Писец из Завораша

История уличного писца по имени Умдалиш, который обнаруживает необычный артефакт в охваченном смертельной болезнью городе.
Рассказ примыкает к циклу "Мир, расколотый на части" и повествует о появлении "белого тлена".

---------------------------------


Однажды писец по имени Умдалиш увидел рабов, поднимающих из колодца дохлого пса. Ловко орудуя баграми, они тянули и тянули, и их бронзовые мускулы бугрились на солнце. Легкий ветерок колебал волосы рабов, его редкие порывы приносили обрывки сказанных на чужеземном языке фраз.

Понаблюдать за занятием невольников собралось еще несколько человек. Очевидно, они испытывали те же чувства, что и Умдалиш: тому всегда нравился честный труд. Когда наконец наружу показалась раскисшая туша, многие зеваки отпрянули — запах был ужасным. То, что некогда это был пес, можно было понять лишь по форме клыков, выпирающих на полностью лишенной плоти челюсти. Осталось от него немногое: груда кое-как скреплённых сухожилиями костей, да несколько клочков шерсти.

Затем кто-то из рабов заметил торчащий из пасти пса свиток.

Посчитав находку чем-то маловажным (ни один из невольников не был обучен грамоте), свиток просто бросили в выгребную яму, куда за мгновение до этого отправились останки несчастного животного. Колодец заколотили досками, оставив внутри веревку с привязанным к ней ведром – неизвестно, какие болезни могли к ним пристать.

Тем же вечером, дождавшись, когда рабы уйдут, Умдалиш проскользнул в яму и отыскал свиток среди груд мусора.

Это был лоскут чего-то похожего на пергамент, покрытый строками геометрических символов, в котором Умдалиш распознал квадрограммы. Это были небольшие значки, каждый имел вид равностороннего квадрата в ноготь величиной, внутрь которого был вписан схематический рисунок.

Подобным видом письменности пользовались редко, в основном в деловой переписке, где требовалась скорость написания и четкость изложения, но иногда с помощью квадрограмм зашифровывали личные послания или тайные сообщения. То, где и при каких обстоятельствах был обнаружен свиток, наводило как раз на эти соображения.

Вначале он обнаружил, что держит в руках лоскут необработанной кожи. Тот даже был еще влажным с одной стороны. Часть квадрограмм была вытатуирована на коже, другая часть – вырезана тончайшим инструментом; некоторые выглядели так, словно их выжгли с помощью крохотного таро или вытравили кислотой.

Но куда более странным оказалось их содержание.

Это было странное повествование без начала и конца. Больше всего оно напоминало страницу из чьего-то дневника. В нем говорилось о погоде, о недавнем землетрясении, о еде, о том, как лучше добраться из одной местности в другую, где безопаснее заночевать и так далее.

Временами повествование становилось сбивчивым и туманным, а письмена утрачивали четкость. Значки становились совсем крохотными, наползали друг на друга. Описания мест и событий прерывались длинными рассуждениями о Боге, душе, смерти и о том, что все в мире предопределено заранее.

Умдалиш перечитал содержимое свитка один раз, другой. Какой в этом был смысл?

Странное дело: с каждым новым прочтением ему казалось, будто текст немного отличается. И хотя в целом сюжет повествования сохранялся, кое-что менялось: квадрограммы перемещались, отдельные символы, предложения и даже целые куски текста исчезали, а затем появлялись вновь. Изменялся и сам свиток: его форма, длина. Все эти трансформации были пугающими и непонятными, но ни одна из них не шокировала Умдалиша настолько, как открытие того, что кожа свитка, как и любой подобный ей материал, подвержена разрушению. Говоря проще – свиток гнил.

Сначала в паре мест на нем возникли – как на настоящей, живой, коже, крохотные язвы. Умдалиш соскоблил их ногтем, а выступивший гной растер. На следующее утро кожа зарубцевалась и то, что осталось от язв, покрылось темной коркой засохшей крови. Несколько дней ничего не происходило, и Умдалиш уже обрадовался, что ему удалось остановить процесс гниения, однако спустя неделю язвы вернулись. На этот раз они напоминали стигмы больного чумой: черные набрякшие бубенцы были горячими на ощупь и слегка пульсировали, однако стоило поддеть ногтем – тут же взрывались облаком черных спор.

Однажды утром бывший писарь проснулся и обнаружил вместо свитка лишь лужицу разлагающейся субстанции. Вокруг копошились десятки насекомых. Еще более странным было то, что совершенно разные виды соседствовали: многоножки, пауки, тараканы, слизни, черви и множество других тварей, которых пораженный Умдалиш видел впервые – среди них были, например покрытые гладкой полупрозрачной кожей ящерицы с клешнями вместо передней пары ног и другое странное существо: насекомое с человеческим лицом и парой почти человеческих рук, заканчивающихся пятью пальцами… Все это копошилось, ползало, трепетало конечностями. Содрогнувшись от отвращения, Умдалиш ударил кулаком прямо в центр этой мерзости. Он бил и бил, пока не измочалил копошащийся ад в сплошное бурое месиво...

Прошло несколько недель, но писец не успокоился. Содержание свитка никак не шло у него из головы. Желание разгадать тайну начало преследовать его даже во сне. Теперь, засыпая, он видел перед глазами образы странных городов, а просыпаясь, чувствовал на языке прогорклый вкус песка.

И все же Умдалиш не отчаивался найти и новые части повествования. Он стал искать знаки, которые могли бы указать на другие части повествования. Он был уверен: рано или поздно такие найдутся. И они нашлись.

 

Ему было четырнадцать, когда в город явилась чума.

Многие тогда погибли, включая писца, у которого Умдалиш был подмастерьем, так что ему пришлось самостоятельно осваивать тонкости ремесла. Поначалу это были списки умерших и пропавших без вести, которые ему диктовал городской магистрат. Затем, когда имен стало слишком много, чтобы можно было вести какой-либо учёт, власти ограничились простой арифметикой - столько-то погибло, столько-то похоронено там-то и там-то. Однако и эти подсчеты оказались затруднительными, когда число погибших перевалило за несколько тысяч.

В итоге его обязанности свелись к рисованию на дверях домов специального знака, обозначавшего, что внутри есть заболевшие. Такие дома заколачивали – окна, двери — все, оставляя людей умирать внутри. Зачастую большинство из них были слишком слабы, чтобы сопротивляться или даже попытаться выбраться наружу, поэтому единственный звук, который доносился из такого дома – это скрежет ногтей по дереву двери – если несчастному удавалось до нее добраться.

С тех пор минуло три десятка лет, и вот те же самые знаки вновь появились на стенах домов и на дверях, а вместо оконных проемов то здесь, то там виднелись плохо подогнанные друг к другу доски – словно ряды стежков на чьей-то ране.

Не проходило ни дня, чтобы Умдалиш не думал о свитке.

Теперь он не мог вспомнить, какие из его частей на самом деле были рассказом безымянного путника, а какие придумал он сам.

Раз или два он пробовал воспроизвести рассказ по памяти, вооружившись клочком ткани для письма, и пером. Ткань была ветхой от прошлых стирок, плохо отстиранные чернила оставили на ней многочисленные разводы, но Умдалиш все равно пытался. Выходило плохо. Он окунал ткань в таз для мытья рук, держал, ожидая, пока чернила смоются, а затем, высушив видавший виды кусок материи, принимался по новой.



Никто не знал, с чего все началось. Однажды на стене некого дома появилась плесень. Это было что-то вроде белого пуха, каждое волоконце которого раскачивалось, будто наэлектризованный волос. Кто-то заметил, что под плесенью штукатурка свернулась и почернела. Плесень проникла и в камень: ее корни были гораздо длиннее того, что виднелось на поверхности. В очень короткий срок пятно разрослось до невероятных размеров, после чего перекинулось на соседние здания.

Отвоевав несколько улиц, неизвестная напасть преобразила их до неузнаваемости: снизу доверху дома заросли плесенью, будто белой шубой. Даже окна, и те оказались затянутыми белой поволокой словно бельма незрячих глаз. Но что еще хуже – в домах оставались люди. Когда обнаружилось, что наружу давно никто не выходил, несколько смельчаков, орудуя лезвиями лопат словно скребками, расчистили вход и вошли внутрь. Внутри домов тоже все заросло белой плесенью – мебель, стены, пол, потолок – все, включая хозяев дома, тела которых обнаружили в их постелях. Выглядели они точно пушистые белые мумии.



Умдалиш не мог этого знать, но все началось с крохотного насекомого – блохи. Блохи, а также крысы, на которых они паразитируют, являются переносчиком многих заболеваний, в том числе и белого тлена, как назвали новую болезнь. Не мог он знать и того, что причалившее как-то рано утром судно, с которого не сошел ни один пассажир, было сплошь набито зараженными грызунами. Уже очень давно они питались друг другом, плодились, болели, умирали, и так по кругу.

В каютах и капитанской рубке обнаружились лишь кости — все что осталось от команды судна. И пока служащие порта обходили одну каюту за другой в тщетной попытке отыскать хоть кого-то живого, несколько грызунов сбежало на берег.

В это трудно поверить, но болезни понадобилось менее двух недель, чтобы захватить город. Порт и примыкающие к нему улицы пали первыми. За ними последовали кварталы бедноты и городские трущобы, где во все времена хватало и своих крыс.

Впервые за множество лет в городе вновь властвовала чума. То был суровый и несговорчивый властелин; хитрый вор, ожидающий шанса утянуть самое ценное; безжалостный и хладнокровный грабитель, забирающий жизнь одним движением руки. Закрывались лавки, останавливалось движение. Люди больше не выходили на улицу как раньше, разве что из крайней необходимости, но и тогда многие обматывали лица смоченными в уксусе тряпками в надежде, что это остановит инфекцию.

Город опустел. Иногда Умдалиш видел, как над крышами домов парят души усопших. В кутавшем улицы зеленоватом тумане ему мерещилась нездешняя архитектура и совсем иные, неземные, формы в которых он все чаще узнавал загадочные пейзажи из рассказа безымянного путника…

Вечерами бывший писец выбирался из лачуги, пересекал безлюдные трущобы и брел по улицам, где часами ему не встречалось ни единой живой души. Люди и животные лежали по обочинам дорог. Первые напоминали груды тряпья, под которым едва угадывались черты бывших владельцев – чума еще при жизни превращала тела в высохшие мумии. Но не все. Некоторые были похожи на черную пену. Эта пена поднималась и опадала, будто внутри был кто-то живой, дышащий. Однажды человек прямо перед ним распался на тысячу мельчайших частиц, которые оказались насекомыми – тараканами, жуками, клещами и тому подобным. Умдалиш сразу вспомнил свиток и то, как он его потерял.



На протяжении многих дней насекомые, а еще вороны и крысы были единственными живыми существами, которых он встречал на улицах. Смерть расправила крылья над городом.

Целыми днями писец бродил по городу, заходя все дальше – туда, где никогда не бывал в дни благоденствия столицы: площадь перед резиденцией номарха, дворец принципала. Теперь ворота в обиталище высшего духовного лица в городе были распахнуты настежь. Над ними кто-то распял всех шестерых принципальских псов, предварительно выпустив им кишки. Длинные ленты внутренностей свисали над аркой, через которые никто не ходил, подобно оборванным струнам некого извращенного музыкального инструмента. Умдалиш уже убедился, что в темные времена люди творят страшные вещи.

Перед ним были бедные кварталы, богатые. Кварталы торговцев, чиновников. Улица, где он некогда трудился, затачивая перья для мастера-писца и стирая тряпки, о которые тот вытирал испачканные в чернилах руки. Церковь Всевоплощенного. Лавка старьевщика. Лачуга женщины, которая все свои сбережения тратила на письма сыну, невзирая на то, что ни разу не получила от него ответа. Умдалиш до сих пор сомневался, что у нее действительно был сын.

Скитаясь, он не раз ловил себя на мысли, что разговаривает вслух. Он произносил длинные монологи, почти слово в слово вспоминая письма, некогда написанные им под диктовку, и отвечал себе цитатами из договоров и завещаний, которые помогал составлять.

Возможно, он декламировал целые куски из того свитка.

Возможно, слишком громко выкрикивал географические названия – эти диковинные слова звучали еще страшнее, будучи произнесенными вслух. Возможно, его безумие достигло крайней точки. Так или иначе, произошло нечто важное – его услышали.

И ему ответили.



К тому времени Умдалиш уже множество дней скитался по опустевшим улицам. Все, кто был в состоянии покинуть город, сделали это. Остальные погибли.

Тела лежали на мостовой, на ступенях домов, в каретах, запертые изнутри (однажды Умдалиш заглянул в одну из них – там за покрытым белой плесенью стеклом он увидел нечто странное – сплетение рук, ног, туловищ, которые давно перестали принадлежать одному или даже нескольким телам).

Тела свисали с высоких столбов и даже балконов. Глядя на них трудно было определить, кто расстался с жизнью добровольно, а кого попросту убили – в общей суматохе, когда власти покинули город, многие сводили счеты.

Именно у одного из таких мертвецов Умдалиш и нашел то, что так долго искал.

Несчастный был подвешен вниз головой на балконе одного из доходных домов. Его тело было обнажено по пояс, и аккуратные квадрограммы, покрывавшие его спину, отчетливо виднелись на бледной, обескровленной коже.

Бывший писец мгновенно узнал знаки, на расшифровку которых потратил так много времени.

Рассказ начинался ровно там же, где обрывалось повествование утраченного свитка. Как странно! Умдалиш смотрел на знакомые символы — те же скошенные углы в одних знаках, и немного неровные, будто сделанные в спешке порывистые линии – в других.

Завороженный зрелищем, он и забыл, что перед ним тело человека. Бывший писец протянул руку и коснулся кожи. На ощупь она была холодной и сухой словно недостаточно хорошо выделанный пергамент. Будучи уличным писцом, Умдалиш только с таким и сталкивался. Это был грубый, мало податливый материал. Ломкий, и оттого недолговечный, а еще — почти всегда – дурно пахнущий. Его немногочисленные клиенты шутили: главное не использовать тот для любовной переписки, а для договоров и тем более завещаний – в самый раз, зависит только от того, дерьмом он пахнет или мертвечиной…

Прикосновение вернуло писца к реальности, и он отдернул руку. Движение потревожило тело, и оно начало вращаться вокруг собственной оси. Открылось лицо – почерневшее и деформированное, словно вылепленное из куска глины. К счастью,  это ужасное лицо вскоре скрылось – мертвец сделал полный оборот. Умдалиш снова смотрел на покрытую значками тайного алфавита спину несчастного.

В этот момент он понял всю странность происходящего: ведь труп висел вниз головой. Это значило, что символы должны быть обращены вверх ногами, однако бывший писец свободно мог их прочитать. Как будто неизвестный татуировщик, кем бы он не был, все предусмотрел заранее и делал надпись не от шеи к пояснице, а наоборот.

Времени обдумывать новое открытие у бывшего писца не было – ветер, который до этого приносил лишь запахи разложения и гниющего мусора, принес новый запах. Запах дыма.



Периодически в городе случались пожары. Даже в обычные времена не обходилось без  пары незначительных возгораний в месяц. Однако огню не давали распространиться. Например, все городские здания строились на удалении друг от друга, а на вышке, откуда открывался обзор на весь город, круглосуточно дежурили дозорные.

Однако сейчас вышка пустовала. Больше некому было звонить в пожарный колокол, и никто не стал бы спешить с ведрами песка и топорами. Если в этом городе и остались живые, то единственное, что им оставалось – это наблюдать, как город доживает последние часы. Чумной город, погибший в очистительном огне! В конце концов Умдалиш не исключал, что часть поджогов были намеренными.

В последние несколько ночей он не раз наблюдал, как вдалеке поднимаются клубы дыма. Однако то, что он увидел сейчас, было похоже на гигантский кулак, нависающий над городом. Что еще хуже, похоже, пальцы этого «кулака» раскрылись, и над домами распростерлась сотканная из дыма длань…

Уже можно было разглядеть всполохи пламени, языки которого то и дело вырывались из-за завесы дыма.

И даже это не могло отпугнуть Умдалиша. Медлить было нельзя. Пожар стремительно надвигался. Уже очень скоро его горячее дыхание обжигало кожу.

На глаза писцу неожиданно попался осколок стекла. Он поднял его, предварительно обмотав ладонь тканью.

Одним взмахом Умдалиш отделил кожу от мышц. Это оказалось нетрудно, гораздо проще, чем он думал. Понадобилось несколько резких движений импровизированным ножом, и кожа сошла единым лоскутом. Теперь в его руке был свиток в десятки раз больше предыдущего. Выглядел он, кстати, так же: с обратной стороны кожа была влажной и едва теплой... Или это ему казалось? Тело провисело довольно долго и должно было остыть.

Или же это полыхающий вокруг пожар нагрел тело? Умдалиш огляделся: разбросанные по улице тела дымились, у некоторых от нестерпимого жара начали тлеть волосы и одежда.

Жар заставлял мертвецов двигаться. Лежавший на противоположном конце улицы труп неожиданно выпрямился под действием тепла и поднялся на обе ноги. То же самое происходило и с другими телами: они извивались, двигали руками и ногами, словно пытались сбежать из пламени.

Прижимая к груди скатанную в рулон кожу, Умдалиш поспешил прочь. Он покинул улицу, которую затянуло дымом, скрыв мертвецов, пляшущих в огне словно одержимые.

Тем же вечером писец оставил мертвый город.

Он шёл быстро, не оглядываясь. С собой он взял только необходимое — флягу с водой, немного еды, письменные принадлежности — неизвестно, чем придется зарабатывать в пути, а еще — новый свиток, бережно уложенный на дно заплечной сумки.

На этом заканчивается история Умдалиша из Завораша, писца.