Воспитание, воспитание воспитателей. Часть 3

   Мне было почти пять лет, когда моим родителям разрешили уехать с Дальнего Востока. И мы из Комсомольска-на-Амуре приехали в горячую бело-жёлтую Евпаторию. Да, в то время, в 1951 году,  этот город был одноэтажным и почти полностью построен из известняка. У дедушки и бабушки там был свой дом на улице Софьи Перовской, 68.
Тогда этот маленький домик с низкими потолками казался мне огромным. Был, конечно, сад с абрикосовыми, яблоневыми, грушевыми и вишнёвыми деревьями. Конечно, был виноград, но больше всего мне понравился кизил. Кусты кизила стояли у самого забора. Это были очень кислые ягоды. Собственно длинные, до двух сантиметров, косточки, обтянутые кислющей плёнкой. Но из этой кислятины получалось великолепное варенье. Мама дала мне попробовать – положила на блюдце пару чайных ложечек. А банка с вареньем была не большая, а огромная. Я таких и не видела раньше. На все просьбы дать ещё варенья, хоть капельку, ответ был: «Нельзя, испортишь аппетит». Как будто можно было испортить то, чего не было.
Видимо я совсем поникла, если дедушка это заметил.

  Дедушку я полюбила сразу, как только увидела его. Невысокий, худощавый. У него были всегда смеющиеся глаза. Одет он был в вечно спадающие с его тощего зада брюки, которые он поддерживал и подтягивал локтями, и огромную тельняшку. На голове – кепка. Помню, как он подхватил меня на руки, и я уткнулась носом в сильно загорелую его морщинистую шею. Дедушка слегка повернул голову, морщинка разгладилась и открылась очень белая кожа.
Дедушка всё время был занят. Он что-то приколачивал, отпиливал, поливал, гонял птиц, мечтавших съесть его,  дедушкин, урожай. Звали его Гриша. Но что бы он ни делал, он всё время смотрел на бабушку, свою жену.
Бабушку звали Шпрыня. Чуть ниже дедушки ростом, полная, с совершенно седыми волосами. Она всё время проводила в огороде и в летней кухне. Изредка она поглядывала в сторону дедушки…  О, как менялся дед от её коротких взглядов! Мне, совсем ребёнку, казалось, что бабушка слегка подсмеивается над  дедом.
Но дед, поймав её взгляд, расправлял свои узкие плечи, ещё быстрее стучал молотком… «Смейся, смейся… Ты МОЯ… Можешь смеяться сколько хочешь…»

  Дедушка как раз прислонил очень высокую, шаткую лестницу к дереву, и собирался залезть на самый верх с длинной такой палкой. Чтобы махать там палкой и громко свистеть при этом, птицы пугались и улетали. Увидев свою грустную – пятилетнюю! – внучку,  дедушка спустился с лестницы и спросил у этой самой внучки, что случилось.
Ну и я, конечно, всё честно рассказала. Про несправедливость, аппетит, огромную банку с вареньем… Дедушка крепко взял меня за руку,  сказал: «Пойдём со мной, деточка.» В другой руке он продолжал сжимать свою длинную палку, и мы пошли в кухню. Не в летнюю, а которая в доме, где стояло варенье. В кухне сразу закрыл дверь на ключ. Потом долго не мог пристроить свою длинную гибкую палку. Меня он поднял и посадил на стул, на самое лучшее место у стола. Затем он достал банку с вареньем, ту самую. Передо мной он поставил глубокую суповую тарелку с широкой голубой каймой. Прямо из банки стал наливать варенье в тарелку. Дал мне в руку большую обеденную ложку. Погладил по голове своей жёсткой ладонью.
- Кушай, деточка. Когда всё скушаешь, ещё дам.
Попробуйте представить себя в свои пять лет, чтобы вам дали сколько угодно того, чего вам больше всего хотелось!
Да… И в это время в дверь застучали. Я-то сразу поняла, что это мама, кто же ещё. Дедушка что-то строгим голосом спросил по-еврейски. И мама, моя строгая и смелая мама, заговорила тонким и неуверенным голосом:
- Папа! Вы не должны этого делать, папа. Она ребёнок! Папа, Вы не понимаете, у неё слабое здоровье!
Вот это меня потрясло. Моя мама говорила дедушке, своему папе, «Вы». Как-будто она – ребёнок, и разговаривает со взрослым человеком. Мама боялась своего отца. Но не как боятся хулигана или бандита. Она боялась его как ребёнок. Как я боялась своего папу, которого очень любила.
Дедушка хлопнул ладонью по столу и опять строгим голосом сказал что-то по-еврейски. А в конце, – это даже я поняла, - он сказал: «Гей э вег», что означало: «Уходи». А на уличном языке: «Пошла вон!»
Мама больше не стучала.
Я погрузила ложку в варенье.
Больше я ничего не помню. Я заснула прямо за столом, с ложкой в руках.

  Я не знаю, как родители воспитывали мою маму. Но когда маме было уже хорошо за девяносто лет, она рассказала мне один случай.
Моя мама родилась в 1912-м году в местечке Голта города Ольвиополь. Теперь это город Первомайск, Николаевской области. Не знаю, как раньше учили девочек в еврейских семьях. Моя мама училась в обычной школе, советской.
Мама была очень активной. После уроков мама и другие дети ходили по домам, обучали грамоте взрослых. Училась мама очень хорошо. Не только братьям, но и мне до седьмого класса помогала решать задачи по арифметике. В какой-то момент в школе появилась пионерская организация  и всем детям старше девяти лет предложили вступить в её ряды. Мама обратилась к родителям за разрешением вступить в пионеры.
- И папа мне сказал, - рассказывала мне моя девяностолетняя мама, - если все дети идут в пионеры, то и ты иди, надо со всеми. Но обещай, что ты никогда не скажешь: «Бога нет». И я никогда в жизни этого не сказала.
Вот так, без скандалов и громких слов, старшее поколение уступало дорогу молодости, а молодое поколение уважало старших.
И ещё один случай про дедушку.Была у них мелкая живность. Куры, индюки. Индюки были огромные. Дети дразнили их: «Индюк, индюк, красные сопли!» Я тоже, как иначе. Не знаю, понимают ли они человеческую речь, но однажды индюк погнался за мной. Огромный, крикливый, очень быстрый. Я неслась в ужасе: а если догонит?
Добежала до дедушкиной ноги... Его все боялись, даже индюки.
Ещё были две кошки: Машка и Васька. Васька, как выяснилось, был сыном Машки. Мне хотелось поиграть с ними, носить их на руках. Погладить мягкий мех, чтобы они мурлыкали. Но их невозможно было поймать, даже просто увидеть. Я обратилась к дедушке.  Дедушка, видимо, не мог мне отказать.
Кроме меня у дедушки в Евпатории, на соседней улице, жили два внука и взрослая внучка Женя, ровесница моих братьев. А Коля был всего на год старше меня. Но я была незнакомой.
Вечером он позвал меня кормить кошек.
В огромную мятую алюминиевую миску дедушка положил остатки борща, варёную картошку, накрошил хлеба. Мы подошли к сараю, и дедушка стал звать кошек. Было уже темно. На чёрном небе звёзды, ломоть луны, воздух слегка пахнет йодом, тени длинные…
После всяких уговоров и «кис-кис», дед крепко постучал ложкой по миске. Где-то около моей головы раздалось короткое «Мя-а-в!» и две серые тени превратились в две кошки у двери сарая.
Машка была худой и серой кошкой, ничего необычного. А вот Василий… Тоже серый, худой. У него была совершенно бандитская физиономия. Одно ухо порвано, глубокая царапина вдоль носа. Мне запомнился его взгляд. Не хотелось бы быть его врагом.
Дедушка открыл дверь сарая и шагнул внутрь. Кошки за ним. Но дед быстро вышел вместе с миской и закрыл дверь на засов.
- А кормить когда? Они же голодные, – заступилась я за кошек.
- Пусть мышей ловят. Совсем ленивые стали.
- Может там мышек нет совсем. Может, всё-таки дать им картошки?
- Мышки есть, а картошку мы им утром дадим.


Продолжение следует.