Воспитание, воспитание воспитателей. Часть 2

    Меня родители ремнём никогда не были. Но - ремень висел на стене, на специально вбитом гвоздике. И тормозом для меня был не страх наказания, а страх огорчить отца. Всё-таки ремень принимал участие в моём воспитании. Лет, пожалуй, до девяти.
Я была очень болезненным ребёнком. Родители, конечно, со мной изрядно намучились. Глисты, коклюш, малокровие, фолликулярная ангина… И ещё у меня был плохой аппетит. Я никогда не хотела есть. Конечно, конфеты, варенье, мороженое я хотела всегда. А вот полезную еду…
Я хорошо ела картошку: жареную, варёную, пюре. Могла съесть котлету или куриную ножку. Но нужно было обязательно поесть хоть немного супа, хоть несколько ложек. И вот тогда начиналось…
Рядом со мной, уже плачущей, на соседний стул садился папа. В правой руке он держал снятый со стены ремень, в левой руке был зажат рубль. Из супа уже были убраны самые маленькие кусочки жареного лука, укропа и вообще всего. Папа, потерявший терпение, уже громыхал вовсю о том, что… Да не помню я…
У меня уже не было сил сопротивляться. Я дрожащей рукой, расплёскивая, подносила ложку ко рту… Родители замирали. В полной тишине я втягивала в себя суп, судорожно глотала… и осторожно улыбалась. Родители переводили дух и папа тут же отдавал мне рубль. Да, да. За каждую съеденную ложку супа мне давали рубль. И всё начиналось сначала. Похвалы, увещевания, крик, запугивание ремнём. Больше девяти ложек супа в меня впихнуть не удавалось. Когда накапливалось рублей двадцать пять или тридцать, я отдавала деньги маме, на хозяйство.

   Я была самой младшей и меня воспитывали все. Это мне казалось несправедливым и очень меня возмущало. Особенно когда меня принимался воспитывать мой младший брат, Сталик. Он-то считал себя старшим братом, потому что был старше меня на десять лет. Но ведь был Виля, который был старше Сталика на три года. Вот он имел право командовать.
Но когда тебе пять лет, трудно что-то доказать здоровенному брату, хотя и младшему. Именно Сталик научил меня читать, писать, считать. Ему нравилось возиться со мной. Может ему хотелось наконец почувствовать себя старшим? Виля тогда с нами не жил, он уехал в Одессу к бабушке. Учился там в техникуме. В посёлке, где мы жили, была только школа семилетка.
Я не очень любила эти занятия. Помню, как Сталик заводил меня в комнату и закрывал дверь. Сам садился на табуретку напротив двери, ставил меня между ног и крепко сжимал моё тощее тельце своими костлявыми коленями. Я, конечно же, вырывалась, пыталась как-то выкрутиться. Кричать было бесполезно, родителей не было дома. А Сталик ласково меня уговаривал, говорил, что я хорошая младшая сестричка, что я прочитаю своему братику, что написано мелом на двери и пойду играть. Ещё немного повредничав, я читала, потом считала, потом писала… Увлекалась, интересно же.
На самом деле я довольно быстро поняла, что уметь читать – это очень здорово. Я читала текст в диафильмах лучше первоклашек и даже второклассников. На спор могла сосчитать до ста. Помню, что трудно было запомнить «сорок» и «девяносто». Мне не было и четырёх лет, а я уже умела складывать и вычитать в пределах десяти. И только в уме. Писать на бумаге было долго, да и где на улице бумагу найдёшь и карандаш.
Но вот после занятий чтением начиналось самое неприятное. Брат учил меня говорить букву «р». У меня не получалось…
А я не любила, когда у меня что-то не получалось.
- Мама тоже не говорит эту букву, - выкрикивала я, - и даже Ленин картавил.
Но брат уговаривал, говорил, что меня дети дразнить будут. Это он напрасно…
- Пусть попробуют дразнить, - надувалась я. – Ещё не известно, кто кому надаёт.
Да, я была драчливая…
Но брат уговаривал меня сказать «р-р-р», «кар-р-р», «верёвка», ещё какие-то слова. Не получалось. В конце брат устало говорил:
- Ну ладно, скажи «рыба».
- Селёдка, - выкрикивала я и убегала на волю.
Но в какой-то день, уже совершенно измученная, я «зарычала» - и у меня получилось. Я не очень поняла, что произошло, но у меня на языке как-то очень радостно стал кататься воздух, будто шарики какие-то. О, как мы с братом обрадовались! Он даже подбросил меня в воздух. И всё. Всю жизнь я теперь свободно выговариваю эту непростую букву.
А мама моя так всю жизнь и картавила. У неё не было старших братьев. У Ленина, правда, старший брат был. Но другим был занят, брата Володю не воспитывал.

   Мама, конечно, тоже меня воспитывала. Она была, что называется, скора на руку. Влепить подзатыльник и шлёпнуть пониже спины у неё получалось запросто. Особенно лихо у неё получались подзатыльники. Если честно, в основном это было за дело. Но это я теперь понимаю, с высоты возраста. А тогда…
Ну не пошла сразу кушать, и что, избивать меня за это? Не поставила в раковину тарелку после еды, так сразу драться? Если за всем следить, то меня нужно было бить без остановки. Я-то за мамой не слежу, может она тоже что-то не то делает…
Так я думала и надумала. Пожаловалась отцу. При чём хитро пожаловалась, до сих пор стыдно.
- Меня мама постоянно бьёт по голове, и мне трудно заниматься. Один раз даже поленом хотела ударить.
- Ударила? – папа спросил.
- Нет, замахнулась только. Не успела, наверное.
Папа серьёзно и долго на меня смотрел поверх очков.
- Хорошо, я поговорю с мамой.
Я несколько дней изо всех сил старалась быть послушной. Это было нелегко. Наконец, когда мы были на кухне вдвоём, - я обедала, а мама мыла посуду, - мама сказала:
- Пожаловалась? Ну, ну, смотри…
Я как-то сжалась. Больше ничего не было. Прекратились подзатыльники. Но я до сих пор чувствую себя неуютно, когда вспоминаю об этом. Как-будто в чём-то вымазалась дурно пахнущем.
И всё-таки моя рукодельная мама кое-чему научила свою упрямую дочь. Я умею вышивать крестиком и гладью, штопать носки, строчить на машинке. А вот готовить – нет, этому меня научила жизнь.
Был ещё один момент в моём воспитании, который мне разгадать не удалось. Вся моя детская жизнь проходила, конечно, рядом с мамой. Папа работал, а мама была домохозяйкой. Отец был категорически против того, чтобы жена работала.
Когда я обращалась к маме с какой-то нестандартной просьбой, ответ почти всегда был отрицательный. Я начинала упрашивать, канючить, и наконец выпрашивала разрешение. Но если был категорический отказ, то что оставалось делать несчастному ребёнку? – Правильно, я дожидалась папу и просила у него. Но папа всегда – всегда! – тоже не разрешал. Когда я подросла, я увидела в этом некую закономерность. Действительно, чего бы это ни касалось, стоило маме сказать «нет», как и папа тут-же твёрдо говорил «нельзя, не разрешаю». О, я проводила целые эксперименты. Заранее обращалась с разными просьбами, а потом следила за родителями. Мне очень хотелось понять, как они это делают? Не могут же они, в самом деле читать мысли друг друга. Наверное, это какие-то тайные знаки, о которых я не знаю ничего. Так за всю жизнь я этот секрет не разгадала.
И однажды я, будучи уже очень взрослой (у меня уже было двое детей), не выдержала и спросила отца:
- Папа, ну расскажи мне, какие знаки тебе мама подавала? Как получалось, что если мама мне что-то запрещала, то и ты тоже не разрешал? Я всю жизнь хотела узнать, как вы это делаете.
Отец хохотал до слёз. Остановившись, сказал:
- А ты не поняла? Да просто если мама говорила «да, можно», то ты ко мне не приходила. Ты обращалась ко мне только в том случае, если мама тебе что-то запрещала.
Да, вот так просто ларчик открывался. Я смотрела на улыбающегося отца, и думала, что родители мои не так просты и наивны, как мне, повзрослевшей, казалось.



Продолжение следует.