Ищи в себе тайну!

Сейчас середина августа.
Высоченные густые тополя – а уже в какой-то еле заметной желтоватой седине…
Стройные берёзы – но по ним кое-где тут и там листочки ярко-жёлтые…
Всё вокруг – на что-то намекает.
Намекает – на неизбежное…
На неотвратимое.


Что есть современный мир.
Интернет.
А что есть интернет.
Рассекреченность!
Абсолютная.
Все всех знают и все всё про всех знают. Или имеют возможность в любую минуту узнать.
И каждый про каждого – может запросто сказать, притом на весь мир, что угодно. И на это -- каждый может так же запросто, и на весь мир, или ответить или промолчать.
Открытость. Доступность. Понятность.
И вроде бы – это всё объяснимо: каждый боится отстать от жизни, каждому хочется больше общаться.
И все-все-все и везде-везде – уткнулись в свои гаджеты.
А в итоге…
Если – в самом конечном итоге.
Каждый вдруг видит… явно или подсознательно… что там смотреть-то… нечего!
Что каждый другой, по сути-то дела, -- пуст!
И значит, ты сам -- такой же…
Пустой!
Закачал пустой – прочитал пустой.
А что поделать…
Незнающий смысла жизни – незнающему смысла жизни.
Ведь все так…
И самое характерное в поведении современника -- вот хоть попросту на улице – вовсе не чувство близости между всеми, а – наоборот!
Сдержанность. Скованность.
Если уж предельно честно.
Замкнутость.
По крайней мере – потребность в этом.
Скрытая или явная.
Ну – как в колонии или как в армии…
Как в любом тесном сообществе.
Так что если все сейчас и смотрят неотрывно в свои гаджеты… то – ОТ СТРАХА!
Чтоб лишний раз не привлечь к себе особенного внимания: чтоб вдруг как-то не открылось, что он, вот именно он, пуст…
Ведь стыдно.
И чтоб не подать вида: что он понимает то же самое о каждом, рядом и вокруг, другом…
Ведь опасно.
И при этом. Всё-таки.
В облике современника – чуть-чуть сквозит:
Хоть ты и знаешь обо мне всё – да вот, может быть, и не всё!..
Хоть ты и думаешь, что я знаю о тебе всё, -- но вот я знаю о тебе такое, что ты и сам-то о себе, может быть, не знаешь!
Таким было – между прочим… или, как раз, не между прочим!.. – и общество всё целиком… когда-то очень давно… в так называемые первобытные – пещерные -- времена.
Все всё про всех знают…
И только ещё -- начало развития…
Какое уж тут -- хотя бы представление о самом ценном качестве человека как человека: о ЧЕСТИ!
Но что-то же, даже и ныне, – сквозит…
Стало быть, честь – это недосягаемость одного от другого.
Стало быть, честь – единичность, единственность.
И безусловно – тайная. Сама для себя.
Что и делает его, человека, самоценным. – Да и для всех ценным.
Но ныне – не до того.
И каждый – всячески раздетый донага – уже обесчещен.
Интернетом глумлением и собственным равнодушием.
И ему, современнику, не стыдно – практически и теоретически – смотреть в глаза всем… даже – самому себе…
Тот же, кто сам о себе такое понял… или начинает понимать… или начинает понимать, что в нём есть хотя бы потребность это понять…
Тот – старается, стремится дать об этом, инстинктивно-импульсивно, знать.
Хоть кому-то… хоть как-то…
Так что – предстоит ещё одна с ним, с интернетом, революция: уже – внутри его самого.
Революция чести.


…Было самое-самое начало века.
И были у отца у моего уже те годы – особенные годы… когда он, как и каждый в его возрасте, уже, исподволь и физически, чует: они, его дни, -- да, особенные…
Значит, и суждено быть этому времени в жизни каждого – временем именно таким: и сосредоточенным, и непоседливым.
Тем более, он, отец мой, всю жизнь свою держал, будто в кулаке, -- в осознанности; как привычно было тогда выражаться: в сознательности.
Коммунист. И даже многие годы – секретарь местной такой организации. Ещё – вечный депутат сельского совета.
И – бессменный-безупречный председатель избирательной комиссии на любых-всяких, по его округу, выборах…
Это всё – до тех, что непоседливые, лет.
Что-то в эти годы в человеке ещё и обостряется – какая-то пристальность… какая-то зоркость…
И которые начинают мало-помалу человеком – по-своему, так сказать, по-зоркому – овладевать!
Человек – действительно и явно: не находит себе места.
Куда-то и на что-то зовёт в нём его та обострённая пристальность…
Так что – ей, пожалуй, одной он и служит!
К тому ж тогда – не только начало было века, но и, главное-то, лишь вот-вот миновали те «вихре-враждебные» девяностые…
…Вечером, приехав к родителям, я пил чай на кухне.
Неспеша – то ли от какой-то усталости, то ли, в родных стенах, от домашнего, единственно настоящего, покоя…
Они, мать и отец, -- в комнате смотрели, что ли, телевизор.
И вот.
Вошёл отец…
Как-то – что сразу бросилось мне в глаза и в душу – особенно вошёл… церемонно…
Как бывало, когда он – всю жизнь в педагогах – готовился выразить мне своё замечание: по поводу какого-нибудь моего неблаговидного поступка или сомнительного, по нему, убеждения.
Особенно высоко подняв плечи…
Сцепив свои мощные узловатые пальцы у груди…
Седой… В очках…
Это показалось мне вдруг -- разительным, печальным.
Нельзя – невозможно было не насторожиться!
Встал он посреди кухни.
Сделался стройнее. Осанистее. Горделивее.
Смотрел же в пол.
И сказал.
Хотя мы с ним в этот вечер ни о чём не говорили…
Сказал. Краткой парой фраз.
Чёткой. Внушительной. Неоспоримой.
Сказал.
Дескать…
Когда раньше были все разные выборы…
Когда уже подводились итоги выборов…
И в окончательных, официальных, документах указывалось «99,99» процентов «за»…
То на самом деле этих самых процентов «за» было меньше…
Сказал это.
Чуть качнулся… как бы собираясь ещё что-то сказать…
Еле слышно кашлянул… как бы готовый как-то сказанное дополнить, разъяснить, объяснить…
Но…
Я – весь в недвижении.
Он – не понимая… или как раз понимая!.. наступившую тишину – шагнул… пошёл…
Медленно. Будто просто так. Будто сюда и заходил просто так.
Со своим седым – широким – затылком.
На каждом своём шажке, впрочем, – готовый, развернувшись, договорить уже готовое, припасённое.
И на каждом шажке, опять же, – зная, понимая, что сделанное -- сделано.
И так ушёл.
Двигаясь по собственному дому… будто по какому-то новому для него пространству!
Я тогда…
Всё сидел не шевелясь.
Я тогда – остался один.
Как и сию минуту ощущаю себя!
Я тогда -- промолчал.
Не спросил.
Какие там были – действительно -- проценты…
Вопрос этот был бы не самым главным… и вообще не главным…
Вернее – все вопросы были тут ненужными!
Ведь всё – что было отцом задумано – свершилось.
Пришёл. Сказал. Ушёл.
Он – нажал на курок.
Я – слышал щелчок.
Не спросил. Промолчал.
Как раз – поэтому!
Так как, на то признание отца, – уже звучало…
Само по себе звучало:
И ЧТО ТЕПЕРЬ?
Мол, будешь делать…
Ты, услышавший, -- с собой?
Ведь ты живой…
И что теперь ты будешь делать… вообще со всем миром?
А как же иначе.
Ведь отец сказал… сообщил… доложил… признался – ЧЕРЕЗ ВСЁ!
Через всё – в себе.
И через всё – которое самое-самое щепетильное всё.
Ведь я, сын его, -- по образованию юрист. Законник! Да ещё и бывший следователь. И автор нескольких книг.
И ещё.
Тогда…
В ту минуту – как бы бросилось в глаза…
Бросилось – в душу.
Как это всё … буднично!
Что-то подсчитывать. – Что-то сообщать.
Что-то таить. – В чём-то признаваться.
До ужаса обыкновенно. Обыкновенно до ужаса.
Как ускорившийся перед твоей протянутой рукой… до натуральности физики наглядно… поручень последнего вагона…
И ещё – немедленное же и абсолютное понимание.
Иначе и не бывает!
В жизни…
И как-то даже -- вообще.
Хотя…
О тех – о проклятых – процентах все и всегда-то всё знали. Или догадывались. Или, как всегда и на всё, махали рукой.
И то, что, например, он, мой отец, -- по указанию какому-то с какого-то свыше -- подделывал результаты выборов…
Но он ведь – считал, что делает это не под давлением, а – по сугубому личному убеждению! – Ведь этому убеждению подчинена вся его жизнь! Да и тем, кто там, свыше, наверняка виднее: как быть, как жить и прочее, прочее…
Тогда… зачем ему, отцу, было и говорить такие секреты хоть кому-то третьему?!
Значит…
Значит – что?!
Он, отец… в эту минуту… сказав то СВОЁ…
Скинул с себя груз, тяжесть?..
Вот и думай.
Отказал мне доверие? честь?..
Вот и догадывайся.
Или… хотел превратить меня в суд, в судью?!..
Может – в строгого судью?
И тогда бы вышло… что он – и всё его поколение! – вроде бы даже ни в чём не виноватые, а наоборот -- пострадавшие?..
Вот и мучайся!
Или хотел превратить меня – в судью молчаливого?
И тогда бы получилось… что все ныне живущие в благе и покое… попросту равнодушны?.. и неблагодарны?..
Или он и сказал про те проценты – как именно юристу?.. как именно писателю?..
Помню и помню…
Тот вечер.
Настроение и состояние, и вся атмосфера была – и во всём нашем доме, и за стенами дома, и вообще далеко всюду и повсюду – всеобщей-общей тревожности…
…А теперь. Спустя столько лет…
Впрочем -- что есть это самое «теперь»?
Звенящая и глухая история!
Про то откровение отца, и про моё сию минуту откровение – всё действует то вечное-извечное: сказал и спас свою душу.
Тяжело.
В жизни.
Тяжело – всё.
Накопленное утаивание.
Накопленная откровенность.
Накопленное ожидание откровенности.
Тяжело.
Тяжело – всем.


И ныне.
Со всеми и всяческими интернетами.
Все всё про всех знают…
Но – словно бы и где-то гудит тот же требующий мотив:
И что теперь?!..
Опять и опять:
Это я говорю – самому себе?
Или – всему миру?
Нынче нравственность – это даже и не ретро… а это, если случается, какое-то бестолковое фэнтези… или какая-то, может быть, грёза о будущем…
Но внутри интернета – тоже скрывается некий переворот, некая реформация.
Курок-щелчок!
Иначе – зачем и для чего был весь, с исканиями и страданиями, пройденный Путь?
СПАСЁТ МИР – КАК ВСЕГДА -- ЧЕСТЬ.
Имей!
Каждый в себе.
Свою.
Тайну…
И цени!
Каждый в себе.
Свою.
Тайну…

Ярославль, 13 – 14 августа 2024

(С) Кузнецов Евгений Владимирович