Девушка, не ставшая 3-й. Ч. I гл. 88-93

Повесть находится в ОТКРЫТОМ БЕСПЛАТНОМ  доступе.
Предыдущие главы  - http://proza.ru/2024/08/19/971
=====

88

Одним из бесчисленных ограничений для советского человека в чужой стране был запрет иметь рубли.
Считалось, что даже жалкие, ничем не обеспеченные «казначейские билеты» во вражеских руках подорвут экономику СССР.
У  всех бойцов при отправлении из Ленинграда оставались какие-то деньги.
Командир собрал их и в Гродно положил в сберкассу.
По возвращении на строгую родину он снял деньги и по списку раздал обратно.
У меня было около двадцати рублей – почти треть стипендии – которые мама велела взять «на всякий случай».
Случая не находилось, я думал, что привезу их обратно.
Но когда поезд уже грохотал по унылым равнинам Ленобласти, меня пробило вполне конкретное желание их потратить.
Я ощутил всплеск: запоздалый, как и все у меня.
Я вдруг понял, что через сколько-то часов мы расстанемся с Ингой.
Она никогда не окажется рядом со мной, с лопатой в руках и без бюстгальтера под футболкой.
Никогда больше все с той же полуголой грудью Инга не полезет со мной в развалины, не окажется ближе, чем кто бы то ни было.
Мы никогда не выйдем рука об руку из общежития, не пройдемся по Лейпцигу, не прогуляемся по Берлину.
И в Ленинграде мы уже вряд ли продолжим общение.
У Инги шла своя жизнь, отличная от моей.
Факультеты наши были далеки друг от друга, как Большая и Малая Медведицы.
Ингин «психфак» стоял на набережной Макарова, у самой стрелки Васильевского острова, фактически в центре города.
Мой «матмех» еще в семьдесят девятом году переехал на границу Старого Петергофа, куда ворон костей не заносил.
Мы пересекались только с физиками – такими же мартышкинскими лишенцами.
Встретиться случайно мы не могли.
Для неслучайности требовались причины, а их, скорее всего, не имелось.
При всей своей космической глупости я осознавал, что прожить бок о бок целый месяц – это одно, а продолжать обычное существование в прежнем режиме – совсем другое.
Привычность и необычность базировались на разных китах.
А черепахи расползлись.
Но у нас - еще «у нас», а не просто «у меня» - оставалось время побыть вдвоем.
И я решил, что приглашу Ингу в вагон-ресторан.

89

Мне шаг казался серьезным
Сцены в вагоне-ресторане были обычными для фильмов про взрослую жизнь, хотя сам я в этом заведении ни разу не был даже с родителями.
Разодевшись, как павлин, я прошел к девчоночьему купе, поскребся и вызвал Ингу в коридор.
Как и в Лейпциге, на ресторан она согласилась сходу.
Правда оглядев меня с головы до ног и обратно,  несостоявшаяся девушка № 3 попросила позволения идти в чем есть.
Полосатая черно-белая футболка и знакомые бриджи подчеркивали Ингину стремительную фигуру.
Но все-таки меня покоробило.
Поход в вагон-ресторан мне виделся чем-то занебесным и требовал соответствующего антуража.
По всему получалось, что Инга не отнеслась всерьез к приглашению, как всерьез не относилась и ко мне.

90
 
Уже через несколько минут, идя по шатающимся вагонным коридорам и глядя в Ингину спину, на которой – как обычно –  не проступала застежка, я понял, что не прав.
Все было с точностью до наоборот.
Я жил отдельно от всех.
Я пытался в последние часы напитаться заграницей.
По дороге из Берлина я выходил на вокзал во Франкфурте-на-Одере, в Познани и в Варшаве.
Я хотел выглядеть не русской макакой, возвращающейся в привычную клетку, а гражданином мира – хотя последнее словосочетание в СССР было ругательным.
Всякий раз я переодевался в свой неподражаемый голубой костюм.
На несколько минут, проведенных при цивилизации, я превращался в прижизненный памятник самому себе.
Соотрядовцы привыкли, что я живу отдельно от всех, никто не приставал, не обращал внимания на мои метаморфозы.
Инга ни с кем особо не дружила, но все-таки была социализирована.
Вернись она в купе и начни переодеваться, соседки тут же принялись бы выяснять причины.
Все могло кончиться худшим «лейпцигским вариантом»: с нами увязались бы какие-нибудь мочалки и испортили последние часы.
Идя напрямую в спортивном виде, Инга хотела побыть со мной вдвоем.
То есть на самом деле она ценила мое общество не меньше, чем я – ее.

91

Ничего занебесного в вагоне-ресторане не нашлось.
Там не нашлось вообще практически ничего.
Все запасы были истрачены по дороге через Германию и Польшу, пока тут ехали приличные люди.
После Гродно наш «шнельцуг» превратился в обычный поезд местного значения, постепенно заполняющийся белорусско-российскими тетками, кошелками и корзинками.
Из еды нам предложили только яичницу-глазунью, из вина осталось только кислое «Аликанте», которого никто не пил.
Выбирать не приходилось, нам подошло и то и то.
Мы сидели визави за узким столиком, смотрели в глаза друг другу и почти не разговаривали.
Каждый думал о чем-то своем.
Я пил глазами узкое Ингино лицо, ее челку, ее серые глаза и умную улыбку.
Она думала о чем-то своем, но не убирала руку, когда я касался ее пальцев.
Не говоря лишних слов, мы прощались друг с другом.
Время пролетело не как в поезде, а как в самолете.
Съев по три яичницы и выпив две бутылки вина, мы услышали, что  больше ничего не осталось, ресторан заперт и официантке пора на покой.
Все было кончено.
Никаких возможностей не осталось.

92

Когда я опять шагал за Ингой по переходам, которые качались куда существеннее, чем по пути сюда, меня пронизывали странные мысли.
Казалось, что мы не просто посидели перед возвращением в Ленинград, а завершили роман, который в Германии прошел всерьез.
Я не стал себя разубеждать.
Иллюзии были лучше реальности.
Сладкий обман преодолевал горькую правду.
Стоило считать, что у нас все когда-то началось, развилось и завершилось, чем осознавать, что ничего не было.

93

- Дай дураку стеклянную манду – у него хер застрянет, придется разбивать…
- Ты это к чему, Готтфрид? – уточнил я.
- К тому, что у тебя, ****ося, даже ничего не застряло, молоток не понадобился, - ответил друг.
- Ты прав, - согласился я.
Отчет о моей германской поездке получил адекватную оценку.
Иной и не ожидалось.
Мне вспомнилась Дрезденская Glaeserne Frau.
Вероятно, имей мозги, она точно так же насмехнулась бы надо мной.
- Ну ладно, не все так плохо. Многое впереди.
Готтфрид поднял стакан с немецкой водкой, посмотрел на свет, понюхал, выпил, глубоко выдохнул, еще глубже вздохнул, придал лицу матерное выражение и подытожил:
-…А еще говорят: «прожигатели жизни»!
Я вздохнул.
Повернуть отношение к жизни было почти так же сложно, как изменить походку.

=====
Следующие главы - http://proza.ru/2024/08/21/218