Девушка, не ставшая 3-й. Ч. I гл. 83-87

Повесть находится в ОТКРЫТОМ БЕСПЛАТНОМ  доступе.
Предыдущие главы  - http://proza.ru/2024/08/19/405
=====
83

Ближе к концу поездки время разгонялось быстрее.
Мои ощущения страдали дуализмом.
С одной стороны, я устал от походной жизни – и еще больше, от компании духовных люмпенов, с которыми приходилось делить свое время и спать в одном помещении.
Я соскучился по Ленинграду.
Хотя на самом деле я соскучился по малым, конкретным вещам: по своей улице Марата и по Готтфриду.
Я еще не осознал, что не люблю родину.
Я еще не понимал, что не являюсь патриотом.
Но я чувствовал, что при возможности перенести в Германию несколько главных сущностей я остался бы тут навсегда.
И дело было даже не в изобилии продуктов - колбас, печений и напитков.
Мне нравилось находиться в среде немцев.
Мне импонировали их открытость, добродушие, готовность прийти на помощь и постоянно ощущаемая внутренняя свобода, о которой не мечталось в СССР.

84

«Городская электричка», основной вид Берлинского транспорта – нечто вроде многовагонного скоростного трамвая – со свистом замедлила ход.
Я выглянул в окно.
Восточный Берлин – узенький ломтик, прилепившийся к Западному – был исхожен мною вдоль и поперек и по всем направлениям.
Известными стали и Бранденбургские ворота и мрачноватая Фридрихштрассе.
Я сидел около фонтана  на Александерплатц, любовался высочайшим в Европе отелем «Штадт Берлин» и «мировыми часами».
Я забирался на телебашню, где благодаря низким скошенным стеклам возникала полная иллюзия полета.
Я гулял по Курфюрстендам.
Я наслушался живой канарейки, которая день-деньской свистела в туалете музея Пергамон.
Я даже съездил в Шёнефельд, где заплатил пятьдесят пфеннигов за выход на смотровой балкон, откуда любовался взлетающими и садящимися самолетами.
Сегодня был мой последний день в Германии.
Я ехал неизвестно куда и без всякой цели.
Под потолком щелкнуло, маршрутный автомат отчеканил название станции:

«Шёнхаузер Аллее».

В незнакомом сочетании слов послышалось нечто завораживающее.
Я вышел из поезда и спустился с платформы.
Вдоль путепровода высилась серая Берлинская стена, которую я тоже уже видел.
За ней сверкали стеклами белокаменные многоэтажные сталагмиты.
Мир капитализма даже на ограниченном пятачке существовал иначе, чем его представляла коммунистическая пропаганда.
Улица, на которую я ступил, была обычной, застроенной низкими домами с магазинчиками в первых этажах.
Слева волновалась масса тополей.
Август подходил к концу, но природа не помышляла об осени.
Липы на Унтер-ден-Линден за спиной Фридриха Великого шелестели зеленой армией без единого желтого пятнышка.
Но эти тополя, вероятно, болели молью, которая заставила постареть раньше времени.
Вся Шёнхаузер Аллее была засыпана слоем коричневой листвы.
В воздухе дрожал спиртовый запах, характерный для облетающего парка.
Было не по-Берлински пусто, лишь у поребрика стояла машина.
Низкая, матово черная, она казалась зловещей.
Корма стекала плавно, как у «Победы».
От крыши до бампера тянулся вертикальный плавник, по бокам зияли узкие вентиляционные прорези, напоминающие акульи жабры.
На эмблеме в форме перевернутого парашюта значилось: «TATRA».
Марка была известна по грузовикам, но такого лимузина я никогда не видел.
Подъехала еще одна электричка.
Никто не захотел выходить, никто не собирался отсюда уезжать.
Постояв положенные минуты, поезд двинулся дальше.
Завихрился ветер, взметнулась хрустящая поземка.
Я смотрел вслед ярко-желтым вагонам и понимал слова из Библии – читанные не в самой Библии, а в чьем-то вольном переложении.
Всему приходило свое время, но каждому в свой срок.

85

На обратном пути я получил некоторую моральную сатисфакцию.
Из Ленинграда до Дрездена ходил узкий немецкий вагон, где купе были трехместными и полки располагались друг над другом у одной стенки под высокой крышей.
В таком удавалось лишь спать, затиснувшись в ячейки, а днем приходилось сидеть внизу.
Из Берлина мы ехали напрямую, без всяких перецепок.
Вагон советского образца имел привычные четырехместные купе.
Я занял излюбленное место: верхнюю полку по ходу, чтобы не дуло из открытого окна – лежал с комфортом, в покое и одиночестве.
Со мной ехали два физика и биолог, которые сидели внизу и играли в карты.
Мы уже миновали Белосток, отстояли положенное время в Кузнице, переходя на широкую колею.
Впереди лежало Гродно – въезд в СССР через Белоруссию – означающее конец заграничных странствий.
Я вспоминал дни, проведенные в Германии, выдергивал отдельные моменты, и казалось, что я переживаю все заново, причем еще лучше, чем было на самом деле.
Поезд дрожал и дергался, раскачивался на каких-то поворотах.
Ему тоже не хотелось возвращаться в Россию.

86

Из нирваны вырвали звуки, донесшиеся из соседнего купе: отчаянный вопль, сдавленные крики, нарастающая матерная брань.
Потом закричали уже в коридоре, в открытую дверь я увидел, как туда и сюда забегали проводники.
Мои соседи побросали свою «пулю» и рванулись на шум.
Я лежал, не шевеля пальцем.
Меня не волновало происходящее.
Я не ощутил бы капли сожаления, если бы в вагоне провалился пол и всех моих спутников размололо между колес.
Беготня, брань и грохот продолжались долго, взвивались то мужские, то женские голоса, что-то звенело и скрежетало.
Наконец поезд замедлил ход, в окне поплыли строения Гродненского вокзала.
Вдали хлопнула дверь, послышались шаги.
Одного переезда через рубежи мне хватило, чтобы понять разницу систем.
Немецкие пограничники ходили четко, польские – корректно.
А советские топотали, как бизоны, готовые снести все на своем пути.
Сапоги гремели ближе и ближе, наконец раздался хриплый офицерский бас:

- Ну, и где тот мудак, который выбросил свой паспорт в окно?!

87

Позже Инга, криво усмехаясь, поведала историю в деталях.
Рядовые советские граждане – в разряд которых входили и мы, ничтожные студенты – не имели права иметь на руках загранпаспорта.
Советский Союз был двухсотмиллионным коммунистическим обезьянником, а подобный документ позволял официальным путем вырваться из-за решетки.
Убежать отсюда хотелось каждому, кто задумается о жизни.
Мама рассказывала о сослуживице, которая по возвращении из турпоездки во Францию впала в такую депрессию от советской действительности, что дело закончилось психоневрологическим диспансером.
Наши паспорта хранились у командира, в Германии мы имели «аусвайс» Международного союза студентов, позволяющий идентифицировать для препровождения в посольство.
Но перемещаться из страны в страну с такой бумажкой было невозможно.
Поэтому командир выдавал документы перед пересечением границы, после отбирал обратно.
Получив в Белостоке польский выездной штамп, я спрятал свой паспорт в нагрудный карман рубашки, застегивающийся на пуговицу.
Недоумок китаист ехал в купе с журналистами и полуюристом.
На Берлинском вокзале они спустили последние деньги, закупили пива.
Столик был уставлен бутылками.
Не заморачиваясь насчет сохранности, китаист бросил паспорт прямо на них.
Когда поезд качнулся с особой силой, документ съехал со скользких горлышек, провалился между стенкой и рамой опущенного окна.
Задайся конкретной целью отправить его в узкую щель, это удалось бы не с первой попытки.
В случайной ситуации все произошло мгновенно.
Паспорт лежал, видимый сверху, но недостижимый для руки.
На взрыв брани прибежали девчонки, предложили принести вязальные спицы и аккуратно выудить.
Они ничего не успели: в купе заглянул дебил командир и рванул раму вверх, чтобы вытащить паспорт вместе с ней.
Но картонка не поддалась – соскользнула еще ниже, исчезла на дне проема.
Теперь ее было не достать даже с помощью удочки.
При этих Ингиных словах меня обдало радостью.
Я вспомнил фильм о приключениях итальянцев в России и представил, как китаист – словно мокрый заяц - проведет остаток жизни в поезде, перемещаясь взад-вперед между Гродно и Белостоком.
Увы, мечта осталась мечтой.
Если бы паспорт, в самом деле, выпал за окно, все бы получилось прекрасно.
Мерзкого китаиста ссадили бы в пограничный участок, пока наряд рыщет вдоль насыпи.
С учетом того, что за несколько минут паспорт мог подобрать какой-нибудь польский нищий, проблема раздувалась до уровня КГБ.
Но документ не вывалился наружу, остался между внутренней и внешней стенками.
К делу привлекли проводников, те вызвали начальника поезда, у которого нашлись инструменты.
Хмельные дегроды разобрали полвагона: отвинтили столик, сняли и отогнули листы обшивки.
Паспорт вытащили и – к моему великому сожалению – китаист поехал дальше.

=====
Следующие главы - http://proza.ru/2024/08/20/409