в ход, но Иван – ни с места. Нельзя сказать, что он не замечал женщин. Имел он и жену, и детей, все, как положено. Просто в отличие от часов были в механизме Ивана тормоза, не позволявшие ему сбиваться на бесшабашный ход.

Фотодиоды, с которыми нянчился Ванечка, нужны были для прибора. Дали нам однажды команду смотреть на солнце. Как положено в таких случаях, изучили мы, как оппоненты за океаном смотрят на светило. Очень просто, оказалось. Берут малюсенькую фитюльку – кварц, наносят на него много мелких рисочек – черная, светлая и сквозь них, как через частокол забора, смотрят, не нарадуются.

Просто-то просто, а как рисочки наносят, черт его знает. Допустим, нашелся бы у нас умелец, подковал бы он эту фитюльку, да где взять этот кварц, у нас его в глаза никто не видел. Значит надо смотреть на солнце своим доморощенным способом.
Между прочим, если бы они там, наши оппоненты, оказались в подобном положении, столкнувшись с такой задачей, они бы и пальцем не пошевелили. Доложили бы главному в Белом доме, а тот, не моргнув глазом, дал бы команду все, что необходимо, купить. У них этих долларов – жить мешают. Они их по всему миру разбрасывают.

А мы в нашем Советском Союзе в глаза их не видели и, если заикнемся о покупке фитюльки, в ответ услышим предложение мыть золото на Колыме, чтобы валюта появилась. Но еще не факт, что ее на кварц потратят. Поэтому у нас, не как у них. У нас испокон века положено топором да долотом. Собрались наши умельцы, побалагурили – утрем, мол, тамошним нос, и закружилась мысль на голодный желудок. Как на старорусском говорят? Голь на выдумки хитра, что в переводе на современный применительно к данной ситуации означает: если весь голый, найдешь, чем прикрыться, а одетому думать не надо.

Доложили в Кремль – берутся ребята делать.
– А как они, мать-перемать, изловчатся, – спрашивают, – если нет того, что за океаном водится.
– А возьмут кастрюлю, насандалят в ней топором да долотом дырок и смотри через них на солнце.
– Надо же, мать-перемать. Дешево и наваристо.
Ударили по рукам и спустили на нашу шею работу.

Ну, у нас как делается? Сначала скажешь, потом думаешь. Посмотрели мы – батюшки. Дырки долотом получаются рваные, солнце под заусенцы лезет. Вот влипли. Но, известное дело, нашего человека трудно в оглобли завести, а потом его оттуда овсом не выманишь. Понеслись вскачь галопом мысли-идеи, и тут уж – хлебом не корми.

И вот повезли, что надумали, показывать. Не в Кремль. Этого не было. Там в кастрюлях ни бум-бум. Там глобально, но методы знакомые – топором да долотом по живому. А мы к Находкину повезли, такому же умнику. Мы свое из кастрюль делаем, а он свое из наших. Находкин все сразу понял.

– Мужики, – говорит, – с ума сошли или прикидываетесь? Небось, ведра два заявок на изобретения накатали, – и смотрит на нас, будто мы в карман государству залезли, и нам за это должно быть стыдно. Смущаемся, конечно, есть тут какой-то моральный перекос, но стоим насмерть.
– Вам за них ни копейки не заплатят.
– Нам и за прошлые круглый шиш дали.
– Так зачем это вам?
– А интересно.
И стал он нас уговаривать. Ему наш прибор сбоку припеку, второй запасной на всякий случай, половину просил выбросить или хотя бы процентов тридцать. Прибор, мол, у вас по сложности получится – врагов пугать. И в срок не успеете, и в задание не уложитесь, тяжелым будет, места ему не хватит, вам одни неприятности и никакого навара.

– Заматерел ты, Находкин, на большой должности, – отвечаем. – Смотришь в корень, да мимо. Будь спокоен, все сделаем, мы на пальцах прикидывали. И не пугай. Какой ни делай прибор, все равно на хвост соли насыплют. Не первый раз. Мы ж его из ничего придумали. А как окажемся правы, удовольствие будет на пять минут, не меньше, а может, на полчаса.
– Черт с вами, – говорит. – Сами себе хомут на шею повесите.
И стали мы прибор делать. Звонит нам Находкин.
– Мужики, номер один уже отгрузили.

Знаем мы эту небесную механику. На своей шкуре изучили. Станешь передовиком – мозоли натрешь, а призов все равно не получишь. Главное, в хвосте не плестись. С последнего стружку снимают в первую очередь, разнести могут со скорлупой всмятку.
Потом звонит – номер два и номер три отгрузили. Мы и бровью не повели. А вот когда в хвосте оказались, начальство забегало, тут-то пришлось поднатужиться.
Отгрузили.

Собрал все Находкин, включил – и на тебе. Первый номер сгорел. А то он думал, иначе будет. Знакомая манная каша. Передовики липу поставили, видимость прибора, чтобы их за горло поменьше дергали, а пока спохватились, они спокойно работали. Пошумели на них для порядка, а пока шумели, они свое доделали. Собрал все Находкин, включил – второй номер привет передал, и так все по очереди.

Находкин нам звонит.
– Если ваш собирается гореть, сейчас же, сукины дети, заберите, пока время есть.
– Не возьмем, – говорим. – У нас другая работа. Да наш и не будет гореть – не для пожара делали.
Собрал Находкин в очередной раз – никто пузыри не пускает. Поначалу. А потом – батюшки! Вычислительная машина чихает. Своя, доморощенная. Закордонные к насмарку не приучены.
Доложили в Кремль.
– Что ж, мать-перемать, сразу у них под корень не слизали. Престиж на лице хотели иметь? Теперь своим лицом без престижа слизывайте.

Грех в соседей камень бросать. Слижешь одно – у них новинка, слижешь другое – у них суперновинка. Вычислительная машина не кастрюля. Тут одним топором да долотом мозоли собьешь. Иные инструменты нужны, их шлифовать надо, а нам некогда. Нам догнать, перегнать и освистать. И, видно, на этом соревновании надорвались.

Пока слизывали, перелизывали пошли по Советскому Союзу события судорожные – перестройка, перекройка, расколы, отколы, откаты. Сначала как бы все вместе и давай менять старое на новое. Вечером все проголосовали, а утром крик – караул, обманули, не стоит блюдечко с голубой каемочкой.

Если глубоко задуматься, семьдесят лет не туда шли и очень даже резво, потому что всех, кто мешал, к стенке ставили, а теперь назад надо, а галопом не получается. И дорога заросла, и куда идти, каждый по своему нюху указывает, и тех, кто идти не дает, к стенке, как прежде, не поставишь. Так что топтаться нам и топтаться.

Последние правящие коммунисты, чтобы народ с голоду не окочурился, вопреки заветам покойного Маркса раздали умеющим держать мотыгу в руках по шесть соток болот и неугодий. И закипела у технически мыслящей интеллигенции работа – возводить сараюхи и возделывать грядки будущей сытой жизни.
Тут, казалось бы, на своем законном месте должны развернуться топор да долото, а глядишь, в ход пошли электропилы, электрорубанки, электродрели.

Докатилось гнилое влияние запада. А посмотришь внимательно – слава богу, жив и наш подход. Скажем – гидролог, кому, как не ему заниматься фундаментами, а он ежевику окучивает. А она в Подмосковье через год на пятый со всего участка дает полстакана ягод. Таких чудес ботаники научились выращивать – весь двадцать первый век мир будет осваивать наши биологические достижения.

А на работе тоже чудеса. То есть работа, но за нее не платят, то что-то платят, но непонятно, за что. А на проходной сумасшедшие изменения. Полковник Караулов сник, сдал вахту отставному майору Дырявому и удалился на покой. А у майора Дырявого две заботы.
Первая – очередную проходную кабину десятимиллиметровой фанерой заколачивать. Некого пропускать – молодежь схлынула. За инженерные пособия работать не хочет, не та эпоха.

Вторая забота – в вестибюле под часами вывешивать красную партийную прессу для вдохновения поредевших и поседевших рядов.
На часы уже никто не смотрит, когда хотят, входят, когда хотят, выходят.
У кого есть работа, те и без майора Дырявого ее сделают, у кого ее нет, тем и Дырявый не поможет.

А по городским площадям снуют коммунисты с портретами Сталина, а бок о бок с ними богатыри со свастикой. С коммунистами понятно. У них лозунги вечные – они за бесцветность всех людей на земле.
Когда все равны, завидовать некому.
Если все вокруг будут счастливыми, каждый станет несчастным, а, если все равномерно несчастные, каждый, на других глядя, счастливым будет.

А кто со свастикой – те за железный порядок. Чтобы все маршировали в одном строю. Заставь умников ходить в ногу. На них же смотреть смешно. А если надо в морду кулаком двинуть? Кто будет в первых рядах? Не умники худосочные. Очень строевой порядок заманчив. Многие возможности открывает.

И вот, пока одни по площадям бегают с портретами и со свастикой, другие то на работе, то в огороде, собрал Находкин свою кастрюлю и запустил, куда следует, под облака и выше.
Сначала банкет, как положено, потом разбираться стали, и вдруг оказалось, что номер первый все-таки не работает, как будто его на небе нет. А он в кастрюле запевала.
Что в таком случае сделали бы наши оппоненты за океаном? А ничего. Для них все кончилось. Отряхнули бы руки, доложили бы главному в Белый дом, создали бы комиссию – придумывать, чтобы такое не повторялось – и точка. А у нас тире с восклицательным знаком.

Наши рукава засучили – самая работа началась. Сначала, конечно, позвали народного умельца Василь Васильевича, который последним в спешке все завинчивал и приворачивал, но очень-то на него не налегали. Оплошал человек, с кем не бывает. Пристанешь крепче – обидится и в другой раз вообще палец о палец не ударит. Тут главное – происки ли это их агентов или наше крепкое авось.

Василь Васильевич отпираться не стал, и тогда доложили в Кремль, мол, все в порядке, происков нет, а, как обычно, у нашего народного умельца душа горела, и он поторопился.
– Что вы, мать-перемать, не могли ему до работы стакан поднести?
– Тут бы стаканом не обошлось, – отвечают. – Тут бы счет пошел на бутылки.
– Да, нашего стаканом не остановишь. Что ж, мать-перемать, делать будем?
– А ничего, работать.

– Как работать?! С таким уродом это все равно, что в поход пойти без двух ног.
– Очень точный образ вы представили, но, если научно рассуждать, есть уточнение. Что для нас суть, чтоб ноги были или чтобы в поход пошел? Ног точно не будет, выше облаков не залезешь и костыли ему уже не приставишь, а вот ходить сумеет.
– Как это? Мать-перемать!
– На руках пойдет.
– А что, с умом придумано. А рюкзак как? С плеч же свалится.
– Рюкзак на ходу перевесим. Лямки прицепим к концу торса, откуда раньше ноги росли.
– Ну вы не очень, натирать же будет.
– А, перетерпит.

И закипела у Находкина работа. Поколдовали его умельцы, на лету в вычислительной машине программы с ног на голову перевернули и пошло-поехало. И тут вдруг оказалось, что наш прибор, который был вторым запасным, вышел на первые роли, и все мудрые выдумки, которые чуть не выбросили, очень кстати, прямо, как по заказу.

Вызвали Находкина в Кремль.
– Инвалид твой хорошо себя проявил, ничего не скажешь, но он же, мать-перемать, заартачиться может, и мы с носом останемся. Пора новый строить. Денег у нас теперь кот наплакал, собирайте без номера первого, дешевле будет.
– Нельзя без первого, – возражает Находкин. – Никто ж не знает, что Василь Васильевич в другой раз выбросит.
– Да, ему не прикажешь. Ладно, стройте, как есть. Наши умельцы топором да долотом бюджет сверстают. Деньги на бумаге будут, а на руки – извините. Так что губы не раскатывайте, мать-перемать, но и носы не вешайте.

И вот говорит нам Находкин.
– Ребята, давай! За совесть, как при социализме.
И тут мы схватились за голову. Прибор с ума сойти какой сложный. Первый раз на коленях делали – интерес был, а теперь сплыл: пять минут походили с задранным носом, а больше нам и не надо.

Новый делать – это уже работа, а ее за так не делают. Аппаратуры нет, деньгами не пахнет. На коленях собирать – последние штаны из прошлых запасов протрешь. Пролетели и поделом. Наш человек всегда дурак, когда считает себя умным, да уже не поправишь.

Сунулись к Находкину – давай половину выбросим, нам легче будет, и государству дешевле, Василь Васильевич во второй раз кого угодно не соединит, но номер первый подключит. У него о нем каждый спросит.
– Мужики, – отшивает Находкин, – Василь Васильевич гарантии не дает. На него находит не по плану, а по вдохновению, а я к любым шарадам должен быть наготове.

И вот Ванечка в полутемной комнате измеряет токи, а мы по коленям прибором елозим. Понадобилась мне готовая продукция от Ванечки. Набрал я номер телефона и вдруг спохватился, что сегодня коммунисты и те, кто с ними бок о бок, будут маршировать по площадям с портретами Сталина и клеймить ненавистный режим. Их потуги понятны, хотя слезу не вышибают.

А вот старушек жалко. На пенсию козу не прокормишь. Если дети не помогают, заскулишь и на луну, и на власть. А молодые суетятся, и у них получается. Им по площадям шастать некогда. Они деньги делают.

Хотел я уже положить телефонную трубку, как вдруг услышал голос Ивана. Я тут же забыл, зачем он мне нужен и помчался вниз в его полутемную комнату. Одна мысль не давала по дороге покоя: как они без него? Неужели отряд не заметил потери бойца?
– Ван! Ты знаешь, что сегодня коммунисты маршируют по площади?
– Знаю!
– Так почему же ты здесь?
– Без меня обойдутся, – хитро улыбнувшись, ответил он мне.

И тут-то я понял, что Ивану с отрядом не по пути. Он свои принципы применяет по большому счету, а мельчать и в чужие игры играть не станет. И до меня вдруг стало доходить, что еще не все потеряно. Раз в такой день Иван на своем посту, мы еще будем смотреть на Солнце.