В стенах

Рассказ примыкает к циклу "Мир, расколотый на части".

---------------------------------
 

Когда человек умирает, практик является к нему и забирает его кровь. Далее полученную кровь свозят в Курсор, где она попадает в руки к кураторам. Кровь дистиллируют, выпаривают, смешивают с тайными ингредиентами, превращая в эликсир, способный хранить воспоминания. И хотя получение воспоминаний из крови умерших – величайшее из искусств, доступное единицам, у кураторов ничего не получилось бы без их помощников – практиков.

---------------------------------

Когда Энсадуму исполнилось пять, практик явился к ним домой.

В тот день мать вошла в его комнату со словами «Завия умер». Она произнесла это спокойным, будничным тоном, и на мгновение Энсадуму стало страшно: в голосе матери, сообщавшей о смерти брата, он услышал что-то похожее на облегчение…

Сколько он помнил, брат всегда болел. Однако в последнее время болезнь стала брать над ним верх. Несколько последних месяцев Завия  и вовсе не покидал комнаты.

Тем же вечером слуги, сидя в людской, пили кислое вино и шептались между собой. О тревожном тоне их разговора Энсадум догадался еще до того, как разобрал слова. Тайком пробравшись под тяжелым, сбитым из неряшливо оструганных досок столом, между обутыми в грубые сапоги ногами и объедками, которые сыпались со всех сторон, он затаился и стал слушать. Донышки кружек поднимались и опускались, резко ударяя по столешнице, деревянные ложки скребли по тарелкам.

Некоторое время Энса пытался определить, кому принадлежат голоса. Безуспешно. Тем не менее, эти люди знали о делах дома слишком хорошо. С удивлением Энса понял, что за столом говорят о его отце, матери, о нем самом, но главное – о его брате.

- Скверно все обернулось.

- С мальчишкой-то?

- Угу.

Обладатель первого голоса добавил еще что-то, Энса не разобрал, что именно.

- Да уж, тут ничего не попишешь. Знаешь, на что это похоже? Суставы сами собой выворачиваются. Однажды я нес мальчишку – вроде бы спящего, а он вдруг открыл глаза и сделал вот так, - Пауза, - Я слышал, как хрустят кости. Разве кто-то способен на такое?

Некоторое время наверху царила тишина, нарушаемая лишь звуками поглощаемой пищи и стуком ложек. Затем кто-то прямо за столом омерзительно громко пустил ветры под общий хохот.

Последовало еще несколько мгновений тишины, пока кто-то с другого конца стола не пробормотал:

- Может, это одержимость?

- Одержимость? Лучше тебе не говорить такое.

- Но другой парень нормальный, так?

- Вроде бы. Кто его знает? Повсюду суёт свой нос. Пару раз заставали шпионящим за прислугой.

- Он ведь хозяйский сын, так что…

- Не удивлюсь, если он и сейчас где-нибудь поблизости. Вынюхивает.

При этих словах сердце Энсы ушло в пятки. Но затем хлопнула дверь, и чей-то суровый голос произнес:

- Заканчивайте и выметайтесь. Практик приехал.

Энса не видел вошедшего, но голос показался ему смутно знакомым.

Как ни странно, говорившие не стали перечить, а как по команде поставили кружки, отодвинули стулья и встали из-за стола. Энсадум пожалел, что так и не увидел их лиц. Он вовсе не собирался рассказывать об услышанном матери, но твердо решил держаться от любого из слуг подальше.

Дождавшись пока все уйдут, он выскользнул из-под стола и отправился следом – не слишком быстро, чтобы его не заметили и не обвинили в «вынюхивании» …

На миг Энсадума охватило негодование: а что ему еще оставалось? У него не было друзей, мать проводила все время в комнате у Завии или распоряжалась по хозяйству.

В доме, где было не так много возможностей для игр, их приходилось изобретать самому. Очень скоро игры в прятки превратились в исследование дома. Разумеется, иногда он наталкивался на прислугу, домочадцев и прочих, поэтому некоторым казалось, будто он «шпионит». Однако в тот единственный раз, когда Энса действительно подглядывал за кем-то, он так и остался незамеченным.

***

Однажды, двигаясь из комнаты в комнату, петляя по бесконечным переходам и коридорам особняка, он отыскал секретный лаз.

Это было узкое пространство между стенами, где обитали насекомые, господствовали пауки и царствовали мыши. Это было что-то вроде своеобразного коридора, слишком узкого для взрослого человека, но для ребенка его комплекции – в самый раз. Один такой «коридор» соединялся с другим, тот – с третьим, и так далее. Внутри стен существовали даже небольшие двери и узкие лестницы, ведущие в обоих направлениях – вверх и вниз. Вскоре оказалось, что с помощью тайного лаза было попасть куда угодно в доме.

Энсадум вовсе не собирался подглядывать за братом, однако в стене его комнаты неожиданно отыскалась пара неплотно пригнанных досок и любопытство пересилило.

Он заглянул в щель и увидел лежащего на кровати брата. Его глаза были широко распахнуты, грудь тяжело вздымалась. Даже с такого расстояния была видна неестественная бледность его кожи, остро очерченные скулы над бескровными губами. Пальцы брата двигались, сжимаясь и разжимаясь на пропитанных потом простынях.

Долгое время Энсадум смотрел на эти тонкие, по-птичьи сложенные пальцы, которые заканчивались длинными ногтями. А затем тело брата неожиданно выгнулось так, будто его пронзили снизу. Пальцы вцепились в ткань, разрывая ее на тонкие полосы. Даже с такого расстояния Энсадум расслышал, как скрипят друг о друга сцепленные немой мукой челюсти - если бы брат мог кричать, он наверняка кричал бы…

Энсадум, который ни разу в жизни даже не приближался к комнате Завии, был напуган. Он не мог поверить, что этот человек… это существо... было его братом. Напуганный, он отступил на шаг, но уткнулся спиной в стену позади. Какие-то насекомые, потревоженные его вторжением, разбежались в стороны.

Тело Завии продолжало сотрясаться. Одна рука свесилась с кровати и мелко дрожала, стуча костяшками пальцев по полу, другая поднялась и изогнулась в суставах – раз, другой - Энса и подумать не мог, что человеческое тело способно на такое.

В этот момент в спальню вбежала мать. Она буквально ворвалась в комнату, сопровождаемая десятком слуг, которых тут же отправила, распорядившись, чтобы принесли теплую воду и чистые полотенца. Последнее, что Энсадум видел, это то, как мать держит брата на коленях, пока его тело продолжает сотрясаться....

С тех пор он несколько раз возвращался на свой наблюдательный пункт меж двух стен, и наблюдал.

В последний раз это было за день до смерти Завии. Голова брата к тому времени почти полностью облысела, редкие пряди волос приклеились к сморщенному черепу. Энсадум не знал, сколько точно Завии лет, но не думал, что тот ненамного старше его самого. Теперь Завия выглядел как старик. Горб на его спине стал  еще больше, из-за чего он не мог ни лежать прямо ни даже самостоятельно ходить, а руки и ноги, похожие на сломанные спички, торчали в разные стороны.

В комнате с Завией была мать. Она держала голову брата на коленях и пыталась влить сквозь его плотно сжатые губы немного лекарства. Коричневая микстура текла по подбородку, шее, пачкая и без того грязные простыни, глаза брата бешено вращались. Энсадуму показалось, что в этот момент мать что-то шептала ему на ухо. Больше он смотреть не стал. Вернувшись в комнату, осторожно прикрыл за собой дверь, разделся и лег.

 

- Заканчивайте и выметайтесь. Практик приехал.

Выбравшись из-под стола, Энсадум огляделся. Похоже, эти двое устроили настоящий пир. На столе, помимо всего прочего, виднелись остатки трапезы. Она была отнюдь не такой скромной как у большинства слуг. В этот момент мальчик подумал о том, что их семью обворовывают, и возможно уже очень давно. Настолько, что это уже вошло у всех здесь в привычку.

Выскользнув из людской, Энса последовал за слугами.

Далеко идти не пришлось. Уже в следующем коридоре он едва не натолкнулся на тех двоих; они стояли вплотную друг к другу, одновременно прикуривая от зажженной лампы. Воспользовавшись моментом, Энсадум скользнул ближе, спрятавшись за большой вазой. Подобные ей стояли вдоль стен по всему коридору.

- Практик. Надо же, - сказал один, выпуская клуб дыма.

Мама не разрешала курить в доме. Наверняка это было связано с болезнью Завии, но кто знает, может теперь, после его смерти, все изменилось?

- Голубая кровь, все дела. В смысле…

- Да понял я.

- Кровь-то у них самая обычная, красная.

- И то верно.

Некоторое время оба молчали.

Энсадум, который уже начал думать, что слуги ушли, понемногу выглянул из своего убежища.

Они были там. Только теперь, похоже, к ним присоединился кто-то третий… Присмотревшись, Энсадум понял, что смотрит на полный рыцарский доспех, поставленный в коридоре для украшения (или устрашения?). Один из слуг опирался на него, выдыхая дым в отверстия в латном шлеме, из-за чего казалось, будто доспех горит изнутри.

Энсадум вновь скрылся за вазой. На ее боках черным по красной глазури были нанесены силуэты танцующих людей: руки и ноги гротескно вывернуты, головы повернуты вверх будто танцоры внимают некой небесной музыке. Похожим образом во время приступов выворачивались руки Завии. Интересно, какую музыку слышал он?

– Когда-нибудь задумывался, как они это делают? Ну, узнают, что кто-то умер?

– Кто, практики?

– Да что практики… Кураторы. Курсор.

– А что?

– Енох ведь сказал, что практик приехал.

– Ну?

– Откуда приехал? Как приехал?

– А какая разница?

– Сам подумай.

Энсадум, который ничего не понимал в этом странном разговоре, мог лишь продолжать сидеть в своем ненадежном укрытии, и слушать. Ненадежном – потому, что прятки закончатся сразу же, стоит кому-либо появиться из противоположного конца коридора.

Тем временем разговор продолжался:

– Откуда приехал? Откуда мог?

– Из города, откуда ж еще?

– А ближайший?

– Ближайший? Херув.

– Значит, Херув. Полдня пути. Тебе виднее, ты конюх.

– Конюх, а не кучер.

– Какая разница! Так полдня или как?

– Полдня, может дольше. По такой погоде уж, верно, дольше.

– Ну?

– И что с того?

– А то, что практик должен был выехать из города раньше. Когда мальчишка был еще жив, понимаешь? Он еще не умер, а практик уже ехал…

Удушливый сигаретный дым наконец достиг ноздрей Энсадума. Он изо всех сдерживался, но все же чихнул.

Минуту царила тишина, а затем:

«СЛЫШАЛ? – КТО? – ГДЕ? – А, ХОЗЯЙСКИЙ ЩЕНОК… – ХВАТАЙ ЕГО!»

Энсадум выпрыгнул из-за вазы. Та рухнула и покатилась по коридору, фигурки танцоров замелькали в иступленном танце.

Крепко дохнуло алкоголем, потом, чем-то гниющим. Энса почувствовал, как мозолистые руки (явно больше одной пары) тянут его за шиворот, щиплют за загривок, больно выкручивают уши.

Внезапно он понял, что ошибался. Это хозяина – его отца, – слуги боялись и уважали. Наверняка они побаивались (и точно уважали) его мать. Слушались бы даже Завию – будущего наследника и владельца дома, не будь он так болен. Однако его, Энсадума, никто всерьез не воспринимал. Здесь же, на той половине дома, где обитала прислуга, у него было так же мало шансов, как и в трущобах незнакомого города. Бить его конечно не стали бы, но за уши оттаскать могли.

«ТАК И ЗНАЛ – ШПИОНИТ! – И ЧТО ТЕБЕ ЗДЕСЬ ПОНАДОБИЛАСЬ, МАЛЬЧИК? – ЯВИЛСЯ ПОДСЛУШИВАТЬ? ЯВИЛСЯ ПОДСЛУШИВАТЬ, ГОВОРЮ!?»

Он уже не думал о том, кто эти двое или что скажет мать, увидев разодранную одежду и красные уши. Единственным его желанием было бежать, бежать подальше, бежать куда угодно, бежать без оглядки…

Вырвавшись, он рванул по коридору. Одна из дверей оказалась приоткрыта. Распахнув ее толчком, так, что со стены посыпались штукатурка, Энсадум вбежал внутрь. Сквозь шум собственного дыхания и оглушительный стук крови в ушах он слышал, как грохочут позади шаги.

Решетка! Где-то внизу здесь должна быть решетка, а за ней…

А если он ошибся комнатой? Если эта не та комната, не тот этаж, не то крыло? Что, если сейчас решетка закрыта мебелью?

Сколько он не был в этой части дома? Наверняка с того самого момента, как обнаружил секретный ход. Кто-то мог увидеть, что решетку открывали и прихватить ее парой винтов…

Однако решётка оказалась на месте. И даже не была прикручена.

Откинув в сторону тяжелые прутья, Энса нырнул в тесный лаз, головой в паутину, руками в комковатую пыль.

Едва он успел прикрыть за собой решетку и затаиться, как преследователи ворвались в комнату. Наверняка, если бы эти двое не были пьяны, они сообразили бы заглянуть в каждый угол, а так – застыли как вкопанные. Даже с такого расстояния на их лицах было хорошо различимо недоумение, ведь оба видели, как мальчишка вбежал внутрь, а теперь перед ними была лишь пустая комната.

Наконец один из них махнул рукой:

- А, черт с ним!

Затем они ушли. Из коридора доносились постепенно затихающие голоса: «ПОШЛИ НА ПРАКТИКА ПОСМОТРИМ. – А ЧТО ГЛЯДЕТЬ? ВОРОН ОН И ЕСТЬ. НАСМОТРЕЛСЯ Я НА НИХ В СВОЕ ВРЕМЯ».

Лаз был невысоким, тесным и пыльным. Свет проникал сюда сквозь многочисленные щели в стенах – удивительно, как никто не заглянул в одну из них и не обнаружил потайной ход раньше. Иногда Энса воображал, будто сам лаз – и есть настоящий дом. Возможно, такой, который населен собственными обитателями. И те в свою очередь считают их, хозяев особняка – паразитами и захватчиками…

Внутри стен невозможно было перемещаться иначе, чем ползком или на четвереньках. Даже Энсадум с его небольшим телосложением не мог вытянуться в полный рост. Взрослому наверняка пришлось бы туго. Иногда приходилось ползти словно в печной трубе, но нередко эти страдания бывали вознаграждены неожиданными открытиями (к примеру, Энсадум знал, где старая нянька хранит конфеты, которыми угощала его по праздникам, и время от времени подворовывал).

Открытия на этом не закончились, и вскоре он вновь оказался у комнаты брата. Там он увидел человека в старомодном цилиндре и длинном плаще. В этом наряде он действительно походил на ворона.

Перед ним был практик. Настоящий.

На столе был раскрытый саквояж, латунные застежки которого отливали кроваво-красным в свете горящих свечей. Похоже, практик только что закончил раскладывать инструменты и теперь смотрел куда-то перед собой.

Внезапно Энсадума посетила страшная догадка – процедура еще не началась, и практик только готовится к работе. Мальчик ощутил, как невпопад ударило и замерло сердце. Ему захотелось покинуть укрытие и немедленно бежать. Спрятаться где-нибудь, скрыться ото всех: слуг, домочадцев, родни. Но он не мог сдвинуться с места, и будто зачарованный смотрел сначала на затянутую черной тканью спину практика, который не двигался довольно долго, а затем на то, как тот поворачивается, берет со стола скальпель, поднимает его, а затем…

 

…Затем мальчик понял, что практик смотрит прямо на него. Не в его сторону. Не на стену, за которой он прятался. А прямиком на него.

На мгновение Энсадуму показалось, что практик видит его сквозь стену, хотя это было невозможно.

Мальчик постарался припомнить: может быть, в этом месте на стене в комнате брата есть нечто, что способно привлечь внимание? Соответственно, немигающий взгляд практика направлен не на него, а на что-то совсем иное? Но нет, ничего примечательного в той части стены не было.

Тогда может, он шумел, неосторожно пробираясь по узкому лазу? И здесь мимо. Энса готов был поклясться, что не издал ни звука. За все те дни, недели и даже месяцы, пока он изучал здешние лабиринты, умение проходить их абсолютно бесшумно пришло само собой.

Тогда что привлекло внимание практика, который так и застыл с поднятым скальпелем?

Только сейчас до Энсадума начал доходить весь ужас ситуации. Его брат там, в комнате за стеною, мертвый. Мать где-то рыдает, даже слуги ходят чернее ночи (не считая тех двоих), а он продолжает играть в детские игры. Страх быть пойманным внезапно сменился жгучим стыдом.

Странное дело: пока брат был жив, Энсадум не проявлял к нему никаких чувств… Однако теперь, когда он умер и попал в руки того, кто собирался выкачать из него всю кровь, Энса испытывал…. Стыд? Но разве можно стыдиться мертвых? И есть ли последним дело до того, какие чувства испытывают к ним живые?

Все это пронеслось у Энсадума в голове за считанные секунды, пока он вглядывался в иссиня-черные глаза практика, в которых отражался блеск поднятого скальпеля. А затем он вдруг пришел в себя, осознав, что может в любой момент ускользнуть так же легко, как попал сюда. Достаточно просто продолжить пусть по этим узким и неудобным тоннелям – и уже спустя несколько минут он в другой комнате, на другом этаже, в другом крыле здания. Это он и собирался сделать. Развернулся, чтобы двинуться дальше, прочь от неотрывно следящего за ним взгляда, но внезапно практик заговорил:

- Зрелище не из приятных, так ведь?

Голос оказался вовсе не таким, каким представлял его Энсадум. Он воображал себе грубый бас или скрежещущий фальцет, напоминающий писк загнанной в угол крысы, однако интонации, с которыми говорил незнакомец, были на удивление мягкими. И он по-прежнему смотрел прямо на Энсадума.

Прямо сквозь стену, подумал мальчик.

Он в свою очередь, не спешил отвечать. Вместо этого Энса рассматривал практика.

Не сказать, чтобы во внешности «ворона» было что-то пугающее. Загадочное, таинственное – да, но не пугающее.

Практик снял свою шляпу, которую положил на стол рядом, однако остался в темном плаще. Под плащом была простая дорожная одежда: землистого цвета камзол, брюки, черный ремень с серебряной пряжкой. Трудно было сказать, предписывалась ли  подобная форма одежды, либо конкретно этот практик выбрал ее по собственному вкусу.

Размышляя над этим, Энсадум всмотрелся незнакомцу в лицо.

Лицо практика было совершенно обычным, не старым и не молодым. Энсадум даже пожалел, что в нем не нашлось никаких примечательных (или пугающих) деталей.

- Не отвечаешь? – сказал неожиданно практик, - И не нужно. Знаешь, в  чем заключается работа таких как я?

Энсадум знал. В этот момент некий паук избрал тыльную сторону его ладони в качестве площадки для игр и он мягко сбросил его на землю.

- Наверняка слышал? – сказал практик.

Он закончил разглядывать скальпель и аккуратно отложил его в сторону. Теперь все его внимание было сосредоточено на некоем предмете, что лежал перед ним на столе.

- Понимаю¬, - сказал практик, - кто он тебе? Хозяин?

А! Он предположил, будто за стеной один из рабов. Это рассмешило Энсадума. В последний момент он зажал рот рукой, сдерживая рвущийся наружу смех.

Впоследствии Энсадум не раз осуждал себя за то веселье. Лишь годы спустя он понял, что желание рассмеяться было невротической реакцией ребенка на происходящее.

Судя по всему, какой-то звук вроде сдавленного хрипа все же достиг ушей практика.

- Друг? Нет… брат. Брат, верно?

Говоря это, практик открыл свой саквояж, сверкнувший на мгновение металлом челюстей, и погрузил внутрь обе руки.  Энсадуму показалось, что эти челюсти вот-вот сомкнутся на уровне локтей практика, однако этого, конечно же, не произошло. Вместо этого наружу появились какие-то приборы: опутанные проводами, трубками  -  сплошь стекло и металл.

- Видишь, - сказал практик, – В этом заключается наша работа. В сохранении ммм... самой основы того, чем человек был при жизни.

Если честно, то ничего подобного Энсадум не видел. Перед ним был лишь странно одетый человек и множество (очень много!) разнообразных инструментов. Глядя на все это, Энса не мог отделаться от вопроса, каким образом этот человек будет использовать их все. Все эти колбы, ножи, скальпели… Подобному с легкостью нашлось бы применение где-нибудь в операционной, но не в комнате брата.

Практик отступил немного в сторону и Энсадуму стало видно тело Завии.

Никто даже не удосужился переодеть брата. Он лежал в той же самой пижаме нелепой расцветки, которая стала еще ужаснее от покрывающей ее рвоты и крови, перемешанной со слюной.

С такого угла Энса мог видеть лишь часть шеи и подбородок брата, но этого хватило бы понять, что Завия мертв. Из-за болезни кожа брата была бледной всегда, но обычно желтоватого оттенка. Сейчас же она поражала белизной, как будто многократно перегоревший до состояния мелового порошка пепел втерли в кожу.

До этого Энсадум никогда не видел мертвых, а теперь понимал, что даже на таком расстоянии мог бы отличить бездыханное тело от живого человека. Каким образом? Просто присутствие кого-то живого в том же самом помещении воспринимается иначе. Присутствие же Завии… не ощущалось никак. С тем же успехом перед ним могла быть высеченная из камня фигура. И всё же внутри тела брата оставалось нечто, что при жизни делало его именно тем, кем он был, а после смерти призвано было продлить жизнь, пусть и в форме наиболее ярких воспоминаний.

Пока длилась пауза, практик заканчивал приготовления. И вот уже на стол оказались выложены ряды инструментов, среди которых мрачной глыбой стекла и металла возвышался насос. Энсадум, который в общих чертах знал сущность работы практика, приготовился увидеть худшее.

Практик немного помедлил, как будто давая возможность Энсадуму уйти, а когда тот не шелохнулся, задумчиво покивал.

- А знаешь, - сказал наконец практик, стоя над телом его брата с трубкой, на конце которой сверкала игла. Эта трубка была подсоединена к насосу, - Хорошо, что ты решил остаться. Не то что другие. Другие не понимают смысла нашей работы. Считают ее отвратительной, позорной. Есть и такие, кто думает, что мы приносим смерть.

Энсадум лишь покачал головой.

Практик этого видеть не мог, тем не менее, сказал:

- Вот и хорошо. Думаю, из тебя вышел бы достойный практик.

Энсадум хорошо видел, что произошло дальше. Как «ворон» подсоединил трубку с иглой к телу брата, как стал качать кровь, как темная маслянистая жидкость заполняла одну колбу за другой.

Они приходят за кровью, говорил кто-то из слуг о работе практиков, и прочие поеживались от страха.

Порочные люди, говорили другие. Ибо кто еще согласиться на такую работу?

Теперь же Энсадум увидел смысл и даже красоту в том, что делали практики. С их помощью мертвые могли оживать. Их воспоминания, которые сохранятся в виде жидкой эссенции, в которую переработают кровь таких как Завия и самого Завии, смогут храниться бесконечно, и возможно однажды кто-то решит к ним прикоснуться…

Энсадум не стал дожидаться окончания процесса. Вместо этого он вернулся тем же путем, что и пришел. На третьем этаже он протиснулся в вентиляционное отверстие, предварительно сдвинув решетку в сторону, и устроился на верхней ступеньке лестницы. Оттуда он видел, как практик покидает комнату брата, о чем-то коротко говорит со слугой, кивает матери. И в последнюю минуту, прежде чем начать спуск по лестнице, вдруг поднимает голову и пристально смотрит на Энсадума…

Завию похоронили несколько дней спустя. Энсадум смотрел на крышку закрытого гроба, и почему-то думал не о брате, а о практике, и о его последних словах, а еще том взгляде, который «ворон» адресовал ему.

Но главное – он размышлял о том, какой подарок сделала ему судьба, позволив отыскать тот проход в стенах. А еще он знал, что с этого момента и до конца жизни будет ежедневно задаваться немым вопросом, который так и не решиться задать вслух: что было в том пузырьке, который мать дала Завии?