Старик

          
      Старик умирал молча. Он  много дней  лежал; вначале это была одна больница, потом – другая. Родных  рядом не было, последний год  его жизни протекал в хороших условиях: пансионат по уходу за пожилыми людьми (не государственный, а частный) – место, где предпенсионные мечты исполнились, жизнь  превратилось  в рай,  а все заботы о пожилом человеке  легли на плечи женщин. Это были особенные женщины, наверное, такие шли на фронт, выносили с поля боя беспомощных воинов, может,  и страдали, но при этом – жили. Кровь, немощь, запах смерти, ощущение конца жизни – уже никому  не казались чем-то пугающим!

     Сознание возвращалось, и картинки, мелькающие, четкие и размытые, сменяли  друг дружку. Что-то цепляло, а отчего-то хотелось убежать. Последний год был самым ярким: его окружали старики и старухи, шаркающие своими,  на пару размеров больше, тапками, надетыми на несколько носков.  Негнущиеся ноги, как костыли, и непроходящий страх упасть были  для старика препятствием. Препятствием  становились  и скользкий пол (для него он всегда скользкий), и ступенька, которую безрукие идиоты (а он был в этом уверен!) сложили  первый раз в жизни.  Если не считать пластилиновых ступенек пластилинового домика из далёкого-далёкого детства.

     Добрые сиделки, видя этот страх, доводили старика до стула в саду, на котором тот сидел часами. Ему казалось, что время остановилось, а окружающие видели всё иначе: вот сидит, балдеет человек, доживший до старости.  Мечтал, наверное, лет с 40: вот мечта и осуществилась. Рядом росли цветы – он их ощущал. Аромат.  Яркое пятно от ветра шевелилось, что-то знакомое, деревенское и очень простое. Это были не розы. Розы пахнут иначе!

     Воспоминания появлялись совсем неожиданно, часто это были чужие переживания, а он их вспоминал; почему память держит всякую ерунду: вот он с граненым стаканом в руке, но там не портвейн «Три семёрки», а коньяк, понюхав который, он, торопясь, выпивал, а вернее – выливал в своё безразмерное горло.  На закуску шёл солёный огурец, целый бочковой,  должен  быть  не резанным в его представлении. Это уже была традиция – огурец, попадая в коньячную среду, добавлял «солинку», она хмелила и веселила. Сейчас пить нельзя – не дают, а огурец – можно, он так и просил.  Правда, он забывал добавлять, что  хотел огурец  «с рынка». В его мыслях «рынок» ассоциировался с чем-то качественным. Мысли неслись и неслись, иногда что-то давило, голова становилась тяжёлой, глаза сами закрывались, и сон приступал к своему правлению.

    Мысли    вмиг  становились  ленивыми: что-то  ускользало, образы сменялись.  Он вдруг увидел море, которого наяву не видел, а потом – лес, который  зашелестел – ветки и хворост, будто кто-то незримый шагал по смешанному лесу – берёзки, ёлки, мох, сухие ветки, упавшие и раздавленные чьим-то сапогом хрустели. Может так когда-то ходил он, а может об этом только читал?

     Картинка леса сменилась дымной поволокой, он чётко почувствовал запах сгоревших тканей, дерева и ещё чего-то, сложно уловимого.

     Потом увидел испуганное  лицо Кати, которая ухаживала за ним. Лицо было застывшее: только глаза что-то говорили, этот испуг перекинулся на него.

      Следующая картинка была уже очень страшной: Катя тащила его, беспомощного, по лестнице. Эту лестницу он знал, но не ходил по ней,  потому что  она вела в комнаты, где лежали старики и старухи, которые совсем не могли ходить.
 
     Время от времени как-то  все разом узнавали, что  один из обитателей  тех  комнат умирал: информация жила какое-то, очень короткое, время, а потом благополучно улетучивалась.

     Жизнь   –  эта райская старческая идиллия – продолжалась. Опять также, по часам, их мыли, стригли, переодевали, кормили. Были дни, когда совсем не хотелось мыться, вода пугала, казалось, что это  бесконечный процесс. Но  женщины, а чаще – Наталья, говорила, что так надо. Он соглашался, потому что забыл, как надо.

    В саду пели птички, сам сад находился вдали от Москвы. Часто казалось, что кругом мёртвая тишина, нет рядом людей, только чёрная кошка трётся о ножку стула. Здесь недавно бегала белая кошка – приблудившаяся или подброшенная. Значит, здесь бегают сразу две кошки!

      Мысли стали уплывать, а он старался их не потерять: вспоминал таблицу умножения, складывал двухзначные числа столбиком, который мысленно  рисовал на листе бумаги. Почему-то на ум шли какие-то английские слова: вначале это был рисунок, он пытался прочитать, понять, перевести. Затем он чётко увидел какой-то камень. Почему-то ему было известно, что это камень, контур которого он  различал, а на камне лежала книга «Мёртвые  души» на английском языке. Книга манила к себе, но это была лишь обложка…

      Материалист он, атеист.  Когда-то гордился этим! Эпоха советская ушла, а он остался непоколебим – не верю! Хотя сомнения иногда  закрадывались: может там, куда все уходят, и правда, есть душа? Он скоро узнает.
    Он часто бормотал себе под нос  какие-то фразы, они звучали как аксиомы, а  окружающие не понимали их:  «Если душа материальна, то она должна двигаться быстрее скорости света. Если душа нематериальна, то она должна быть везде даже в чёрной дыре, даже в другой галактике».

    Обычно  после этих  философских  мыслей его посещали бытовые, совсем земные осколочки бытия: Да, дал же  Господь  родственничков!

    Почему-то этот вопрос без ответа часто посещал его. Может, именно  отсутствие ответа мешало ему жить или спокойно умереть? Что он хотел? Все родственники были с изъяном:  тётка, муж его матери тот ещё козёл, жена – дура набитая – и весь этот людской набор крутился  вокруг него.

    Все давили на него, он хотел их переделать, а они считали его избалованным матерью сынком. Она только и была умной, об этом знали только они  –  мама и сын. Грехи держали на этом свете, ничего не радовало, всё было обычно и  известно уже давно. Может, только  встреча с ней даст покой его душе. В смерти все равны, перед ней скидывают одежды, зримые и незримые, оставшись голыми, уязвимыми со списком своих  грехов. И неважно: много ли их, этих грехов, список-то есть!
                ***

  На могиле его матери этим летом закачался крест.  Рядом крепко стояли ещё два, поставленные в то же время,  но этот был как маятник, а может – знак, что ждала она своего сына, да и он к ней стремился, говорил при жизни, что « хочет  пеплом  оказаться  в ее ногах».

14-15.10.2021