Глава 83, О телефонных проводах и абрикосах

Может это вас удивит, но в Тбилиси, на площади Ленина, стоял памятник не кому-нибудь, а Ленину. Памятник был обыкновенный, с кепкой в левой руке и протянутой вперед, несколько даже вверх, к звездам, правой рукой.
В Тбилиси бродила городская байка, что голову к памятнику заказали у одного скульптора, а туловище – у другого. И на торжественном открытии, когда под интернационал, исполнявшийся сводным оркестром Закавказского военного округа, сдернули простынку, оказалось, что Ильич стоит в кепке, а в левой руке держит запасную кепку, на всякий случай, вдруг кто захочет купить.
Но это, конечно же, неправда, на самом деле, история с торговцем кепками произошла не в Тбилиси, а в Кутаиси, к тому же задолго до описываемых событий.
Кстати, если уж речь зашла о монументальных композициях, то каменный Вахтанг Горгосал, основатель родного города автора, в отличие от Ленина, никуда правой рукой не указывал, а просто и скромно вскинул ее в нацистском приветствии.
Там вышла довольно известная другая городская история, когда свисающее над туристическими группами мужское хозяйство не самого, конечно, царя Иберии, а его коня, серьезно напугало высокопоставленную московскую делегацию. Животное, путем поистине титанических усилий, буквально за ночь, превратили в кобылу. Хотя, на не лишенный художественного восприятия взгляд автора, скульпторы перестарались, излишне увлекшись демонстрацией уже женских достоинств особи.
Вообще, поклонники монументальной пропаганды в Грузии никогда не останавливались на достигнутом, и воздвигли над городом, на Комсомольской аллее, страдающую от гигантомании скульптуру - Мать Грузию, изначально деревянную, а потом обернутую авиационным алюминием, вывезенным с ничего не подозревавшего авиазавода имени Димитрова.
Возможно, молодая женщина, в смысле Мать Грузия, тоже бы протягивала куда-то руки, если бы они не были заняты, - мечом и чашей с вином. Горожане считали, что меч она планировала использовать для приготовления фарша на хинкали, а вино предназначалось для совместного времяпрепровождения с комсомольцами, ждавшими ее сзади, в Ботаническом саду.
Пока Иберийский царь зиговал, а Мать Грузия сомневалась, не стоит ли выпить, наш тбилисский Ильич стоял себе совершенно спокойно, повернувшись спиной к Горсовету, на башне которого часы нерегулярно исполняли «Сулико». Кепка при этом у него была одна, и мял он ее, как положено, левой рукой, хотя несколько застенчиво, заведя за спину, как обычно делают на людях с рукой юной девушки.
Тбилисский вариант вождя мирового пролетариата имел не калмыцкую, как в России, а несколько кавказскую, я бы сказал армянскую внешность, указывая, что площадь, с которой он решил начать выводить тбилисцев из темноты к свету, исторически все же называлась Эриванской.
Возможно, читатели, лишь поверхностно знакомые с тбилисскими этническими хитросплетениями, удивятся, а то и не поймут, с чего это Ленин, исправно стоявший посреди Тбилиси, был похож на армянина, а не на грузина.
Тут дело в том, что визуальные образы скульптора, лепившего вождя мирового пролетариата, я бы сказал, Праксителя наших мест, формировались на локальной мужской повестке. А грузины, при всем уважении, ни при царском режиме, ни в первую половину Советской власти, в Тбилиси не жили. Это была политика империи – во избежание национально-освободительных восстаний, в туземных столицах, местным титульным народам жить запрещалось.
В Ташкенте узбеков можно было встретить разве что на Алайском рынке, во Фрунзе не было киргизов, а в Баку – азербайджанцев. То есть все они были, но самую чуточку, - национальная знать и интеллигенция. Как большие любители вина, в незапамятные времена, добавляли в кувшин капельку керосина. «Kerosene touch», одним словом.
Тбилиси был армянским городом, в котором, помимо армян, в основном, еще жили русские, немцы и евреи. К ним прилагался длинный список из еще сотни национальностей, - езиды, курды, осетины, азербайджанцы, греки, татары, чечены, адыги, айсоры…
Скорее всего, лет через 50-100, узбеки будут считать, что это они построили их родной Петербург, а киргизы неизбежно переименуют «на Москве» Охотный ряд в проспект воина Манаса, поставив там памятник папе Джакыпу, им так будет приятнее и удобнее.
Впрочем, нынешним уже совсем немногочисленным бледнолицым парижанам и жмущимся друг к другу англичанистым сиднейцам, тоже обольщаться не стоит, их вряд ли обойдет чаша сия.
Вернемся, однако, ко временам, когда грузины в Тбилиси уже жили, но что город армянский некоторые из них еще слышали, хотя верить в это не очень хотели.
На улице соседней с нашей, Каргановской, жила общепризнанная первая красавица Вере (Вере – это наш район, если что), Рита Хачатурян.
Рита была какая-то не очень дальняя родственница композитора Арама Хачатуряна, того, что написал «Танец с саблями», балет «Спартак» и окончательно прославился, когда Сальвадор Дали ему устроил знаменитый розыгрыш, я не буду его пересказывать, погуглите на досуге.
Кажется, Рита приходилась родственницей армянскому композитору по линии брата, Сурена Хачатуряна, театрального режиссера, но я не уверен.
У Риты были черные, как смоль волосы, голубые глаза и совершенно белая, что не очень характерно для Кавказа, кожа. Про походку «Cat Walk» в те пещерные времена авторской юности еще никто не знал, но когда Рита шла по нашей улице, представители мужского пола от 12 до 82 (старше на Вере просто никого не было), поворачивали головы, как траекторные камеры во время съемок в кино движущихся сцен.
Рита училась в тбилисском университете, там было несколько русских факультетов и, между прочим, в те времена преподавала совсем неплохая профессура, не Кембридж, конечно, но во всяком случае, его закончили немало довольно известных теперь людей.
Нет смысла перечислять, кто и в какой степени был влюблен в Риту Хачатурян, во-первых, это сегодня никому не интересно, а во-вторых, после трех влюбленных, дальше идет просто статистика.
Сватали кого-нибудь Рите бесконечно, то сына известного в городе цеховика Бежанова, то молодых родственников наших партийных руководителей, поговаривали и про московских женихов из высоких кругов общения дяди Арама - автора балета «Гаяне».
Рита, кстати, часто бывала у нас дома – наши дедушки дружили, она заходила за книгами и конспектами по истории и хорошо знала совсем юного автора. От нее всегда невероятно вкусно и свежо пахло, а еще юный автор любил исподтишка разглядывать ее какие-то слишком аккуратные пальчики на ногах, летом она ходила в босоножках с завязочками на щиколотках, будто приготовленных, чтобы обернуть фольгой и повесить на новогоднюю елку.
Рита немного участвовала в эстетическом воспитании вашего автора, например, объяснила ему, что каждый день моет голову, втирая мякоть яблок в корни волос.
Так как самого юного автора водили в баню раз в неделю или реже, вручив четвертину хозяйственного мыла, то он не очень верил в россказни про ежедневное мытье головы с яблоками, и несколько романтизировал Риту, полагая, что она чудесно пахнет от природы.
Мы вообще не были тогда так уж привередливы к запахам – жили прямо напротив знаменитого Верийского рынка.
Никаких холодильников, или льда, на этом рынке моего детства, естественно, не было и в помине. Вонь, особенно в мясных и фруктовых рядах, стояла невообразимая, до рези в глазах, усиливаясь к вечеру. Сточные канавы муши (рабочие, по-грузински) время от времени поливали водой из шлангов, но помогало это крайне мало. К тому же, над ними роились полчища разноцветных, в основном, зеленых мух, крупнее я потом и не видел. А может, мне так кажется, ведь я сам был маленький, как говорится, когда деревья, тьфу, мухи, были большими.
Облепленные мухами курдянские дети, макали в сточные канавы с жижей из мясных рядов куски где-то надыбанного лаваша (грузинского хлеба), и ели его, запивая водой, из вечно текущего рядом поливального шланга, улыбаясь друг дружке щербатыми ртами – железная иммунная система.
На Верийском рынке стояла дикая разноголосица, начинавшаяся в пять утра и не заканчивавшаяся до глубокой ночи, а в «арбузный период» не прекращающаяся вообще. Крики «Муша, Муша» («Рабочий», «Рабочий»), «Даарроогу даавааай», «Мэсто», «Мэсто», курдянский, русский, азербайджанский, армянский, грузинский языки, сотни наречий, ругань, торговля, вопли недовольных, обманутых и обокраденных, смешивались в единый гул, воспринимавшийся, точнее не воспринимавшийся, как не слышат стук железнодорожных составов живущие поблизости с крупным пересадочным узлом.
Вопли «Тачу нажи-ножнисы», «Стоклы вставлаю» (вставляю стекла), «Мацоны-Мацоны» (предложения мацони – местного молочнокислого продукта суррогатного производства), хорошо дополняли висящую над Верийским рынком шумовую завесу.
Летними ночами продавцы спали между и на мешках с товаром, пытаясь даже во сне справиться с курдянскми мальчишками, шнырявшими в поисках «закатившегося помидора» и «завалившегося абрикоса».
Несметные полчища мальчишек и посверкивающих глазенками горбатых черных крыс, отгоняли длинными хлыстиками, от которых и те и другие ловко уворачивались, не обращая большого внимания.
Из книжек я знал, что грузчики, катаевские или бабелевские биндюжники, ломовые извозчики - это могучие широкоплечие мужики, гнущие подковы и завязывающие кочергу в два узла силачи. В реальной жизни неподъемные мешки с картошкой или мукой таскали эти самые, чуть подросшие курдянские дети, потому, видимо, что платить им нужно было мало, если вообще нужно…
Подвоз продуктов шел круглосуточно, в основном, на открытых, переполненных до крайней возможности грузовиках, и нещадно трещащих мотороллерах, с приспособой из этакого корыта, с деревянными бортиками, не так уж отдаленно напоминающих бангкокские «Тут-туки».
Я помню драку, если ее можно назвать дракой. Человек пять айзеров (азербайджанцев) били курда. Били страшно, ногами, по голове, по лицу, тот уже не прикрывался руками, как бывает, видимо не мог, - может он украл что-то, или занял чье-то место. Потом один помочился на него, они ушли, бросив его на мостовой, даже не на тротуаре. Дедушка попросил какую-то женщину из нашего (параллельного) мира позвать Марка Львовича, старого доктора, жившего в двух домах от нас, а сам принялся курда, в блохах, крови и моче, перетаскивать в тень, на тротуар, помогал ему я. И никто. Никто из «их» мира, здоровых мужиков, стоявших за прилавками, нам не помогал, просто смотрели с интересом, а ведь дедушке было за шестьдесят.
Вокруг Верийского рынка обитало несколько знакомых нам инвалидов-тележечников. Их туловища были привязаны, как-бы пристегнуты, к толстому листу фанеры с четырьмя голыми подшипниками вместо колес. С помощью двух деревянных колотушек в руках тележечники со страшным грохотом и на довольно большой скорости передвигались по мощеным улицам старого города.
Тележечники жили частично нищенством, частично мелким ремеслом. Им выносили какие-нибудь отбросы - собранные в кулек недоеденные хвостики из уличных хинкальных, обгорелые куски теста из пурни (грузинской пекарни), а в сезон, «пропавшие», то есть подгнившие фрукты. Все тележечники были горькими пьяницами и вообще большими любителями русского национального напитка.
Старик Вторник был одним из наших верийских тележечников. Какое у него настоящее имя, как он оказался в Тбилиси, почему точно все его звали «Вторник» - никто не знал, да и не особо интересовался. Может, потому что есть распространенное грузинское имя «Торнике», и народ думал, что это просто искажение шепелявившего рта, в котором, по правде сказать, оставалось не очень много зубов.
По словам самого Вторника, его имя - это день, когда он единственный из экипажа выбрался из горящего танка, хотя ваш любимый автор не может ни подтвердить, ни опровергнуть героическую версию происхождения имени, - почти все тележечники были инвалидами той, большой войны, но при каких обстоятельствах они остались без ног, а некоторые самовары и без рук, – трудно сказать, у каждого была на подхвате какая-то душераздирающая история. Истории, надо сказать, менялись, обрастали новыми подробностями и перекочевывали от одного тележечника к другому, что несколько размывало доверие к ним.
Справедливости ради, Вторник четко держался танковой версии произошедшего.
Женщины нашего дома, особенно необъятная терская казачка тетя Маруся, державшая во дворе под крыльцом кур, Вторника не любили, поскольку он частенько испражнялся в нашем подъезде – тот был открыт и очень удобен для этого мероприятия, а до общественной латрины Верийского рынка тележечников не допускали, поскольку они норовили провалиться по пьяни в дыру насеста, откуда потом их приходилось вытаскивать баграми под восторженные крики толпы.
Одет старик Вторник был круглый год в военные галифе с обрезанными и подвернутыми за ненадобностью остатками штанин, гимнастерку и какой-то пиджак с двумя колодочками, кажется, от солдатских медалей «За Отвагу», но сама медаль была одна, вторая - то ли продана, то ли потеряна. Колодочки, как и пиджак, давно выцвели, вообще, если честно, это все была не одежда, а какие-то лохмотья. На голове Вторника красовалась лишенная всех украшений фуражка, потерявшая половину козырька и превратившаяся от солнца и времени в блин из ткани неопределенной формы.
Промышлял Вторник плетением из остатков разноцветных телефонных проводов различных изделий – собачьих ошейников, цветочных кашпо, он оплетал обычные деревянные почтовые ящички, превращая их в шкатулки, делал ручки для веников и метел, изготовлял оправы для зеркал и даже насадки на рычаги переключения передач в автомобили.
Сырье - жгуты проводов, ему приносил мой дедушка, старинный друг которого работал начальником телефонного узла, у нас дома, кстати, стоял, чуть не единственный в квартале телефонный аппарат, это было невероятно круто в те времена.
Раз уж об этом зашла речь, то была и обратная сторона медали, - наша скромная коммуналка для всего района служила местным переговорным пунктом круглосуточного использования – временами к телефону выстраивались очереди, и соседи ругались, кто пришел первый, не обращая внимания на хозяев и некоторое неудобство ситуации, - все же чужая квартира.
Вторник за что-то очень любил Ленина и рассказывал, что без него не было бы электричества, и вообще, все не жили так хорошо, как живут сейчас, при Советской власти.
Теория Вторника не отвечала на вопрос, почему проклятый царский режим не стал бы развивать строительство электростанций, а научно-техническому прогрессу суждено было без Ленина загнуться в октябре 1917-го года. 
Чем была чудесна жизнь Вторника, протекавшая между Верийским рынком и маленькой русской церковью в глубине Кировского сада, справа от Летнего кинотеатра, тоже не совсем ясно, впрочем, этот вопрос уже требует философского осмысления.
Вторник был русским, хотя, как и почти все обитатели Вере, потихоньку объяснялся на множестве языков, рассказывая о своей верности идеям Ленина еще на грузинском, армянском, курдском и по-айсорски.
По воскресеньям Вторник совершал дальнее путешествие - он умудрялся проехать на своей тележке весь проспект Руставели (бывший Головинский) до того самого памятника вождю мирового пролетариата, как он сам говорил, "поклониться гению".
Вино и водку подносили Вторнику многие, - армянский папа умственно отсталого мальчика Сережи – первого друга вашего автора, сам запойный алкоголик; грузинский еврей дядя Миша, специалист по русской литературе, лермонтовед; мой дедушка, в тайне от бабушки, - кто только не подкармливал Вторника и не помогал ему налаживать отношения с Зеленым змием.
Пьяненького тележечника, по его просьбе, мы с мальчишками часто дотаскивали до церкви и обратно. Вторника там прихожане тоже чуток подкармливали, и в особо холодные дни пускали в закуток поспать.
В Летнем кинотеатре мы обычно смотрели киношки бесплатно, занимая заранее места на деревьях. Там было плохо слышно, еще хуже видно, зато имелась возможность безнаказанно и громко орать, когда рвалась пленка, призывая отправить киномеханика на мыло. Киномехаником работал вечно пьяный и трогательно обидчивый армянин дядя Артур, мы у него выпрашивали рваную пленку, она была важным компонентом топлива для запуска ракет из фольги.
Один раз, с известным районным хулиганом Гиви, он жил на моей улице, в девятом номере, и потом сошел с ума, когда вернулся с Афганской войны, я втащил Вторника в будку Артура. Мы насчет Вторника договорились с киномехаником за бутылку, которую Гиви украл у своей мамы – машинистки, они жили очень тяжело, без отца, за эту бутылку мать, тетя Люба, его потом страшно отстегала тряпкой.
Вторник смотрел у нас с Гиви фильм «Миллион лет до нашей эры», там были динозавры и от них весь фильм бегали две не очень одетые, но зато красивые девушки – блондинка и брюнетка, сами мы с Гиви этот фильм с веток смотрели к тому времени уже раз десять, и знали каждую сцену досконально.
Вторника художественный замысел потряс настолько, что весь остаток лета и осень, он рассказывал только о Лоане (это блондинка, ее играла очень сочная Ракель Уэлч), о бое цератозавра с трицератопсом и меховых бикини героинь, которые он называл как-то застенчиво, на свой манер. Вторник даже перестал, или, по крайней мере, стал меньше рассуждать о Ленине, сделавшим, как известно, всех нас счастливыми.
Наверное, стоит объяснить, почему за поход в кино Вторника нам пришлось заплатить такую высокую цену – бутылку, ведь просто купить билет и поставить безногого на лавку было бы гораздо дешевле.
Дело в том, что инвалида никто бы и никогда не пропустил, - запах, насекомые, знаете ли. Да и нам с Гиви официально было не пройти — фильм считался для взрослых.
Благодарность за культпоход от Вторника была колоссальной, но он почему-то погрустнел. Совсем старое, давно сгоревшее на тбилисском солнце лицо казалось еще более спитым, бордовое пятно на губе будто выросло, в совсем блеклые глаза стало трудно смотреть – разговаривали мы с тележечниками всегда присаживаясь на корточки. Впрочем, беседа на корточках была обычным делом у нас на районе - сказывались старинные воровские традиции.
Однажды Вторник попросил меня оказать ему большую любезность и как-то хрипло, особенно шепелявя беззубым ртом, сказал, что надеется - просьба останется в тайне.
И он передал мне нечто невероятное.
Это было сплетенное из голубых проводов, точнее оплеток, с вынутой медью, длинное вечернее платье. Тоненькие медные провода скрепляли разные части платья, но были совершенно незаметными, даже для внимательного взгляда. К платью шла пелерина красного цвета с маленькими голубыми цветами – все тоже сделано из оплеток телефонных проводов.
Вторник очень торопился и хотел передать через меня подарок Рите Хачатурян, не откладывая, в тот же вечер, это был канун ее дня рождения. Он взяв с меня твердое обещание, попросить Риту надеть платье завтра, на празднике.
Я выполнил его просьбу, вызвал Риту камешком в окно, передал ей это чудо и пожелание быть на дне рождения в этом платье, назвав, разумеется, имя Мастера. Мне вдруг стало как-то стеснительно, перехватило дыхание, я извинился и убежал.
До сегодняшнего дня, никогда и никому, даже Гиви, когда он вернулся с Афгана, я об этом не рассказывал.
После того дня рождения Риты, тележечник исчез из нашего района, перестал быть слышен привычный грохот подшипников и стук его деревяшек у церкви.
Я не знаю, как Вторник без примерок и образцов сотворил это чудо, не знаю, одела ли тогда Рита голубое платье с красной пелериной на свой день рождения, и не знаю судьбу Вторника.
Мы с Гиви много раз интересовались в русской церкви, но там ничего не было известно. Взрослые тоже ничего не знали. Или молчали.
Только лермонтовед дядя Миша очень хмурился, когда мы его спрашивали о Вторнике, я почему-то думаю, он что-то знал.
Когда мы с Ритой потом встречались, оба делали вид, что ничего не произошло.
Во время очередной эпидемии холеры в Тбилиси, Верийский рынок закрыли, а на его месте построили бессмысленный, как и сама советская власть, универсальный магазин, красивый снаружи и пустой внутри.
Чтобы не нарушать торжественного вида древней грузинской столицы, и не смущать взоры высокопоставленных гостей, всех инвалидов-тележечников, а их были сотни, если не тысячи, вывезли из города в какие-то далекие уголки нашей прекрасной и необъятной родины.
Спецоперацию органы произвели ловко, одним днем, объявив им, что в честь праздника, всем инвалидам войны положено угощение и наркомовские 100 грамм. Произошло это на празднование столетия со дня рождения Ленина, или какой-то другой очередной юбилей, уже не помню, но тележечников собрали там, у памятника вождю, а потом, к вечеру, "зачистили" рынки. 
Решив нарушить обещание, данное Вторнику, уже больше пятидесяти лет назад, рассказав вам эту историю, я постарался вспомнить все, что слышал и знал об этом человеке, тщательно копаясь в наших с ним разговорах, нынешними бессонными ночами.
И ко мне пришло осознание, что Вторник, которого я помню, – это молодой парень, ему тогда было едва за сорок, ветеран и герой войны, потерявший в омерзительной сталинско-гитлеровской бойне обе ноги, невероятно талантливый и отчаянно влюбленный в красивую девчонку.
И что все вернувшиеся с войны с ногами – грузинский еврей дядя Миша; армянин, папа моего друга Сережи; мой дедушка; еще один еврей, я о нем еще вам не рассказывал, дядя Миша Бернштейн, как могли, помогали тележечникам, воя внутри от своего бессилия и понимания бесконечности этого горя.
Да, чуть не забыл. Тот день рождения Риты был во вторник.

Post Scriptum.

Дорогие родители!
Расскажите детям, что если взять абрикосовую косточку и долго-предолго тереть ее ребрышком о камень, то протирается узкая щель, ведущая к ароматному, пахнущему мускусом, миндалем и немного ванилью орешку. Орешек можно вытащить металлической скрепкой, или гвоздиком, и съесть (лучше почистить тоненькую шкурку, тогда орешек будет совсем не горький, а даже сладкий). А оставшаяся после извлечения пустая косточка превращается в

- Потрясающую свистульку, особенно хорош звук, если протереть еще ребрышко с
другой стороны.
- Кораблик. Надо бросить внутрь (для остойчивости) крошечный кусочек свинца, несколько самых маленьких гвоздиков, или еще что-нибудь тяжелое, сверху добавить пенопластовой крошки, а самый верх заполнить тонким слоем пластилина, согнуть из бумажки (лучше кусочка фотопленки) парус, проткнуть зубочисткой и ее уже вставить в пластилин поглубже. Такой кораблик потрясающе плавает не только по лужам, но и канавам.
- Протерев у десятка косточек ребрышки с обоих сторон можно продеть ленточку, сделать бусы и подарить их Маме или Бабушке. Такие бусы очень красивые, а когда свежие, вкусно пахнут.

Это все лучше, естественно, проделывать в день, когда варят абрикосовое варенье. И важно, - с персиковыми косточками ничего подобного не получается, даже возиться смысла не имеет.
Ведь у вас дома варят абрикосовое варенье, не правда ли?


19.08.2024