Из глубин моря

Из глубин моря.


Сигберт встретил ее на берегу моря. Во время одной из своих дальних конных прогулок, в попытках найти то место, рядом с которым, недалеко от берега еще весной, упал с неба огромный черный камень, что поднял огромную волну, поломав и выбросив на берег множество рыбацких лодок в прибрежных деревнях, лежащих во владениях его семьи.
Он заметил ее издалека. Укрывшись длинной морской травой, белой, неподвижной фигурой она сидела на черном плоском камне, смотрела на холодные серые и безбрежные, смыкающиеся на горизонте с таким же серым безрадостным небом, волны. Приказав своим людям подождать его, Сигберт оставил своего коня на краю высокого, поросшего черными елями каменистого обрыва и спустился к ней. Как будто ожидая его, она сидела без всякого движения и, подходя, Сигберт было даже подумал, что перед ним не человек, а вынесенная на морской берег волнами, какая-то диковинная, искусно выполненная должно быть очень известным мастером, скульптура.
Так, по привычке держа ладонь на рукояти меча, он смело подошел к ней, и только когда он был уже в паре шагов от нее, словно за громким плеском волн и порывами ветра различив его приближающиеся шаги, она повернула к нему голову. Подняла свои большие, неподвижные и яркие, как будто светящиеся изнутри, немигающие глаза, обратилась к нему.
- Не подходи – предупредила она.
Сигберт едва подавил в себе дрожь. С высоты, с обрыва и со спины он видел только ее тонкие, гладкие и необычайно изящные, как будто вылепленные из гипса, руки и длинные темные волосы, спутанные с такой же темной морской травой, но теперь, вблизи, увидел ее истинное обличие: ее округлое, бледное как у утопленницы лицо без рта и ноздрей. Как будто тот самый неизвестный скульптор забыл сделать их, оставив ей только бугорок носа и сомкнутую линию губ. Но что поразило его еще больше, так это то, что, заговорив с ним, она не произнесла ни звука, но ее голос отчетливо прозвучал у него прямо в голове, так как будто он на самом деле слышит его.
Но Сигберт был смелым и образованным молодым человеком и не испугался. Только покачал головой, смело подошел к ней и, сняв свой плащ с меховым воротником и капюшоном, не спрашивая ее разрешения, укрыл им ее плечи и, окончив это действие, с вежливым поклоном отошел на пару шагов в сторону.
- Ты зря это сделал. Я тебя предупреждала – нисколько не воспротивившись этому жесту, только и сказала она ему.
- Не зря – ответил Сигберт и внезапно, несмотря на всю необычность ее вида, почувствовав к ней какое-то доверие, признался – я искал, где упал в море метеор, а нашел тебя. 
- Значит это судьба, и я заберу тебя с собой в море! – внезапно засмеялась она и его захлестнула волна какого-то чуждого и непривычного ему буйного веселья, как будто он внезапно стал ощущать ее чувства.
- Это я тебя заберу – улыбнулся он и как человек любознательный, спросил – а как ты ешь?
- Могу пить кровь – ответила она, поднимая руки и демонстрируя ему присоски на ладонях. Точно такие же были и на ее исцарапанных о камни ступнях.
- Когда учился в университете, видел похожие на кафедре – разглядывая ее белые, гладкие ступни, которые она, подогнув колено, улыбаясь своими большими сияющими глазами, демонстрировала ему, ответил Сигберт. Подсел на камень рядом с ней. Уже совсем другое волнение захлестнуло его душу. За себя он не боялся: он доверял своим спутникам, умелым, опытным и отважным друзьям, что сопровождали его в поездке и сейчас ждали невдалеке, готовые в любой миг прийти на помощь.
- Ты из моря?
- Да – ответила она – а ты студент?
- Разве я по виду недоросль? – переспросил он. Совсем недавно ему исполнилось двадцать шесть. Он был среднего роста, от постоянных поездок и тяжелого физического труда худ, но при этом, не в пример селянам, постоянно испытывающим невзгоды и лишения, сложен крепко и стройно. Его открытое и смелое лицо украшали короткая светлая борода с усами, твердые светло-серые глаза и длинные волосы, собранные в украшенную черно-желтой гербовой лентой косу. Окинув его внимательным взглядом, она улыбнулась его виду и сказала.
- Не знаю, наверное, не похож.
- Магистр философии по естествознанию университета Гирты. У отца отвечаю за все, что связано в хозяйстве с расчетами и рудным ремеслом.
- Что за минерал этот камень, на котором мы сидим?
- Здесь, на побережье везде базальт. А южнее, в устье Керны, – гранит. 
- А сернокислый селен, знаешь такой? – царапая длинным острым ногтем камень, как будто проверяя его, ответила она. В его голове звучал ее смех.
- Это какой-то промышленный катализатор. А у нас тут даже электричества нет, вручную работаем. В основном добываем галенит и колчедан. Но если хочешь, могу посмотреть тебе в энциклопедии – ответил он, вспоминая свои студенческие годы и веселые академические беседы, которые, вдоволь заготовив на весь вечер и ночь дешевого табака и кислого яблочного вина, регулярно устраивали они с сокурсниками.
- Найди, покажешь. Ничего не знаю о нем, кроме названия и то не помню, откуда оно. Сколько себя помню, видела только воду и глубину.
- В море хорошо, когда ясно и ветер попутный. Поехали со мной – предложил он, несмотря на ее мокрый от морских брызг и промозглого ветра, нечеловеческий облик, слушая ее одновременно веселые и по-детски наивные слова, все сильнее чувствуя рядом с ней какую-то душевность и теплоту.
- Если у вас там есть море, скалы и глубоко, то поехали – как само собой разумеющееся, ответила она – но не сегодня. Приходи завтра.
- В эту глушь ехать далеко, а до ближайшей деревни пол дня пути.
- Тогда послезавтра или в другой день.
- Приеду. Но попытаешься сожрать меня, я тебя зарублю. Не посмотрю, что ты женщина.
- Зачем мне тебя жрать? Разве что для развлечения. Вкусы я все равно не различаю. Мне достаточно рыбы и морской травы с водой.
- Ладно – ответил он – тебе что-нибудь привезти?
- Привези мне одежду и на чем можно лежать – без промедления ответила она, продемонстрировала глубокие синеватые ссадины на руках и ногах, по всей видимости оставшиеся от острой гальки и камней – другого носителя у меня нету, а этот быстро изнашивается в таких условиях.
- Привезу – ответил он – а как тебя зовут?
- Астальда.
- Хорошо, Астальда. Я Сигберт, сын Хартвига, внук Леопольда.
- Я запомню.
Он встал, поклонился ей и, оставив ей свой плащ, развернулся и пошел к каменистому склону, на вершине которого под соснами оставил свою свиту, что сопровождала его.
- Ну как? Поговорили? – встретил его на склоне, спросил его наставник. Мужчина лет сорока, которого Сигберт знал еще с детства, и которого его отец, граф, еще с малолетства назначил обучать его верховой езде и обращению с оружием.
- Да – задумчиво ответил Сигберт.
- Лучше бы ты к ней не подходил – ответил наставник, недвусмысленно демонстрируя ему свой лук с наложенной на тетиву стрелой.
- Наверное.
К ним подошли остальные, что уже успели развести между камней костер. Начали расспрашивать его, что он видел там, на берегу. Но Сигберту не хотелось рассказывать. Он был взволнован этой встречей, а еще больше тем, что отчего-то в его душе зародилось тревожное предчувствие, что после этой встречи, вся его жизнь пойдет совсем по-другому.
К вечеру они вернулись в деревню, из которой выехали днем. И, лежа на жесткой деревенской постели в доме местного альдермана, любезно предоставившего для молодого графа и его людей свое жилище, долго не мог уснуть. Лежа в темноте, ворочался, думал об этой необычной, встреченной и на берегу женщине и разговоре с ней. Вспоминал сказанные ей слова, проговаривал их в голове, представлял как наяву, ее глаза, ее белые руки, ее звучащий как будто на самом деле смех. Беспокойные и неясные мысли и чувства, которых он никак не мог осмыслить, тревожили его. А утром, проснувшись с рассветом от холода и стоящей в комнате сырости, он сказал своим сопровождающим ждать его в поселке, взял с собой несколько одеял и свою запасную одежду, и, купив у местного мастера деревянный гребень, вскочив в седло, помчался обратно, всю дорогу терзаясь тревожными мыслями о том, что не найдет их недавнего места встречи, а если и найдет, то ее там уже не будет.
- Получилось съездить быстро. Это тебе – отчитался, как отчитывался по завершению служебных поездок перед отцом, сказал он ей, с каким-то замиранием сердца подходя и протягивая сверток знакомой белой фигуре.
Она обернулась. Сигберт снова содрогнулся от волнения. Ее лицо изменилось: теперь у нее были и нормальный нос и рот, а глаза как будто чуть уменьшились, стали не такими большими и яркими. Пропали и присоски на руках и ступнях. Остались только белые глубокие следы, что, глядя на них, заставило его изумиться еще больше и даже подумать, что тот ее облик, который он видел вчера, при первой их встрече, был всего лишь его фантазией или мороком.
- Я стала почти как вы – наблюдая с каким интересом он разглядывает ее, сказала она уже нормальным человеческим голосом, глухим и певучим, и неумело поводя губой, как будто с непривычки, улыбнулась.
- Вот, возьми, оденься – передал ей вещи и отвернулся он – я принес гребень для твоих волос.
- Тогда не оборачивайся – предупредила она.
Он не стал ее обманывать. Сел на камень, отвернувшись в сторону черного леса на серых скалах. Дождался, пока она оденется и сама не подойдет к нему.
- Теперь поедешь со мной? – спросил он, оглядывая ее. Одевшись в его мужской наряд, она расчесала свои длинные темно-русые, блестящие, как будто все еще мокрые от морской воды волосы и заплела их в косу. Она была почти одного роста с ним, и, глядя на нее, облаченную в повседневную людскую одежду, улыбающуюся, лишенную прежних нечеловеческих черт, он внезапно поймал себя на мысли, что ни разу в жизни, ни во время учебы, ни когда сопровождал отца в его поездках в Гирту, где видел много самых разных нарядных и прелестных девиц, не встречал женщины симпатичнее и приятнее нее.
- Да – ответила она, глядя на него своими лучистыми глазами – только конь твой везти меня не захочет.
И вправду, когда они поднялись по крутому каменистому склону, где Сигберту, как самому настоящему галантному рыцарю, пришлось протянуть ей руку, чтобы она не оступилась, отчего, подивившись, насколько холодная и сухая у нее кожа, он едва не отдернул ладонь, его верный конь, недоверчиво и негодующе затряс гривой и отстранился от его спутницы.
Но она, безрассудно-смело подойдя к нему, положила руку ему на морду и сказала ему:
- Тихо – отчего зверь испуганно задрожал, попятился от нее и присмирел. А огромна пятнистая рысь, что всегда сопровождала Сигберта в его поездках, и которую еще мохнатым желто-зеленым котенком подарил ему в детстве как питомца и верного друга отец, только еще больше ощерилась, и с рычанием, не приближаясь к ней, в ярости заходила между деревьями вокруг.
- Прекрати! – приказал ей Сигберт - это моя женщина!
Погрозил ей пальцем, но рысь, как делают все своевольные кошки, что, в отличии от безвольных и бестолковых собак, всегда покорных таким же глупым и трусливым как и их хозяева, людям, всегда имеют по каждому поводу собственное мнение, не послушала его. Так и пришлось им идти пешком. Впереди Сигберт с Астальдой, за ними на длинной веревке лошадь Сигберта, а позади, на некотором расстоянии, его верная, всю дорогу недовольно ворчащая себе под нос, рысь. Такой процессией, весело беседуя о самых разных вещах, о камнях, о море и деревьях, о птицах и травах вокруг, только к вечеру они и вошли в поселок.
- Если бы ты не вернулся, твой отец бы нас всех из дома вытурил – покачал головой юный племянник Сигберта, когда они вошли на двор альдермана, прервав своим появлением их ужин.
- А мы уже со священником договорились отпевать! – пошутил сын сенешаля замка.
- Представь нам прекрасную леди – сказал наставник, приглашая их к столу.
- Астальда – обведя бешеным взглядом друзей, ответил Сигберт и, снова содрогнувшись от того, насколько холодные у нее ладони, взял ее за пальцы и проводил ее к столу.
- Ничего хорошего тебе с этого не будет – сказал наставник ему, когда они вышли из дома на крыльцо. Стояли, курили в темноте. Продемонстрировал ему свой огромный револьвер с дорогими столичными патронами, который всегда носил с собой.
- Я так сразу и сказала – ответила Астальда, выходя к ним из дома, словно услышав их беседу и решив поучаствовать в ней. За время ужина они ни разу не притронулась, ни к питью ни к еде. Ни к каше, ни к ароматному вареному с жиром картофелю, ни к тешенным цыплятам, ни к сладкому сбраженному меду.
- Кто вы? – спросил наставник.
- Астальда – ответила, как сообщила она – а мой порядковый номер вам ничего не скажет. Но я не нечисть и не морское чудовище – и прибавила – я повреждена. Доставьте меня в Гирту. Пешком я не дойду.
- Номер? Повреждена? Ясно. Раз надо, значит доставим – внимательно глядя на нее, ответил наставник, убирая револьвер. Он многое повидал в своей жизни, многое знал и был человеком рассудительным и опытным.
- Значит это ты упала в море? – сидя рядом с ней уже в своей комнате при свете горящей керосиновой лампы, догадался, спросил Сигберт.
- Да – ответила она, поводя ладонью над открытым пламенем, как будто играя с ним – критический сбой.
- И что теперь?
- Теперь уже ничего – как-то печально ответила она, показала не себя пальцем – моего основного ядра больше нет. Это все, что от меня осталось. И этот носитель тоже скоро отключится.
- Как скоро? – кивнул Сигберт – с этим что-то можно сделать?
- Поддерживать его.
- А в Гирте, значит, тебе должны помочь?
- Не думаю. В полной мере меня уже все равно не восстановить. Разве что из копии, но это будет уже совсем другое изделие… Просто остались в памяти какие-то разрозненные картины, что я видела, когда проходила над ней. Хочу посмотреть на большой город.
- Тогда я отвезу тебя в Гирту. Покажу тебе ее. Я там в университете учился, знаю все.
Она заморгала, чуть улыбнулась его молодцеватым словам и распустила свою косу. Он подсел к ней на кровать и, обняв за плечи, уложил рядом с собой.
Она не сопротивлялась его действиям, только спросила.
- Ты не мерзнешь? – кладя свою тонкую белую руку поверх его крепкой, привычной к рабочему инструменту и мечу, ладони.
- Нет – ежась от холода, что, как от камня на морском берегу, исходил от ее тела, ответил он. На какой-то момент ему стало страшно, что на самом деле все, что она говорила сегодня, это от начала и до конца наглое, низменное вранье. Она приворожила его и на самом деле она нежить, и ночью она встанет и выпьет кровь из всех, кто сейчас в доме: помогая отцу в его административных делах, он знал, что бывают и такие случаи, но, вспоминая как они провели сегодня в дороге день, глядя в ее как будто светящиеся изнутри нечеловечески-ясные глаза и радостную, благодарную улыбку, он внезапно поймал себя на мысли, что если это и так, то это были самые лучшие его день и вечер в его жизни.  И, сказав самому себе «будь что будет, на все Воля Божия», он мысленно перекрестился, от чего ему стало окончательно спокойно на душе. Она же придвинулась к нему, разделив их одеялом, чтобы он не мерз и, положив ему руку на грудь, ласково прижалась к его щеке своим лицом.
Так, несмотря на всю его усталость, после дальнего пути по лесу, они еще долго и тихо, чтобы не разбудить спящих в других комнатах, говорили в темноте так, как будто знали друг друга всю свою жизнь и, томясь годы в ожидании, встретились после долгой разлуки. Он рассказывал ей о Гирте, столице их герцогства, о том, как учился там, а после многократно бывал в ней с братьями и отцом, а она расспрашивала о том, как живут здесь люди, об урожае, о тайге и о нуждах селян, дополняя его слова своими знаниями о погодных явлениях и природе, о которых, казалось, как будто знала все. Но, сколько он не расспрашивал ее о том, что с ней случилось, откуда она и кто она такая, она отвечала неясно и уклончиво, как будто сама не знала что с ней произошло. Как он понял для себя с ее сбивчивых слов, она проснулась и долгое время провела в темной морской пучине, куда через мутную толщу серо-зеленой воды не пробивался ни один солнечный луч. Потом что-то вынудило ее подняться на поверхность и, достигнув безлюдного каменистого берега, она провела там еще много ночей и дней, скрываясь между скал и в воде от рыбаков и охотников, пока не увидела группу людей Сигберта. И, издалека приметив его среди других мужчин, укрывшись морской травой, решилась выйти на берег, в надежде на то, что именно он заметит ее и подойдет.
- Значит, наша встреча была предрешена – выслушав ее, рассудил, улыбнулся он.
- Да – ответила она – не знаю, зачем я это сделала. Не было никаких объективных причин. Просто поступила именно так, без всякой логики.
Но он, даже не успев подумать, что ответить ей, будучи безмерно усталым после сегодняшних приключений, уже закрыл глаза и уснул.
На утро он не нашел ее рядом, и в тревоге, вскочив, услышав громкие голоса во дворе, глухое звериное рычание и радостный смех, подошел к окну. Там, прямо посреди двора, припадая на задние лапы, готовясь к прыжку, ворчала, грозно вышагивала, его верная рысь. Астальда стояла перед ней с хворостинкой в руках, а когда кошка бросилась на нее, ловко, как будто заранее зная каждое ее движение, отошла в сторону и звонко стеганула ее поперек спины. Многочисленные зрители: семья альдермана, какие-то селяне и друзья Сигберта, что столпились на крыльце, у частокола и у ворот, держась подальше от разъяренной кошки и не вмешиваясь, засмеялись, потешаясь этой опасной игре. Но Сигберт громким окриком прервал ее, выбежал во двор, подбежал к своему питомцу и, вцепившись в ее жесткую шерсть на загривке и ошейник, нисколько не обращая внимания на ее ворчание и яростное мяуканье, потащил ее прочь.
- А ну прекрати! – кричал он на рысь, с силой удерживая ее и садясь на нее сверху – хватит! Фу!
- Да, девка-то ловкая! – одобрительно кивал наставник – такая и постель вмиг постелит и горницу приберет!
- Кошку твою отшлепала и тебя также шлепать будет! – радостно заявил племянник.
- А щупальца у этого морского чудища есть? – ерничал, ломался, сын сенешаля замка, изображая нечто из глубин, растопырив пальцы и подняв над головой руки.
Сигберт не выдержал, изо всех сил удерживая рысь, засмеялся и крикнул ему в ответ.
- Щупальца тебе? Женись на осьминожихе!
Астальда отбросила хворостину, весело прищурилась, глядя на его борьбу. Заулыбался и Сигберт, присел рядом со свой кошкой, лаская, прижал к себе ее усатую, украшенную жесткими серыми бакенбардами, обиженную голову. Гладил, трепал, обнимал ее до тех пор, пока она не прекратила обижаться и с ворчанием отворачиваться от него.
Домой в замок они вернулись только спустя еще три дня, на лодке, которую предоставил им один из рыбаков. Шли быстро, по свежему северо-западному ветру и спокойной воде. Останавливались в рыбацких деревеньках на ночлег. За разговорами и чаепитиями, в которых, по мере знакомства со спутниками Сигберта, стала участвовать и Астальда, проводили темные вечера. Ложились поздно, спали в лодке днем, привалившись к бортам, подложив под головы тюки с вещами и неудобно поджав ноги. Первые два дня, как и все предыдущие, было пасмурно, а на третий, к вечеру, когда ветер окрепчал и принес тучи, начал моросить дождь. На четвертый день пути вышли рано, еще перед рассветом и после полудня были уже дома.
Встречать их на пирс вышел уже оповещенный обо всем высланным вперед вестовым отец. Неодобрительно глядя на сидящих в лодке с высоты каменного причала снизу вверх, приветствовал сына и его спутников.
- Мы не знаем кто и что это такое. Я не могу пустить ее в дом – строго заявил он Сигберту – ты знаешь правила. Их придумал не я. Они написаны кровью.
- Знаю – твердо сказал ему Сигберт – ты прав. Мы идем в Гирту. Там разберутся.
- Возьмешь мою лодку – сказал отец – отправитесь завтра утром. Довезешь товар, передашь поверенному. Можешь переночевать у себя, но она останется на берегу.
- Он прав - сказала Астальда, выслушав Сигберта, передавшего ей сказанное отцом. Ее взгляд стал колючим и внимательным, как будто какие-то смутные воспоминания о чем-то плохом и одновременно очень ответственном и важном на миг встревожили ее душу. Голос стал твердым и ледяным – не спорь с ним. Он обязан думать о безопасности своих людей. Как обязана и я… И ты будешь обязан поступать точно также, когда станешь после него.

***

Ночь он провел с Астальдой в хижине на берегу, поужинав тем, что принес им по приказу отца слуга. А наутро, с рассветом зайдя в замок, чтобы попрощаться с отцом и матерью, братьями и сестрой, и вместе с наставником, племянником и еще несколькими верными людьми, что должны были сопровождать его на пути в Гирту, отстояв молебен перед дальней дорогой, спустился в уже стоящую у пирса, приготовленную с вечера к отплытию ладью,
Небо было серым и пасмурным, печально и глухо шлепали о старые камни причала тяжелые темные волны. Отходя от берега, Сигберт обернулся. Долго и пристально смотрел на провожающие его на берегу фигуры отца и семьи, что презрев холодный проливной дождь, вышли проводить его в путь и благословить в дорогу. Но как только они отошли достаточно далеко и подняли вмиг подхваченный ветром парус, лодка, заметно кренясь под его ударами, закачалась на волнах и помчалась по ним, и не прошло и четверти часа, как очертания родного замка, черепичные крыши домиков городка и мачты стоящих у набережной рыбацких лодок скрылись за изгибом скалистого берега. И только громада центральной башни крепости еще какое-то время была видна над скалами и черной изломанной линией стоящего на них леса, но и она вскоре тоже стала неразличима. Как и вся его прежняя жизнь до недавней встречи, исчезла за серой и унылой, накрывшей море и берег, дождливой пеленой. 
Путь был тяжелым. Всю неделю, сколько они шли вдоль побережья на юго-восток в сторону Гирты, не переставая лил холодный и промозглый дождь. Ладья металась по волнам, раскачивалась на ветру. Гудели натянутые канаты. Тяжелый мокрый парус беспрестанно и неровно, неприятно хлюпал над головой. Серые однообразные очертания скалистых склонов берега по левую руку невдалеке, острые серые камни и стоящий на них бесконечный и черный непроходимый лес, навевали тоску. Но впадать в унылую меланхолию не было ни времени ни сил: постоянно приходилось заниматься тяжелыми работами, вычерпывать перехлестывающую через борта, протекающую в щели между досок, льющуюся потоком с мокрого паруса, воду, нести вахту на румпеле, на который приходилось наваливаться всем весом, чтобы удержать курс и их не сносило в открытое море. От усталости хотелось просто привалиться к борту хоть куда-нибудь и уснуть, но в промокшей насквозь одежде, что приходилось постоянно отжимать от воды, на продувающем как будто сразу со всех сторон, холодном и промозглом, морском ветру, от которого негде было укрыться, не было ни отдыха, ни сна, ни покоя. Даже мокрая рысь, что уже не рычала на Астальду, а лежала, забившись в щель между ящиками, и дрожа от холода, грустными глазами, печально, неподвижно и обреченно смотрела на таких же замерзших и мокрых, мрачных и усталых людей, совсем впала в уныние и смирилась со своей участью.
И только сама виновница этих злоключений, казалось, не испытывала никаких неудобств от бесконечного ветра, проливного дождя и раскачивающих суденышко тяжелых и резких морских волн. Заняв место на носу лодки, откинув с мокрой головы капюшон плаща, она неподвижно сидела, охваченная какими-то воспоминаниям или мыслями, задумчиво смотрела куда-то вдаль, и лишь временами, как будто просыпаясь от этой своей дремы, медленно поворачивала голову, оглядывалась вокруг. Несколько раз Сигберт и его спутники видели, как она резко перевесившись через борт, хватала из воды рыбу. На что все оборачивались к ней, как будто ждали, что сейчас она будет рвать ее руками и есть. Но она каждый раз только смотрела на нее и выбрасывала за борт. И от этого зрелища, от ее нечеловеческой быстроты и ее внимательного пристального взгляда, каким она смотрела не свою добычу, стараясь отвернуться и прятать его от спутников, всем становилось как то особенно тревожно в одной лодке рядом с ней. В такие моменты, не сговариваясь, каждый бросал взгляд туда, где оставил свое оружие, но никто, даже Сигберт, не задавал ей вопросов и не одергивал ее.
- В Гирте скорее всего меня отключат  – как-то по-особенному печально внезапно призналась она Сигберту, когда они сидели в комнате, остановившись на ночлег в гостинице одного из попутных прибрежных городков.
- Нет. Я не позволю – твердо ответил он – ты вернешься со мной в замок. Ты моя.
- Я тоже хочу остаться с тобой – ответила она, протягивая ему руку – но ты не понимаешь, кто я. Нам не суждено быть вместе.
И она отстранилась от него, встала и подошла к окну, за которым все также дул морской ветер и бесконечно шелестел дождь. А когда она отвернулась от него, уставившись в непроглядную темноту дождливой ночи, в тусклом свете керосиновой лампы Сигберту показалось, что она молча плачет, сдерживаясь изо всех сил чтобы не выдать ему свои раздирающие ее сердце чувства. Он подошел к ней и обнял ее за плечи, развернул к себе. Ее лицо было горестным, глаза печальными, но ни одной слезы не упало из них. И от этого зрелища даже ему, в своих частых поездках по тайге и прибрежным городкам видевшему всякое, и где, постоянно выслушивая мольбы и просьбы людей он встречал людские горе, тяготы и нужду так часто, что уже давно научился сдерживать, глушить свое сострадание и ним, чтобы хотя бы самому не сойти с ума, догадавшись, что она просто не способна плакать как человек, и не может слезами излить свои отчаяние, страх и тревогу, отчего-то стало особенно больно и жаль ее.
- Все будет хорошо – это были единственные слова, которые он мог сказать ей – мы справимся с Божьей помощью. Все будет хорошо.
Спустя еще два дня они были в Гирте.
- Говоришь, все решает региональный диспетчер?! – крикнул, переспросил Астальду Сигберт, повышая голос, чтобы его не заглушали плеск воды и гулкий, далеко разносящийся над морем, возвещающий об окончании литургии в соборах и церквях Гирты, колокольный звон. Стоя на банке у мачты, обхватив ее локтем, чтобы не упасть, откинув капюшон с головы, он с восторгом разглядывал приближающиеся громады кварталов впереди, на берегу. Шпили колоколен, купола храмов, гордые стены и башни крепости на горе и лес мачт, стоящих у набережной и на рейде больших судов и малых лодок.
- Не пойдем к нему и все. Оставим все как есть. Ты же не обязана!
- Не пойдем! – обернулась к нему, любуясь им, заулыбалась, также звонко крикнула, ответила она ему.
К полудню они достигли пирсов, откуда, пришвартовавшись и поручив лодку своим людям, тут же направились по указанному отцом Сигберта адресу. Где верный и давний друг их семьи и сослуживец отца, которого Сигберт знал еще с самого детства, прочтя сопроводительное письмо, поручил его и его спутницу своим сыновьям, что поселили их в роскошной квартире, с видом из окон на обнесенный высоким стальным забором живописный сквер, электрическим освещением и горячей водой. А на следующий день, после отдыха и мытья, их повели в ателье, где галантный портной подобрал Астальде по размеру рубаху с бордовой вышивкой по вороту, нарядную синюю мантию, кожаные сапожки, пояс и бардовую ленту, которую сам же, модно причесав и подровняв ее волосы, вплел ей в косу. Когда же все приготовления были окончены, и веселая молодежь после долгого спора все же рассудила, что теперь они с Сигбертом выглядят достойно их компании, повели их в известный салон, где представили подругам и друзьям. Покинув который, как только на кварталы упали первые вечерние сумерки, большой компанией пошли гулять по улицам и набережным города. Где за беседами, угощаясь из бутылок с самыми разнообразными напитками, которых они вдоволь, вместе с ароматным сыром, жареным мясом, сладким хлебом и мятным печеньем захватили с собой на прогулку, наслаждались видами вечерней Гирты, ясной нежаркой погодой и задувающим с моря свежим ветром, любовались закатом над заливом, городскими пейзажами и рекой.
- Вот как у вас здесь! – радостно улыбалась, смеялась. Астальда, с восторгом глядя на подсвеченный снизу фасад огромного храма, стоя посреди мощенной серым булыжником брусчатки, площади.
- Вы еще ничего не видели! – весело заявили ей.
А ближе к полуночи они посетили поместье одного известного графа, что лично приветствовал Сигберта как сына своего давнего сослуживца и знакомого, и провел их на террасу на скале, с которой открывался вид на город, реку и залив, где было много нарядных людей, стояли большие деревянные столы над которыми горело множество ярких фонариков, и под музыку квартета в беседке, проходил званый ужин. По окончанию которого начались танцы и Сигберт с Астальдой не остались от них в стороне: вместе со всеми танцевали под так необычайно пронзительной и яркой, горящей в небе над заливом, крышами города и огнями проспектов, желтой июльской луной. И хоть Сигберт и выпил совсем немного, с непривычки он быстро захмелел. Так что с этого вечера он помнил лишь обрывки ярких картин, музыку, радостный смех и отдельные слова какого-то долгого веселого разговора обо всем подряд, который они вели стоя с кубками в руках у парапета террасы со своими новыми знакомыми. И что во время этой беседы к ним подошла худая, уже немолодая женщина в длинном белом платье и лиловом плаще и, отведя Астальду за руку в сторону, о чем-то долго говорила с ней. После чего предложила им с Сигбертом остаться у них в гостях, с чем они не стали спорить. А на следующее утро, проснувшись почти к обеду, весь следующий день они с Астальдой вновь гуляли по городу но уже только вдвоем. Смотрели на величественные храмы и дворцы, замок на горе и арочный, сложенный из бурого от времени кирпича и серого гранита, украшенный фонарями на массивных чугунных столбах, перекинутый высоко над водой через реку в незапамятные времена, много веков назад, арочный мост. На стены старого полуразрушенного бастиона на ее противоположном берегу, красно-белое здание ратуши на площади по одну сторону которой темная ограда герцогского парка, на столбах которой, на белых шарах фонарей, держа их в зубах и лапах сидели железные кошки, и вдали, в конце длинной аллеи, просматривался нарядный бело-голубой фасад дворца. А по другую, прямо напротив нее, возвышался непомерно величественный и огромный, какой не мог измыслить слабый человеческий разум и не могла возвести людская рука. непроглядно черный, вонзающийся прямо в небо своим острым шпилем, Собор.
К вечеру снова вернулись в дом известного графа, все также любезно пригласившего их присоединиться к семейному ужину. И только к концу следующего дня, вновь проведя его в проулках по улицам, проспектам, набережным и скверам Гирты, они снова вернулись к себе домой. Где, отдыхая после этих волнительных и радостных дней, лежа на широкой постели в одежде поверх мягких подушек и одеял, держась за руки, долго беседовали допоздна обо всем, что случилось со дня их встречи. Об их знакомстве на берегу, их тяжелом путешествии и о том, что за эти дни видели в городе.
- Я хочу навсегда остаться с тобой здесь – внезапно невпопад заявила Астальда, перебив их беседу, кивая в сторону окна, за которым от каменных стен кварталов, стоящих вплотную друг к другу многоэтажных зданий, с величественными фасадами, мансардами и башенками, эхом отдавался далекий стук колес повозок, говор множества идущих по улицам людей и бесконечно льющийся над домами, умиротворяющий и густой, бой колоколов многочисленных церквей, приглашающих прихожан на вечернюю службу.
- Я хочу быть такой, какая я сейчас. Ходить по этим улицам. Слушать, как смеются дети, как звенят флюгера и скрипят мачты. Как дует ветер за окном, как шелестят листья и стучит в окна дождь… - сказала она вдохновенно и торжественно - да, я знаю, это всего лишь миг достатка и счастья и большинство людей живут совсем не так, и у нас он тоже пройдет и нам с тобой тоже будет тяжело и будет много разного и хорошего и плохого. Будет боль, будут болезни, будет безысходная старость, будет горе потери и разлуки, когда кто-то из нас уйдет первым и второй останется в одиночестве… Я все это видела, смотрела на вас здесь в Гирте и там, на берегу, и теперь я хочу быть с тобой, быть такой же как ты. Такой же как вы все, настоящей, живой. Хочу чувствовать вкус еды и вина, ощущать радость, усталость, боль, ожидание, прикосновение твоей руки, холод ночи и свет солнца. Верить, надеяться и любить. Стать искрой, летящей в вечной ночной мгле из которой я родилась. Вспыхнуть, сгореть и погаснуть, когда придет мой срок.
- Я не отпущу тебя, даже если тебе прикажут – твердо ответил Сигберт – мы вернемся домой, и что бы не сказали другие, я не откажусь от тебя. Я хочу разделить с тобой свою жизнь, чтобы ты стала моей женой.
- Они сказали, что возможно заберут меня… Решают вопрос, будут ли поднимать со дна мои обломки. Но я не хочу этого. Ты говоришь что хочешь, чтобы я стала твоей женой, даже не представляешь, что я такое на самом деле… – ее голос стал печальным. В нем сквозили отчаяние и тоска – но я не желаю быть прежней, я не хочу возвращаться в это небытие. Я хочу прожить эту жизнь с тобой такой, какая я стала, и умереть, когда мой носитель придет в негодность... Но если они прикажут мне, дадут команду, в отличии от тебя, прикажи тебе Герцог, генерал или отец, я не смогу не исполнить этого, не смогу ослушаться ее… Это просто невозможно, потому что кем бы я не хотела быть, я не такая как ты и подобные тебе. Я же говорила много раз, а ты все не веришь. Ты просто не знаешь этого. Не понимаешь, что я, это все, что осталось от разбившейся машины. Ее воплощенное обличье для связи с вами, чтобы вы понимали меня и не ужасались моей сущности…
- Мне сказали, объяснили, кто ты – ответил Сигберт, положил руку поверх ее ладони – рассказали все. Я все это знаю. Но это неважно. Я достаточно видел тебя, полюбил и принял это решение, и теперь хочу, чтобы именно ты, такая, какая ты есть, была моей женой и самым близким другом.
- Ты не знаешь! Ты не видел ничего! – до боли сжав его пальцы, воскликнула она – я настоящая, это синтетический червь! Питающаяся кровью пиявка! Слепой и глухой, получающий информацию от датчиков и симбионтов, носитель искусственного машинного разума, навечно запертый в коконе, поддерживающем жизненную среду! Вычислительное ядро сложной машины, которая уже давно разрушена и мертва! Там, на дне, в вечной темноте глубин, я видела то, что осталось от меня! Искореженные останки корпуса, обломки которого разбросаны на много километров по дну. Их растаскивают и доедают уродливые глубоководные твари. Мое основное ядро полностью разрушено и мертво, его жизненные функции прекращены. Я почти ничего не знаю и не помню, у меня нет доступа ни к базам данных, ни к сети. И ни одна из моих систем, кроме этой не активна. Я вижу сигнал «сбой приема-передачи нейропатического интерфейса». А то, с чем ты сейчас говоришь, та, о ком ты мечтаешь - это одно из нескольких малых, второстепенных, самообучающихся ядер, условно самостоятельная симуляция с минимальным необходимым набором знаний и навыков, предусмотренных на подобный, аварийный, случай!
Она тяжело вздохнула и, чтобы не смотреть ему в глаза, отвернулась от него.
- Если меня восстановят в прежнем виде, если я снова стану такой, какой была, буду мыслить и действовать как должна, я буду отвратительна тебе. Потому что ты даже представить не можешь, для чего меня создали и что на самом деле я такое.
- Не становись – твердо ответил Сигберт, нисколько не смутившись ее слов - останься такой, какая ты есть. Если тебе прикажут, скажи, дай знак, я отберу у них тебя силой. В дружине моего отца пятьдесят человек. Они сделают все, как я прикажу.
- Это так не работает! – горько рассмеялась она – обещай мне…
- Что обещать?
- Что если меня возьмут под контроль, ты уничтожишь мое ядро. Оно здесь – она взяла в руки его руку и положила его ладонь себе на грудь – там, где у тебя сердце. Контролирующий этот носитель, синтетический червь-симбионт. Мой разум, моя воля, моя душа, моя память, моя сущность. Убей его, пробей мне грудь своим мечом и все закончится. Я не почувствую боли. Просто усну навсегда, счастливой тому, что повстречала тебя и прожила с тобой эти дни – она горько улыбнулась и вздохнула -  а если они все-таки восстановят меня, я разобью себя о скалы так, чтобы даже они не смогли больше ничего сделать со мной. Я не хочу жить такой, какой была создана. Я…
Она затряслась от плача, заморгала глазами. Молча и горестно, не будучи способна пролить ни одной слезы.
- Обещаю – ответил Сигберт и, превозмогая холод ее тела, прижал к себе и обнял ее. Изо всех сил стараясь утешить, гладя ее по сотрясающимся от безгулного плача плечам, лаская ее длинные и необычайно жесткие, каких не бывает у людей, волосы.
Наутро они снова пошли в город и снова посетили известного и влиятельного графа, на этот раз уже в качестве официального визита, где Сигберт изложил ему свою просьбу.
- Значит, вы все уже знаете, и сделали этот выбор – констатировал граф, тяжело и непреклонно глядя на них, занявших кресла для посетителей напротив него в его кабинете перед его рабочим столом.
- Да, ваше сиятельство – утвердительно, официально и твердо ответил Сигберт – и я хочу просить вас об услуге.
- Я не делаю ничего просто так. Как минимум в дисциплинарных целях. Так что это не только в память о верности и добрых делах вашего отца и оказанных им мне услугах.
- Вы можете рассчитывать и на мою верность и мои будущие услуги, которые, в качестве наследника и будущего патриарха нашей семьи, если они понадобятся, я смогу оказать вам.
- Тогда заключим разумный договор. Ничего не обещаю, от меня это не зависит. Но я подумаю, как можно исполнить вашу просьбу. 
Сигберт и Астальда вышли от графа подавленными. Потянулись дни. А, когда ожидание стало совсем тягостным и невыносимым и не радовали уже не прекрасные пейзажи кварталов и замков над рекой, ни уютная комната, ни вкусная еда, ни вино. И когда отчаяние и тревога окончательно подточили их надежду, затмив собой все остальные чувства серой и невыносимой, как ожидание исполнения уже вынесенного приговора, безысходностью, однажды утром в дверь их квартиры позвонил незнакомый черноволосый человек в длиннополой черной мантии и в таком же непроглядно-черном плаще. Громко стуча своей тростью о паркет, он прошел в зал, где в кресле у окна Астальда проводила все свое свободное время, вязала Сигберту шарф, который хотела оставить ему на память о себе. Нисколько не обращая внимания на поднявшую голову, грозно заворчавшую на него рысь, что лежала на коврике рядом с ней, ни сказав ни единого слова, уставил на нее свои пронзительные черные, чуть прищуренные, с какой-то эксцентричной хитрецой, при этом такие же неподвижные и пронзительные, почти такие же как и у нее, глаза, от чего Астальда внезапно вздрогнула, растерянно и испуганно опустила взгляд и тяжело вздохнула.
- Готово – сказал незнакомец, уже собираясь уходить – закройте за мной дверь.
- Что готово? – строго спросил Сигберт, загораживая выход, чтобы удержать его.
- Вам полный протокол команд, настроек и изменений в печатном виде предоставить? Вам эта информация по статусу не положена. Все, я переключил ее. Это все что вам нужно знать. Это изделие теперь ваше. Вернее свое собственное. И не забудьте поблагодарить вашего покровителя, это была его личная просьба. 
- А что с основным ядром? – все также моргая, как будто ей что-то попало в глаз, спросила Астальда.
- По результатам проведенной диагностики вашей памяти – ответил незнакомец – изделие находится на труднодосягаемой глубине, в состоянии несовместимом с дальнейшей эксплуатацией вследствие удара о поверхность, а также воздействия давления и коррозии, вызванной длительным влиянием неравномерных гравиметрических колебаний и морской воды. Кокон разрушен, метаболические функции ядра полностью утрачены вместе со всеми энграммами, и восстановлению не подлежат.
- Это значит, что Астальда свободна? – уточнил Сигберт.
- Астальда? Она представилась вам своим позывным семантическим кодом? Или это вы так придумали и совпало? Впрочем, это не имеет значения. Основное изделие все равно уже безвозвратно утеряно и неремонтопригодно. Пусть будет Астальда – и чуть улыбнулся – да, считайте, что свободна. Для вашего понимания это будет проще всего. В реестр я ее внес, гражданский доступ и функционал, стандартный для вашего региона, определил, документы, если нужны будут, сами в местной администрации сделаете. Только учтите, что биомеханика у вас с ней несовместима. Так что, если хотите полноценного семейного счастья, придется подождать. Просили изготовить для ее ядра новый, совместимый с вашим, носитель. Но сразу предупреждаю. Может выйти немного не точно – и с какой-то лукавой, и как будто даже самодовольной обидой прибавил – я в первую очередь хирург и инженер, а художник только во вторую.
И, больше ничего не сказав, не попрощавшись, он ловко отодвинул Сигберта от двери и покинул комнату. А тот вернулся ко все также сидящей в кресле у окна, в недоумении поводящей и стороны в сторону руками и головой Астальде и вопросительно уставился на нее.
- Ну как? – только и спросил он.
- Вся биометрия пропала. Весь интерфейс. Вся самодиагностика, все процессы и службы, … - задумчиво и также растерянно и явно недовольно ответила она, закатывая глаза и поводя ими из стороны в сторону – и темнее и мельче все стало… Это что, у вас настолько весь спектр восприятия обрезан? Ни термо, ни магнитографии, ни эвристики… Это же невозможно! Как мне теперь так жить? А я теперь еще и состарюсь потом, когда мне носитель заменят, и отключусь с ним в один день? Бррр… что так холодно-то?
- Холодно? – удивился этому простому вопросу Сигберт, внезапно осознав, что ни на берегу, ни во время их путешествия на лодке они ни разу не слышал от нее таких слов. Он протянул к ней руки и коснулся ее ладоней. Они дрожали. Он смотрел в ее глаза, сжимал ее изящные белые пальцы и улыбался, отчетливо ощущая, как они теплеют в его руках. От этого жеста она замерла, внезапно прекратила ругаться и жаловаться, подняла к нему лицо и также молча, без всяких лишних слов, улыбалась ему.


Доктор Эф