Стайер. Изостудия Мета - 3. Пётр Баранов

   
   В интернете вы не найдёте ничего лишнего про художника Петра Баранова, - только то, что был он членом народной изостудии " Мета - 3" в городе Набережные Челны и всё, а между тем я - второй и последний художественный руководитель этого легендарного объединения художников - имею перед Богом и людьми обязанность рассказать о нём, как и о других своих товарищах всё, что знаю.
   Но знаю я о нём, к сожалению, мало, поэтому поведаю даже то, что и не следовало бы говорить.
 
   После крушения моего первого семейного брака я возвращаюсь из Подмосковья в город Наберережные Челны. Какое - то время пытаюсь заниматься цветочным бизнесом, помогая своей сестре Марии продавать цветы в подземном переходе на остановке "Райисполком".
   Вешаю по утрам в мрачном подземелье электрическую лампочку, раскладываю деревянный стол, исправно плачу определённую мзду рекетирам.
   Вскоре будущий мой кум, тоже художник и поэт, Николай Кудрявцев уговаривает меня бросить малоперспективную, по его мнению, цветочную торговлю и стать помощником в его брокерских манипуляциях. Я поддаюсь на провокацию, ухожу от сестры и начинаю заниматься каким - то мутным делом, - пробуем с Николаем торговать "КамАЗами", которых у нас нет.
   Мой рабочий день начинался с того, что утром я ехал в гостинницу "Татарстан", совал под двери объявления и торопился домой или к пьяному Кудрявцеву принимать телефонные звонки.
   Коля находился уже продолжительное время в запое, страдая от развода с женой Надеждой.
   Дома у себя я "посадил" на телефон свою ранее парализованную, но уже отходившую от болезни  маму, написав ей на листочке: какие есть марки "КамАЗов" и сколько они стоят.
   Скоро старушка мама смело отвечала на звонки, называя миллионные цены  на несуществующие грузовые автомобили.
   Иногда звонили кавказцы, делая ударение на то, что они чеченцы, что им нужны партии "КамАЗов", - это было до первой чеченской войны. В поисках машин мы звонили на разные номера, нам тоже звонили...
   Постепенно я начал понимать, что эта телефонная чехарда - замкнутый круг, внутри которого автомобилей просто нет и взять их неоткуда.
   Я сказал Коле, что работать с ним больше не буду, что пусть он бухает и дальше, если у него много денег, а у меня их уже нет...
   К сестре я тоже не вернулся, решив раз и навсегда покончить со всякого рода бизнесом и пошёл в изостудию "Мета - 3", снова просить мастерскую.
   Художественный руководитель Сергей Кузьмин сказал мне:
   - Конечно, возвращайся, твоя мастерская всё ещё свободна.
   Я снова почувствовал себя уверенно в этом мире, Живопись - вот источник моего оптимизма и больше я никогда ей не изменял.

   В это время в "Мете" и появился Пётр Баранов, как -то тихо.  Он получил бывшую мастерскую Олега Осипова, некогда протеже Валерия Егорова, - и тот, и другой исчезли из студии, как прошлогодний снег, и только память о них продолжала жить в наших сердцах. Они ещё появятся в разное время в разных образах: Валерий, как иеромонах, Олег - бизнесмен, - покатать на машине, - но это были уже не художники.
   Пётр вёл себя осторожно, как буд - то реабилитировался после тяжкой болезни, - вид у него был не важный, глаза имели провальный вид на худом лице, и только усы придавали его облику ещё некую солидность.
   Постепенно Пётр приходил в норму, фас его округлялся, язык развязывался. Со временем я догадаюсь, что это он отходил от алкогольного психоза.
   Ростом он был с меня, под метр восемьдесят, хорошего телосложения. Как - то признался, что в юности занимался боксом. А ещё поведал,что до Маши у него уже был брак.  Тёща и жена хотели сделать из него послушного трудолюбивого мужика, но он взбрыкнул.
   Я посчитал его неспособным к физическому труду, но Пётр как то раз попросил меня помочь ему отлить гипсовую голову некой преподавательнице рисования. Я помог. Он уговаривал меня и дальше сотрудничать с ним, но я отказался. Мне легче и быстрее было написать пейзаж и продать за хорошие деньги, чем делать столь грязную и дешёвую работу.
   Он отлил ещё пару голов, выпрашивая у Кузьмина гипсы из учебного класса и снимая с них формы. Поэтому в мастерской его царил бардак, как на стройке и было так тесно, что только один узкий проход к лежаку был свободен.
   Нрав у Петра в целом был добрый, но за внешним спокойствием таилась нервозность. Однажды я на себе испытал вспышку его гнева.
   Мы договорились с Петром, что он познакомит меня с каким-то Сынковым, которого я в то время ещё не знал, тоже художником, буд - то бы очень интересным. Баранов говорил о нём, как об очень значимой в городе фигуре. Оказывается, мы с Петром даже назначили дату и время, что бы встретится где - то на остановке , и он проведёт меня к Сынкову. Но я забыл.
   И вот нахожусь я у себя в мастерской с одним из наших же художников, и врывается Петя, - а может, и постучался, и я его, ранее культурного, беспечно впустил, Суть в том, что он начал орать! Неожиданно и дико! Мы молча слушали,  обескураженные его состоянием.
   Внутри меня стало расти чувство вины, что это я стал причиной нервного срыва человека.
   Пётр, не переставая орать, прошёл к стулу и сел.
   А когда он затих, я сказал:
   - Петь, прости! Забыл, правда...
   Оказывается, легко одетый, на улице он прождал меня чуть ли не час, - а была холодная осень.
   Я заметил, что он выпивши и предложил выпить ещё, на том и помирились. И больше никогда между нами не было таких пограничных сцен.
   С Сынковым я, в итоге, познакомлюсь, когда он сам придёт к нам в "Мету" и - не раз. Ему понравится, как я пою под гитару и не понравится, когда я, став руководителем изостудии, буду избегать панибратских попоек. Он так и скажет, и - очень серьёзно, когда зайдёт ко мне в мастерскую: 
   - Жень, бляха - муха (это его любимое бранное слово ),ты нехорошо поступаешь.
   - В чём же?
   - Ты пьёшь один, не в компании. Это плохо кончится...
   И с этим нельзя было не согласится. Я, действительно, "снимал" стрессы спиртным,- по другому не умел,- но делал это уже отдельно от всех, что бы меня, как должностное лицо, не упрекнули ещё и в пьянках с "подчинёнными".
   Алкоголь сыграл роковую роль в судьбе самого Виктора Сынкова, - талантливейший художник, обладавший лаконичным творческим даром графика - философа повесился.
    Пишу свои воспоминания о художниках, не приукрашивая их жизни, как  искусствоведы. И себя не жалею. Не навожу лоск ни на чьи портреты, не ретуширую характеры. А уж о Петре Баранове мне, вообще, тяжело писать, как буд - то снова переживаю то смутное, дьявольское время.
   Я долго не мог понять почему Кузьмин взял его в студию? Может быть, Пётр уже показал ему что - то из своего, - скорее всего - фото, но только не нам. Если я представил на суд творческой группы около десятка своих картин, когда пришёл в "Мету - 3", то Баранов ничего
   Да откуда им было взяться, картинам его, если он до этого сильно пил.
   Многие художники нигде не работали официально. Даже на заводе КамАЗ не было денег на зарплату, вместо них выдавали талоны на питание и одежду. Мы  не только творили, но и жили в своих мастерских, далеко не отходя от мольбертов, безумно радуясь, если удавалось что - то продать редким  любителям живописи или "новым русским".
   Коммерция диктовала своё, а Кузьмин требовал с нас всё ещё творческие сюжеты на выставки, хотя сам писал пейзажи на продажу.
   Пожив немного в Подмосковье, часто бывая в столице, я нагляделся, посещая выставки, на разных художников, - особенно моё внимание привлекало современное искусство, - и пришёл к убеждению, что картины метовцев необходимо везти в Москву.
   Сергей Кузьмин в летописи нашего города не только известен, но и по - человечески ценен тем, что  способствовал образованию изостудии как для  взрослых, так и для детей, доведя её до звания - народной; сколотил мощную творческую группу, организовав некоторым художникам годичные стипендии от какого - то еврея банкира и автозавода; подключил Фонд Культуры к закупке у нас картин для Галереи Современного искусства, им же созданной, но момент нашей возможной поездки в столицу с его стороны, на мой взгляд, был упущен. И это, пожалуй, моя единственная критика в адрес первого руководителя, - ведь в то время прорывной интерес Запада к русским художникам был большим, но кратковременным, - кого - то и из нас могли заметить и раскрутить, и где, как не в Москве можно было показать себя. Правда, один из нас позднее всё - таки доберётся до Голандии - Владимир Мышов - но это уже другая история.
   ...Наступали тяжелейшие времена в политической и экономической жизни страны.

   Пётр первое время держался стойко. Может, иногда и прикладывался к рюмке, но не в студии, а если и в студии, то нормировано, - тогда я за ним пьянства не наблюдал.
   Однажды он официально пригласил меня подняться к нему на этаж, попить чаю. С ним была жена Маша, татарочка по национальности, наш Рустем Латыпов и ещё одна странная пара, - холёного вида парень в "штатском" и такая же представительная девушка.
   Я никогда не наблюдал у него ранее гостей, таких отличных от нашего дикого "богемного" общества.
   Мы с Рустемом Латыповым предложили взять к чаю чего - нибудь покрепче, но остальные категорически запротестовали,и мы вынуждены были "соображать" на двоих, отлучаясь время от времени в мастерскую Рустема на этом же этаже.
   Баранову как буд - то было неудобно за нас перед гостями, а мне было странно видеть его смущающимся по обычному и привычному для всех нас "поводу".
   Зашёл разговор о политике того времени. Я возмутился, что забросили строить БАМ, как крайне необходимую северную артерию для экономики нашей страны, что правительство легло под Запад, а нужно было выбирать азиатский вектор.
   - Это для Азии мы - почти Европа, а для самой Европы мы - азиаты со свинным рылом в калашном ряду! - красноречиво высказывался я.
   И тут гость Петра грозно и начальственно прикрикнул на меня, смяв разговор,
   Я, должно быть, на миг протрезвел, разглядев в нём человека из "конторы", перевёл взгляд на в конец смутившегося Петра и позвал Латыпова пойти покурить. В коридоре, разозлившийся, сказал, что не хочу возвращаться в неприятную мне компанию и ушёл к себе в мастерскую спать.
   На другой день Пётр, виляя, пытался что - то сказать в защиту своего гостя. Я отмахнулся: и так, мол, всё ясно и попросил больше не приглашать меня на встречу с чужими людьми.

   Может быть, Пётр Баранов и дальше тянул бы с написанием своих картин, но приближалась наша юбилейная выставка - 15 летние народной изостудии "Мета - 3" .
   Пётр оказался пуантилистом! Я впервые воочию, а не на репродукциях, увидел картины этого направления в живописи и искренне восхитился терпению Баранова, с которым он точками наносил сметанообразную краску тонкими кистями на холст.
   Это были "корявые" натюрморты, - плывущие формы чайников, чашечек, подстаканников, кувшинов и тарелок. Лично я смысла в этом никакого не видел. Галлюцинации - да и только. Так бывает, когда пьяным долго смотришь на кухонный стол, и предметы на нём начинают "плавится". Тем не менее - художественная находка! Можно всю жизнь без проблем разрабатывать эту тему, варьируя лишь формы предметов и меняя колорит. Мне думается, сей труд приводил расшатанную алкоголем нервную систему Петра в стабильное состояние.
   Я тоже однажды прибегну к подобной послезапойной психотерапии, восстанавливая свои нервы и координацию рук, аккуратно малюя буддийских богов. Их замысловатые одежды, плюс окружение: горы, вода, цветы, рыбы и животные сольются в приятный моему глазу яркий цветной ковёр,
   - Петя у нас инженер, - оторвавшись от созерцания его картин, с ехидцей скажет Рустем Латыпов, сторонник экспрессивной живописи, поклонник Фешина.
   Баранов, как и многие из нас, курил сигареты без фильтра, крепкие и дешёвые, шевеля усами и своеобразно поплёвыя без слюны, освобождая тем самым губы от табачного мусора.
   Он однажды не на шутку сцепился с  методистом Майзельсом. Николай был на вид физически крепче Петра, всегда трезвый, и усы у него были темнее и гуще. Драка произошла на внутренней площадке второго этажа, за закрытой дверью. Мы, вроде бы, выпивали вечером с Петром в моей мастерской, и у Кузьмина с Майзельсом лопнуло терпение, - они пришли с ультиматумом.
   Парни обменялись ударами, правда неуклюже, вскольз... Мы с Кузьминым не торопились разнимать их, взбешённых. В борьбе они рухнули на пол, вцепившись друг в друга, - и хорошо, ни у того, ни у другого не было возможности свободно бить руками. Вскоре они устали бороться и пришли к миру.
   Когда я сам стал руководителем, то прочувствовал, как тошно от того, что художники пьют в своих мастерских.
   Великодушная администрация из двух человек простила нас,  но сделала очередное "последнее" предупреждение. Ранее под её натиском покинул студию Слава Люльков, - художник талантливый, но запойный. Трезвым выдавал на гора огромные, яркие по цвету и замысловатые по рисунку картины с сюрреалистическими сюжетами, как массонской, так и христианской направленности, - и они, как стержень, могли держать на себе любую, даже самую захудалую выставку. Но Слава, большегрузный и грозный в опьянении, действительно, достал тогда всех в студии своими агрессивными запоями.
   Пётр любил заходить ко мне, так как я не тяготился гостями даже во время работы, что удивляло тех, кто творил в одиночестве, запершись. К ним относился и сам Баранов.
   Однажды он и бука Шмаков провели у меня весь вечер, наблюдая, как я, не особо отвлекаясь на их присуствие, писал варяга, высадившегося с дракара на берег - первая часть диптиха. Во второй части - копии с "Валькирии" Константина Васильева -  рыцарь будет лежать уже убитым, широко раскинув руки, выронив меч.
   Когда я принесу эти картины, заказанные братвой 23 комплекса к ним в кафе "Замок", они мне скажут:
   - Ну, ты реально нарисовал себя.
    И заплатят мне миллион "деревянных", как договаривались. Я был тогда, пожалуй, вторым в студии, после Кузьмина, умеющим продавать свою живопись. Неплохо, должно быть, зарабатывал и Виктор Михайлов, но он слыл закрытой шкатулкой, и мы о его доходах практически ничего не знали в отличии, например, от Серёги Скварникова, который, в лучшие для него времена, по - купечески сорил деньгами, но только потом спился.
   Диптих с викингом я писал уже в мастерской Люлькова, - в неё, большую по размеру, меня силой перевёл сам Кузьмин. Я упирался, не желая становиться штрейхбрейкером, - Вячеслав был мне другом, он единственный из всех художников, кто взялся иллюстрировать мой персональный сборник сказок. Но Слава сам одобрит мой переход в его мастерскую, сказав, что лучше пусть буду я, чем кто -то другой.
   На 15 - ти летие "Меты - 3", Пётр Баранов выставился хорошо. Картины его пришлись по вкусу как нам, так и публике, - свежо, ни на кого не похоже. 
  Геннадий Шмаков, моментально реагирующий на любые новшества, - даже на бредни по радио японского сектанта Сёки Асахары, - тоже на короткое время увлечётся пуантилизмом, только используя в работе не кисти, а шприцы. За малый срок, он наплодит своих картин больше, чем наш Пётр за всё время в студии. Да вот "плоды" Гены будут выглядеть "муляжами".  "Инженерия", выражаясь языком Латыпова, тут не прокатила, оказывается и в пуантилизме требовалось творить с умом. Казалось, что - точка? - это же не линия, не мазок, - но вот, подижь ты, и в ней живёт трепетная душа художника!   

   Как -то я был дома. Зазвонил телефон. На проводе - Баранов, - вежливо попросил меня зайти к нему и по дороге взять бутылку пива; назвал свой адрес во втором комплексе.
   Я пришёл. Петра обрадовало ещё и то, что взял я два пива и сам пить отказался.
   Двухкомнатная квартира - склеп, жильё пьющего человека, - угрюмый минимализм. Жена его Маша, тихая татарочка с курчавыми волосами, работавшая, если не ошибаюсь, где - то медиком, давно, наверное, разочаровалась устраивать семейное гнёздышко. Что толку? Очевидно,  мой товарищ во время пьянок уносил из квартиры хорошие вещи.
   Похмелившись, Пётр решил развлечь меня двумя весёлыми рассказами из жизни в своей квартире на первом этаже.
   Один раз он извлекал спирт из клея. Спирт пустил по назначению, а тягучий сгусток скинул в унитаз, который забил санузел, и дерьмо со всех верхних этажей полилось из "очка" в квартиру.
   Спас положение сантехник. Петя, вызвав его, не признался, что это он набедокурил, и сантехник полчаса нещадно материл несуществующих алкашей сверху, пока чистил забитую клеем трубу.
   Второй рассказ касался его тёщи. Заметив моё неподдельное удивление от вида огромного тёмного пластелинового шара, Баранов заверил, что это осталась лишь жалкая часть от того, что было.
   Увлекаясь скульптурой, он слепил в натуральную величину фигуру чёрного человека из пластелина.
   На беду приехала из деревни тёща, открыв дверь своим ключом, она стала обходить квартиру. Во второй комнате, наткнувшись на чёрную статую, она потеряла сознание.
   ...Уходил я от Петра с тяжёлым грузом на сердце.

   Однажды Пётр, будучи в студии, спросил: смогу ли я проводить его до больницы? Я, конечно, согласился. Он зашёл к Кузьмину предупредить, и мы поехали с ним на обычном автобусе в Медгородок.
   Баранов был молчалив, я его ни о чём не спрашивал, только наблюдал, что бы с ним всё было в порядке по дороге.
   Мы поднялись на второй этаж пустынного здания, - никаких очередей, большие цветы в больших горшках. Он снова попросил меня подождать, я без лишних вопросов согласился. Кое где на стенах помещения висели приличного письма картины, в которых узнавалась рука знакомых мне авторов из Худфонда.  Подивился: откуда у больницы деньги на закупку картин?
   Ждать в сумрачном холе довелось долго. Наконец, Пётр материлизовался, оживлённый; попросил унести какие - то его вещи в пакете и распрощался со мной, поблагодарив. Было видно, что он здесь не первый раз.
   До меня стало доходить, что это не простая больничка. В студии я узнал от Кузьмина, что проводил Баранова в ПНД - психо - неврологический диспансер.
   Наступит день, когда по его следам приду туда и я.

   Наша страна того периода находилась на грани самоуничтожения. В телевизоре плясал пьяный Ельцин, Чубайс раззорял государственные предприятия, даря их направо и налево иностранным инвесторам; интеллигенция от культуры и науки выживала за счёт челночной торговли на рынках;  проститутки и бандиты всплыли на верх и стали лубочно зловещей элитой постсоветского общества.
   Пётр Баранов был начитан и добр, любил джаз, что меня по началу удивило, но ближе знакомясь с его "свободным" внутренним миром, я понял, что это как раз нормально.
   Помню его слова:
   - Выхожу из дома в смутной надежде, чем - то заняться, поброжу по городу, а ноги, в итоге, всё равно приводят в студию.
   "Мета - 3" манила к себе всех неприкаянных. Здесь можно было в непринуждённой обстановке, набрав дешёвого спиртного с нехитрой закуской, отключиться от тяжкой действительности в кругу разбитных художников и их картин.
   Но рука рынка дотянулась и до нашего горла. Завод КамАЗ отказался финансировать свои культурные образования,  ДК стало назначать нам цены за мастерские, которые росли с каждым месяцем. Только об этом в другой раз, что бы не отходить от повествования о Петре Баранове.

   Как - то в "Мету - 3", когда я был уже руководителем, зашёл мой армейский друг Айдар Гарайшин. В это время у меня торчал в мастерской Пётр. Он быстро сообразил, что лучше не уходить, - Айдар был возбуждён, сообщив, что вот только побывал в лопаюшемся банке и чудом сумел выбить из него свои деньги, - он работал в какой - то фармацевтической фирме исполнительным директором.
   Сходили в магазин, набрали необходимого. Говорили обо всём весело. Я поведал, что преобразовываю мрачный учебный класс на первом этаже в выставочный зал, в надежде, что он будет самоокупаем. Но вот спалил дрель Володи Мышова, не расчитав на неё нагрузку и теперь нет денег возместить ему убыток. Ещё надо ставить решётки на двери и окна, если хотим торговать картинами.
   Айдар достал из барсетки деньги:
   - Вот миллион, только потрать на студию, не на себя.
   Надо ли описывать мою реакцию с Петром на неожиданно привалившие нам деньги!
   Айдара понесло, - он предложил позвать одну дежурную свою подругу... Я заметил, как Пётр тайно мотает мне головой и удержался от предложения друга. Айдар согласился не портить хорошего вечера женским присуствием.
   На его деньгия я куплю новую дрель уже отчаявшемуся Мышову, а потом и подержанный видеомагнитофон, который станет нам, дремучим совковым художникам окном в развратный мир западной цивилизации. И это только две незначительные вещи на целый миллион россиийских рублей!
   В мастерскую мою вечерами стали набиваться художники. В воздухе, синем от табачного дыма можно было вешать не топор, а кувалду.
   - Всё - таки западные женщины раскрепощённые, не то, что наши! - Щурясь, как кот, высказался однажды Рустем Латыпов.
   Я промолчал, но Баранов горячо возразил:
   - Чё ты несёшь? А если твоя дочь станет такой?!
   Пётр меня приятно удивил своей нравственностью. Он мне и в церковь предложил сходить первый раз на службу. Я, как тонущий, цеплялся за любые предложения, что бы избавиться от пристрастия к алкоголю.
   И сходили, в храм Вознесения Господня, что в селе Боровецкое. Только это меня тогда не зацепило, и я ещё много лет жил без Бога.
   Валерий Егоров и Пётр Баранов первыми в нашей изостудии "Мета - 3" склонились к христианской вере, но тоже продолжали, как все, бухать. Легкомыслию, с которым постсоветское население употребляло спиртное, можно было только дивиться. Вспоминается анекдот, где хозяйка корчмы, приказав пленить монаха, в шутку предложила ему за свободу на выбор три греха: первый - переспать с ней, второй -  досыта наесться мяса и третий грех - напиться. Монах, как самое безобидное, выбрал вино. В итоге он, пьяным, зарезал барана, нажрался мяса и изнасиловал хозяйку.
   
   Вспоинается мероприятие в предверии Нового года, которое мы проводили совместно с литобъединением "Орфей" у нас в изостудии "Мета - 3" на 1 этаже. Народу много, но места хватало и для застолья, и для танцев. Было весело, а когда изрядно выпили, то, вообще, поймали кураж. Я на правах хозяина руководил торжеством.
   Утром заметил на общей вешалке одинокое женское пальтецо. Подумал, что кто - нибудь оставил из учеников преподавателя живописи Виктора Михайлова, как вторую одежду, - в учебном классе было прохладно.
   Так вот пальто это висит и висит который день. Наконец, я удосужился спросить у Михайлова:
   - Чьё это?
   - А, одной дырки!
   - В смысле? - удивился я его грубости.
   Он пробубнил, что пальто осталось с празднования Нового года. Нелюдимый Михайлов, вообще, говорить с людьми нормально не умел.
   Когда на общем собрании выбрали меня художественным руководителем студии, он затаил обиду.на столь несправедливое, по его мнению, решение. У него есть художественное образование - училище, у меня - нет. И впоследствии эта обида проявится, а пока, что я, на правах начальника, вынужден был контролировать иногда обстановку. Но я ему сразу сказал, что в его учебный процесс вмешиваться не буду, -  некомпетентен. Так было ещё с одним преподавателем - Натальей Петровной.
   А потом я узнал от Динары, занимавшейся лепкой из глины, что это буд -то бы я приставал к одной поэтессе на вечере, и она, бедная, убежала от меня по морозу без пальто! Но потом выяснилось, что несостоявшимся насильником был Баранов Пётр, только вот фамилию пострадавшая назвала, почему - то, Прохоров, и описанная мастерская в её повествовании не моя фигурировала. Да и как я мог, даже не надолго, отлучится с мероприятия, проходившего на первом этаже, когда сам неотступно его вёл,  ещё и под контролем моей невесты и будущей жены Лии?
   А случай этот я привёл к тому, что нравственный и набожный Пётр тоже, как монах из анекдота, пьяным "потерял свою честь" и меня едва не ославил, художественного руководителя народной изостудии "Мета - 3". Что бы о нас подумали в городе? Пафос, конечно, шутливый, но хорошо, что история не имела уголовного продолжения.
   Надо было видеть виноватые глаза Петра, когда он объснялся со мной...

   Ещё один анекдотичный случай с Петром Барановым.
   Должна была прийти журналистка, - взять у меня интервью про нашу студию. Я где - то не надолго задержался.
   Прихожу, а наш всеми любимый в городе примитивист Платон Перелякин, роста низенького, но вида важного встречает меня с вытаращенными глазами:
   - Ты где ходишь? Тут такое было! Приходила молоденькая журналистка, девчонка совсем, - нарвалась на Петра. Стала спрашивать о духовности. А Пётр, как начал орать: где здесь духовность?! Где?! Журналистка - ноги в руки и бежать!
   Я представил орущего Баранова, вспомнив случай, когда сам попал под его гнев, забыв о встрече с Сынковым и содрогулся. И не стал звонить журналистке о повторной встрече.

   Важная деталь в биографии Петра и его жены Маши, - не знаю её татарского имени, - были ли у них дети? Я видел однажды с ними мальчика,и они представили его мне, как сына. Но, почему - то, вкралось сомнение, что он им не родной по крови, - уж очень был от них отличен. Ещё вспомнилась краткая заметка Баранова о сыне: мальчик, однажды по - взрослому сказал родителям, что хочет жить лучше, не так, как они живут сейчас, - в нищете...

   После расформирования изостудии я шёл по третьему комплексу от сестры. Дорогу мне преградил какой - то страшный мужик запойного вида, пытающийся со мной заговорить. Я с ужасом узнал в нём Петра Баранова и гневно отстранил. Уходил не оглядываясь, наплевав на то, что обо мне в эту минуту думал Пётр.
   Потом я узнал, что Баранов поехал жить в большое татарское село Саклобаш, к родителям жены. Я наивно подумал, что он всё же отправился туда творить.
  Наш багетчик Али тоже перекочевал в Саклобаш из Тарловки со своими деревообрабатывающими станками. Это я, когда не существовало даже художественных салонов в городе попросил его делать багет для всех художников, за что он был мне потом благодарен. Ведь это помогло ему благополучно выживать, когда простому населению  было крайне трудно с наличием денег.
   Так вот Али на мой вопрос: как там наш Петя? покривился. И я всё понял.
   Однажды на Сабантуй Али забрал меня в Саклобаш оформить рекламные праздничные щиты. К Петру я не попросился. Мне хватило увидеть вдали фигурки людей, озабоченно идущих друг за другом змейкой.
   - Пётр тоже, наверное, с ними, - усмехнулся Али.
   - А что, у вас в татарском селе тоже такие есть? - удивился я.
   Немногословный Али только отмахнулся.
   Но вот спустя, наверное, год - полтора ко мне в квартиру заявился Баранов. Трезвый и бодрый! В руках пакет с каменно замороженным кусочком мяса.
   Я, често говоря обрадовался, - но не мясу, а трезвому Петру. Как хозяин, робко предложил ему отметить встречу. И получил такое же робкое согласие. На мой вопрос: зачем он приехал в город, Пётр что - то невнятно ответил.
   Мастерской у меня после "Меты" не было. Пробовал снимать помещение в детском садике, напротив дома, но не надолго, - заведующая побоялась проверки. Заплатил я за полгода аренды не деньгами, а картиной "Зима", 60 на 120 см., которая украсила лестничный пролёт. Получилось хорошо! Когда водил и забирал сына и дочку из садика, сам любовался своим пейзажем.
   Так что мастерскую пришлось оборудовать в своей квартире, в спальной. В ней я и постелил на полу Петру, оставшемуся у меня ночевать, который, захмелев, стал вести себя грубо: просил песен под гитару, сам начинал громко орать, пугая детей. Я пригрозил ему, что выгоню. Он несколько притих.
   Ночь я провёл бессонную, - Баранов то и дело молча шарахался по квартире.
   Рано утром он ушёл, немногословный и смурной.
   Я понял, что Пётр неизлечимо болен. И приехал он из деревни в Челны попить водки. Вчера - у меня, сегодня, наверное, пойдёт к Сынкову, а с завтрашнего дня с Сынковым - по всем художникам, кто примет.
   Это была последняя наша встреча.

   Потом я узнал, что Баранов уехал то ли в Москву, то ли в Питер к солидному человеку, поклоннику его творчества, пообещавшему ему помощь. Как то смутно во всё это верилось. То есть, в обещанную ему помощь верилось, но уже не верилось в самого Петра. Для того, что бы выбраться из бездны, в которой он пребывал, у него не было сил. И я это видел...
   Вскоре Пётр Баранов умер.
   Подвал ритуальных услуг, куда я устроился работать художником, после работы грузчиком в мебельном магазине, находился во втором комплексе, где была рядом  та самая квартира, куда я заходил в гости к Баранову.
   И надо же было мне по весне на улице столнуться лицом к лицу с Машей, его женой! Тихой, с грустной улыбкой. Я сразу понял, что это не спроста, что это Пётр свёл нас, что бы сообщить мне о себе.
   - Похоронили Петю в Оптиной пустыне, - сказала она. - Брат увёз.
   Так вот, кто был тем самым "солидным" человеком, обещавшим ему помощь!
   И Пётр поехал, но было уже поздно...А, может быть, и вовремя... это как посмотреть...