И. Бакус. Рамизм в европейском восприятии Кальвина

РАМИЗМ В ЕВРОПЕЙСКОМ ВОСПРИЯТИИ КАЛЬВИНА
Ирэна Бакус (2010)
http://dprs.uniroma1.it/sites/default/files/backus.pdf

Введение

Кальвин, как отметил Ричард Мюллер (1), рассматривал свое "Наставление" как итог обсуждений и "общих мест" (loci communes) начиная с 1539 г. (2). Он не рассматривал свой труд как нечто большее, чем собрание изложений доктринальных тем, которое избавило бы его от необходимости делать пространные экскурсы в своих библейских комментариях. Само заглавие показывает, что "Наставление" было пособием для преподавания христианской доктрины (3). В 1580 году книга Кальвина была официально одобрена Церковью именно как тематическое пособие по реформатской вере. Предисловие Рудольфа Гвальтера к цюрихскому изданию "Общих мест" Петра Вермилия красноречиво указывает на это. "Надо ли упоминать, - пишет Гвальтер, - что значит для нас такой прославленный и неутомимый инструмент Святого Духа, как Жан Кальвин, чья душа теперь живет на небесах, но чья память это радость и благословение для всех тех, кто благочестивы? Объяснив почти все книги Ветхого и Нового Завета в чрезвычайно ученых комментариях, он написал также "Наставление в христианской вере", суммировав христианское учение по всем темам и разделам так  четко, что те, кто следуют его примеру, не могут ошибаться в передаче его" (4). Loci Communes Вермилия тогда были одобрены по инициативе Женевы и Цюриха. Известно тем не менее, что многие тексты, извлеченные из библейских комментариев флорентийского реформатора, стали распространяться под именем Кальвина, чтобы придать им тот богословский вес, которого они, как предполагалось, заслужили.
Возвращаясь к Кальвину, отметим, что множество переводов и сокращенных изданий НХВ, имевших место в конце XVI - начале XVII вв., показывает, что эта книга рассматривалась реформатским миром в качестве руководства, подходящего для всех "благочестивых верующих" независимо от их интеллектуального уровня, от профессиональных богословов до малограмотных людей. Для того, чтобы достичь как можно больше фактических или потенциальных верующих, издатели и редакторы вводили подзаголовки и тематические планы, не говоря уже о ссылках и указателях. Такие имена, как Николя Колладон, Эдмунд Банни, Тома Ватруйе, Каспар Олевиан и Йоханнес Пискатор, сразу приходят здесь на ум. Поскольку здесь нереально изучить их всех, мы сосредоточимся на Пискаторе, использовавшем жанр "локусов" или афоризмов для распространения основных доктрин Кальвина по Европе с помощью рамистского метода.
В 1987 г. Оливер Фатио утверждал (5), что этот процесс умножения "общих мест" был связан с тем, что НХВ воспринималось как сложная книга, необходимая тем не менее для чтения в полемическом контексте. Этот момент требует некоторого уточнения. Следует помнить, что Фатио, который впервые изучил это проблемное поле задолго до публикации библиографий Жана-Франсуа Жильмона и Родольфа Питера по Кальвину, не знал, что процесс разборки НХВ на отдельные сборники пошел уже при жизни Кальвина, и что латинское (1559) и французское (1560) тематические издания Колладона существовали еще до первого полного французского издания Марлората 1562 г.   Даты публикации этих локусов, таким образом, показывают, что Кальвин одобрил эту процедуру, и что он рассматривал ее в первую очередь как повышение педагогической полезности своей работы. Он ничего не говорит о ее внутренней сложности. Поэтому вывод Фатио не является окончательным. Мюллер описал издания НХВ конца XVI в. как попытку современников Кальвина выработать метод, который они считали соответствующим обязательствам самого Кальвина, что также требовало некоторой квалификации (6). Поэтому похвала Гвальтера Кальвину как авторитету по преимуществу не была пустой риторикой. Создание тематических сборников богослова, считающегося высоким авторитетом по данному вопросу, не может быть мотивировано исключительно желанием редактора лучше прояснить его учение. Здесь должны быть и другие факторы. Я утверждаю, что Марлорат, Колладон и другие (7) прежде всего стремились помочь в чтении всем, кто изучал богословие. Как и теперь, краткие резюме и комментарии были учебной помощью, и чем больше их было, тем, скорее всего, книги лучше продавались. Во-вторых, различные подразделения текста в различных темах делали книгу адаптируемой к различным доктринальным позициям, включая отличные от самого Кальвина. Нигде это не было сделано лучше, чем в рамистской Херборнской школе у Каспара Олевиана и Йоханнеса Пискатора. Усилия последнего достигли особого успеха в распространении учения Кальвина к широкому спектру реформированных общин.

Олевиан (1536-87)

НХВ Кальвина как книга "общих мест" сразу привлекло интерес богословов с рамистской тенденцией. Рамус определял логику как ars bene disserendi, выделяя в качестве основной единицы не термин или предложение, но тему (loci). Это повлекло за собой упор на выведение итоговых аргументов в соответствии с заранее установленными правилами. Хорошо известно, что Рамус и его ученики смогли заменить силлогистические рассуждения серией определений и дихотомий. Определение должно было быть максимально кратким, и его целью было подвести итоги уже рассмотренному; например, говоря о нашем знании о Боге, мы могли бы сделать общее утверждение: человек знает Бога, поскольку Бог знает человека. Следующим шагом было разделение (distributio) предмета на основные аспекты. По возможности оно должно  было быть осуществлено путем дихотомии, которая делила предмет на два класса, причем по отношению к каждому из них эта схема могла быть повторена, например: "Мы знаем Бога как Творца и как Искупителя". Иначе говоря, выводы делались от общих принципов к более частным (8). Следующий шаг в приведенном примере мог делаться таким образом: "Знание человеком Бога как Искупителя является или врожденным, или приобретенным".
 Подобная педагогическая работа, таким образом, вводила  философию и логику в царство дискурса, и выработка очевидных выводов посредством длительных рассуждений могла быть сокращена до их основных компонентов. При этом данная процедура создавала  метод чтения и понимания любого текста по любому предмету. Логика Аристотеля, с другой стороны, рассматривала обоснованность и полноту как качество суждений, что часто влекло за собой длительный формальный анализ вместо сведения предмета к его простым компонентам. Так, сталкиваясь с утверждением «Бог есть Творец и Искупитель", логика Аристотеля должна изучить взаимоотношения между субъектом и предикатом, а конкретнее - выяснить, зачем творение и искупление нужны Богу.
Рамизм как интеллектуальное движение сначала был отвергнут в Женеве. Беза не утверждал Рамуса на кафедре философии в Академии в течение шесть лет после смерти Кальвина, потому что он отверг взгляд Рамуса на Аристотеля, который, по его мнению, "приносил громадный вред, удерживая юношей от изучения логики и вводя их в заблуждение трескучими диалектическими рассуждениями, не имеющими отношения к настоящей диалектике" (Письмо от 1 октября 1569 (9)). Локусы Кальвина не имели никакого сходства с понятием ветви в дихотомии Рамуса, и реформатор никак не претендовал на изобретения, сделанные последним. Кальвин использовал понятие loci communes как синоним предмета, выдвинутого на рассмотрение (disputatio). Это был стандартный смысл локуса, неявно снижающий его до области риторики - что делали Меланхтон, Агрикола и Цицерон. Для этих писателей разделение текста на локусы было в первую очередь риторической процедурой. Рамизм, однако, сплавил риторику и логику, и его сторонники готовы были навязывать свою теоретическую базу НХВ и любому другому тексту.
Лучшим примером тому стала работа Каспара Олевиана "Наставление о Воплощении", опубликованная в Херборне Корвином в 1586 г. Олевиан, бывший студент Кальвина, был вместе с Урсином соавтором Гейдельбергского катехизиса. В 1576-84 г. он преподавал в Берлеберге, а через год умер в Херборне. Книга, которая появилась посмертно, содержала изложение Олевианом НХВ таким образом, который выдал его рамистские склонности, что было очевидно с начала до конца работы. Он назвал свое введение не предисловием или посланием к читателю, как имел обыкновение делать Кальвин, но "Способом рассуждения и предметом работы" (10), как обычно делали рамисты со своими тематическими сборниками. Олевиан описывает свою работу как имеющую двойную тему: наше знание о Боге, ведущее к вечной жизни, и знание о самих себе, непосредственно согласованное с познанием Бога. Сердцевиной книги является Апостольский символ веры, хорошо знакомый всем христианам. Она состоит из четырех частей: 1) Бог Отец, 2) Сын, 3) Святой Дух и 4) человек, и поэтому автор ради своих целей разделил по этим темам и изложение трактата Кальвина (11).
Книга Олевиана на самом деле является сокращенным изложением НХВ, опускающим тем не менее многие его разделы (например, экклезиологию) и почти весь исторический контекст. Несомненно, Олевиан был в своем праве, структурировав работу согласно Символу веры и приведя к нему параллели из разделов и глав "Наставления". "Первая статья Апостольского Символа веры касается Бога Отца, творения и сохранения вселенной и правления ею, и рассматривает Его как Творца, Хранителя и Правителя мира и всего, что в нем есть. Это показывает, в чем  состоит истинное знание Творца, и цель этого знания (главы 1-2), как и то, что это знание не приобретается в школе, но дается от Бога (глава 3). Человек, однако, столь испорчен, что он душит и развращает это знание, частично невежества, частично по злому умыслу, и потому не может с его помощью прославить Бога и достичь вечного счастья" (12).
Этот короткий отрывок легко показывает специфику Олевиана. Интересно отметить, что ни на каком этапе он не воспроизводит ход рассуждений самого Кальвина, в том числе его заявление, что целью всей работы было научить правильной интерпретации Писания. Вместо этого Олевиан предпочитает подчеркнуть антропологию НХВ. Свой "Способ и предмет" он завершает следующим образом: "Наставление" учит нас, что человек был создан правым, но, впоследствии, будучи не частично, но полностью разрушен, он находит все свое спасение вне себя, во Христе, с Которым он в свое время соединяется Святым Духом, даруемым ему свободно без предвидения будущих дел, и таким образом обретает двойное благо: полное вменение праведности, которое сопутствует ему от начала освящения и до могилы, возрастая ежедневно, и достижение воскресения тела, с тем чтобы наслаждаться великой Божьей милостью в небесных обителях на протяжении всей вечности" (13).

Пискатор (1546-1625)

Родившись в Страсбурге, Пискатор (14) учился в Академии Штурма, затем продолжил образование в Тюбингене, чтобы стать профессором богословия в Страсбурге и философии в Гейдельберге с 1574 г. уже как последователь Рамуса, после того как его склонил к рамизму Олевиан. Он стал ректором школы в Зигене (с 1577) и профессором богословия в Нойштадте (с 1578), затем ректором в Мерсе (1581), пока в 1584 г. не занял профессорскую должность в Херборне, не оставленную им до конца жизни. Неутомимый в своем усердии, Пискатор подготовил рамистский анализ Нового (Херборн, 1595-97, Апокалипсис только в 1613) и Ветхого Завета (1601-23), а также немецкий перевод Библии (1605-13).  Он подготовил сборник "Херборнские библейские исследования" (1610), известный своим богатством археологических, исторических и богословских материалов. Он оставил множество учебников по философии, филологии и теологии, в том числе самый популярный из них - Aphorismi doctrinae christianae.  Богословское значение имела оппозиция Пискатора доктрине активного послушания Христа, согласно которой в дополнение к оплате за наши грехи Христос действенно повиновался всему закону Божию. Он утверждал, что если вменение активного послушания будет действенным, человек будет свободен от послушания. Это привело в 1588 г. к ожесточенной полемике с Безой, выступившим против взглядов Пискатора (15). В целом, однако, рамизм Пискатора и его взгляды на активное послушание Христа не привели к их полному разрыву, и отношения между реформаторами остались дружелюбными. Беза признал, чем он обязан заметкам Пискатора на Новый Завет, а Пискатор приложил свое письмо к Безе к изданию "Афоризмов" (1589, англ. версия 1596, фр. 1602).
"Афоризмы" четко выявили как приверженность Пискатора рамизму со всеми его педагогическими заботами, так и, с другой стороны, его привязанность к учению Кальвина. В их последующих изданиях (первое вышло в 1588 г. (16)) рамистская методика была усилена, хотя текст остался без существенных изменений. Это ясно показывает, что Пискатор начал свой труд сразу после смерти Олевиана и начала своего ректорства в Херборне, структурировав его тематику по разделам книги Кальвина (17). После изложения всего НХВ в 1589 г. эта работа за 30 лет выдержала по меньшей мере 9 изданий. Постепенно она все больше выявляла рамистскую ориентацию автора через добавление подзаголовков и сносок, что стало из неявного вполне очевидным к 8-му изданию 1615 г., сделанному Корвином вместе с упомянутыми переводами (19) и публикацией других работ Пискатора (20). Заслуживает внимание его предисловие к этому изданию, проливающее свет на его богословские взгляды и намерения. В предисловии же к работам Безы  Пискатор заявляет, что его работа должна рассматриваться как продолжение трудов покойного Олевиана по сокращению НХВ (21). Пискатор напоминает, что намерение Олевиана состояло в том, чтобы обеспечить пособие по здравому учению немецким служителям, многие из которых неохотно читали объемистый полный текст НХВ, и оказать услуги Херборнской академии, преподаватели которой могли бы таким образом разбить изложение по триместрам и прочесть всю доктрину в течение года (22). Ясно, что в Херборне учили и НХВ в целом, но труд Олевиана,  предназначенный в качестве основного учебника, использовался в качестве богословского фундамента по одной книге на триместр. Пискатор заверяет, что лекции Олевиана высоко оценили и его собственные студенты, и что его работа оказалась полезной многим другим.
После смерти Олевиана Пискатору было поручено продолжить его лекции в Воплощении, где Олевиан остановился на середине годового курса (23). Несмотря на несомненные достоинства этого курса, были задачи, которые он не мог выполнять - в частности, служить как должно в качестве основы для диспутов. Таким образом, Пискатор легко согласился на просьбу своих студентов провести богословские дискуссии, чтобы позволить им сделать лучший ход. Он объяснял позже, что "в вопросах и ответах  может последовать какой-то порядок, так что студенты смогут все усваивать быстрее", и что именно для этого он собраз свои "Афоризмы" по темам в том же порядке, в котором Олевиан пересказывал НХВ (24).
Так "Наставление" Кальвина, пересказанное Олевианом, было затем сокращено Пискатором до краткого изложения в виде тезисов. Для самого Пискатора это был вопрос  не только последовательных сокращений, но и адаптации. "Почему я собрал эти короткие афоризмы? Я, конечно, мог использовать в этом христианскую свободу, так что я не пересказывал ничего слово в слово - чего я не мог бы сделать легко, ибо слог автора очень богат и цветист, тогда как афоризм краток по определению - и я также добавлял отдельные утверждения, которых не было в лекциях о Воплощении". Тем не менее по основным вопросам я полностью согласен с автором и моими братьями" (25). Тезисы Пискатора были, таким образом, двойной переработкой изначального текста, ибо херборнские богословы использовали как источник Олевиана, но не самого Кальвина. Пискатор отчасти сократил, отчасти дополнил Олевиана, чтобы адаптировать его текст к тезисной форме. Почему, однако, он назвал свою работу афоризмами, а не тезисами или локусами?   Выбор, как выясняется, был довольно преднамеренным, и продиктованным рядом богословских критериев. Пискатор объясняет, что он предпочел говорить "афоризмами", ибо слово "тезисы" вызывает аналогии с Аристотелем, который называет так утверждения спорящих, которые они не считают истиной при любых обстоятельствах, но защищают, принимая их за истину. Пискатор отмечает, что утверждать что-то как истинное, не является частью диспута, но, по Аристотелю, доказательством. Тезис для Аристотеля может означать также абсурдное утверждение (absurdum dogma (26)). Тем не менее Пискатор заключает: "Но утверждения, содержащиеся в этих афоризмах, не являются ни абсурдными (ибо Святой Дух дает   их так, что они приспосабливаются к человеческому разуму), ни такими, что для христианина возможно сомневаться в них" (27). Но тогда почему эти утверждения выдвинуты в качестве пригодных для обсуждения? Разве это не бросает вызов их истинности? Пискатор отвечает на этот вопрос, что вынесение этих утверждений на диспут не означает, что они ложны или открыты для сомнения: "Мы не выносим их  на диспут, потому что мы сомневаемся, что они соответствуют действительности, но чтобы истина как можно четче воссияла перед нашими студентами, а еретические нападки и неясности в молодых умах были разрушены словом Божьим, так что речь идет о том, чтобы те, кто сильны, преуспевали в небесной истине, а кто слабее - укреплялись ею" (28). "Афоризмы" подняли также вопрос об уместности публикуемого материала для работы в классе, ибо Пискатор продолжал заданную Олевианом тенденцию писать не только для аудитории, но и для более широких кругов. Если он решил, что своим "Воплощением может угодить и служить многим людям, потому что это было полезно, то мне тем более позволено надеяться, что  мои Афоризмы, будучи более лаконичными, окажутся столь же полезными" (29).

Французская версия

Неявно рамистская форма "Афоризмов", несомненно, сформировала их переводы на французский и английский языки, которые появились в конце XVI в., задолго до появления английских работ, явно опиравшихся на рамистские принципы. Рассмотрим теперь эти переводы, чтобы определить их цели и общественное влияние.
Стали ли "Афоризмы" Пискатора учебником европейского кальвинизма или такую тенденцию обнаружили другие варианты Реформации? Второе издание французского перевода появилось в Ханау. Переводчиком был Жан Кавель, чья первоначальная версия была исправлена Гийомом Хеспелем, служителем французской церкви в Вецларе возле Херборна. Когда Реформация достигла этого городка, соборная церковь была просто разделена на две части; один придел был отдан реформатам, другой лютеранам. При такой открытости в поклонении было неизбежно, что Вецлар стал городом-убежищем для французов и других протестантов. Это привело к созданию французской реформатской обшины, пастором которой был Хеспель.  Второе французское издание Пискатора по замыслу Хеспеля было выполнено как помощь в умиротворении конфликта между французскими церквей в регионе. Он ничего не говорит о проблемах, вместо этого превозносит превосходство второй французской версии над первой. Она была не только расширением первого издания, но и пересмотренным вариантом латинского с приложением из работ Кальвина. Перевод был исправлен Хеспелем лично. Он утверждает, что это было желание Пискатора, чтобы второе вранцузское издание вышло для исправления недавних нестроений во французской общине. Хеспель добавляет, что он также отказался принять в общение группу неназванных смутьянов (troubleurs де Nostre Eglise), которые нарушали порядок служения и церковную дисциплину. Выясняется также, что эти "troubleurs" считали "мерзостью" все собрания и классы французских церквей в Германии и сделали все, чтобы сорвать их. Когда конфликт был разрешен, Хеспель получил официальное рукоположение как пастор от богословов Нассау, которые также поощряли служение Франсуа дю Жёна.
Первое издание (Sommaire), как мы уже сказали, работой Жана Кавеля и датировано февралем 1589 г. до назначения Хеспеля. Его предисловие было адресовано Анри де ла Туру Овернскому, герцогу Буйона, князю Седана и маршалу Франции. Работа начинается очень цветистым captatio benevolentiae, уподобляя герцога римским императорам, считавшим своим долгом сделать подданных счастливыми. Кавель был уверен, что работа Пискатора не может не прибыть во Францию, и решил направить ее в Буйон человеку, посвятившему всю жизнь защите своей страны. Он надеялся сделать Пискатора и его труды хорошо известными во Франции, если перевод попадет в руки герцога и будете перенесен во французский контекст - хотя рамки и цель труда от этого не изменились бы. Книга по-прежнему должна была остаться руководством или выжимкой,  предназначенной для использования в качестве тезисов, основанных на базовых идеях "Наставления" Кальвина. Тем не менее и Кавель, и Хеспель должны были приложить дополнительные усилия, чтобы работа была принята на новом языке и в более широком контексте. Кавель надеялся сделать ее авторитетной, посвящая герцогу; Хеспель со своей стороны использовал  ее в качестве умиротворяющего документа во внутреннем споре между французскими гугенотами в Германии.
 
Английская версия

Наиболее популярными "Афоризмы" оказались, однако, в английском переводе Генри Холланда, в котором они публиковались в разное время на протяжении всей первой половины XVII века. Некоторые особенности отличают это издание от труда французских коллег. Во-первых, имя Кальвина приведено в нем на титульном листе, тогда как французские переводчики едва отмечают его. Во-вторых, титульная страница описывает читателю содержание книги. Наконец, она несет цитату из Послания к Евреям который выявляет его цель не искать нового учения, когда задачи Кальвина установлены. За коротким предисловием следует послание Холланда к читателю Холланд также посвящает перевод высокопоставленному лицу - д-ру Габриэлю Гудману, декану Вестминстера.. Важность лица,  которому адресовано это посвящение,.трудно переоценить. Хотя Генрих VIII впервые придал Вестминстерскому колледжу статус государственной школы на определенный основе, он не был ею до царствования Елизаветы, когда эта школа была в непосредственных отношениях с Тринити-колледжем
Кембриджа. В качестве декана Гудману удалось ввести некоторые новые положения в правила, в том числе и принятии на обучение, в результате чего появилось правило об обучении мальчиков не ранее 8 и не позже 18 лет (ограничения, необходимые вследствие того, что родители иногда отправляли туда своих детей с пяти лет).
.  Габриэль Гудман, будучи членом трех кембриджских колледжей и став благодетелем университета, был на протяжении всей своей жизни, активным пропагандистом образования. Эта приверженность  образованию дала Холланду возможность посвятить "Афоризмы" Гудману, хотя церковная позиция последнего была куда консервативнее, чем у Пискатора или Кальвина. Как и его друг на всю жизнь, сэр Уильям Сесил, Гудман соответствовал под католической Марией Тюдор. В сентябре 1558 г.  Гудмен по протекции Сесила был рукоположен в католического священника, однако через год он сложил с себя сан. Когда Вестминстерское аббатство в мае 1560 г. приняло Реформацию, он стал одним из его 12 каноников, а по смерти Уильяма Билла был представлен к деканату и с сентября 1561 г. служил  в этой должности всю оставшуюся жизнь.
Преданность Холланда "Афоризмам" была для англиканского священника, как мы теперь сказали бы, высокой Церкви, свидетельством широты взглядов, которой сам Пискатор мог и не достичь. Холланд объяснял, что он выбрал эту книгу "в помощь людям, которые добры, но очень мало знают нашу святую религию". Иными словами, он предпочел ее на тех же основаниях, что французские переводчики позже. "Я провел много часов, чтобы перевести этот маленький трактат, который даст желающим, что располагают очень малым временем, краткое обозрение всей правды Божией,чистого поклонения и служения Богу. Такого очень мало и на латыни, и я уверен, что по Божьему благословению эта работа принесет большую пользу на английском".
"Афоризмы", как правило, признавались отличным руководством не только потому, что они имели тщательный педагогический уклон, но и ввиду их краткости, в небольшом объеме излагающей важнейшие моменты  труда Кальвина. Рамистские подразделения аргументов не были в них добавлены, поэтому трактат в своих более ранних версиях, по-видимому, не был подвержен любой «модной» интеллектуальной методологии. Он просто предлагал основы учения Кальвина в виде тезисов. Это показывает, что оригинальный стиль и презентация Кальвина были восприняты как многословные и долго не могли использоваться в качестве учебного пособия для начинающих. Холланд, как и сам Пискатор и его французские переводчики, говорит об этом многое в его вводном письме к читателю, где он помещает и Афоризмы, и НХВ в историческом контексте учебников теологии.
В итоге обе работы стали цениться и в течение ряда лет были опубликованы во многих реформатских церквах на их языках - французском, английском, голландском. Ни одна работа любого писателя не приобрела в те годы такого общего принятия и одобрения. Ученые, пастыри и читатели в открытых школах ежегодно читали "Афоризмы" в аудиториях и ценили их больше, чем всех мастеров схоластики и даже труды Меланхтона.  Тем не менее Холланд вполне осознавал, что никто никогда не предлагал использовать "Сентенции" Ломбардца или "Локусы" Меланхтона в реформатском классе. На самом деле, хотя эти работы не были обязательными к чтению в полном объеме, их неизменно комментировали и включали в лекционные изложения.  Поэтому Холланд настаивал на том, что именно "великий труд" Пискатора следует преподавать целиком. Он рекомендует своим читателям использоватьего, ибо "немного есть книг, столь методичных, полезных и легких для усвоения". 

Вывод

Популярность Aphorismi Пискатора у большей части реформатов Западной Европы в конце XVI -  начале XVII  века показывает, что, несмотря на репутацию работы и ее автора, "Наставление" Кальвина, в отличие от "Сентенций" Ломбардца или "Локусов" Меланхтона локусов, не было успешным как основной учебник. Прежде всего, его объем, казалось, действовал в качестве сдерживающего фактора более, чем внутренняя сложности учений, суть которой оказалось легко не только обобщить, но и приспособить к рамизму, который, несомненно, стал самым эффективным методом эпохи. Учитывая женевской пристрастие к богословию, теоретики города, однако, не приняли рамизм. Преданность же Пискатора Безе предполагает, что преемники Кальвина и Академии были готовы распространить метод, если это делалось с осторожностью, и если он был использован для распространения мысли Кальвина как можно шире.

По техническим причинам сноски будут доработаны

Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn