Нити земного счастья

Когда-то у меня была дача: девять соток с выходом к Углегорскому водохранилищу (тогда, ещё задолго до войны, я жил в Горловке (Донецкая область, Украина), а водохранилище, «Водобуд» – это по-нашему, «подпирал» как бы город со стороны его Калининского района. Чуть левее по простиранию водной глади – железнодорожный мост и Гуртянский залив, справа от моего дачного домика убегал грунтовкой  посёлок Байрак и, если от улицы подниматься вверх, разбегались на стороны садовые кооперативы и лесопосадки аж до посёлка Гольмовский.
В силу своей скандальной натуры – всегда громко недовольный подачей на улицу Артузова «скачущей» электроэнергии, отсутствием хотя бы сносной для ходьбы дороги и, особенно, отсутствием такой коммунальной услуги как вывозка бытового мусора – меня быстро отыскало внимание здесь проживающих постоянно. Так же быстро они и зауважали меня по результатам моего праведного и нелицеприятного крика в разговорах по телефону с должностными лицами коммунальных служб, а между собой соседи стали звать меня «Корреспондент».
В ту пору я практически всё лето и до холодных осенних дождей жил здесь – была у меня такая возможность. Так вот, мимо моего участка день в день и в одно и то же время, обычно до захода солнца, прохаживался местный житель, мужчина лет сорока. Одет – убого, вид –  божьего человечка: смиренный, всегда вроде как улыбающийся, но будто бы проживающий неловкость, когда, клоня голову в приветствии, произносил: «Здравствуйте!»  Бывало я с ним заговаривал и для меня  становилось очевидным, что мужчине не хватает общения. Тогда – не зная, зачем я это делаю, – стал уделять ему всё же больше внимания и своего личного времени.
Уходил от меня он берегом, вдоль огородов, приходил – с улицы, от домов, и таким вот макаром мужчина «нарезал» ежедневно свой прогулочный круг. А его самого дом был в конце длиннющей улицы.
Для себя я интуитивно и сразу же установил, что живёт он один и что возможно ранее жил с мамой; если и был женат, то – недолго,  скорее всего, что жена или женщина (если были таковые) ушла; и вот теперь ещё нестарый мужчина в определённом только для него одного времени и пространстве, визуально заявляя о себе под вечер, так и доживает свой век. ...Болезненно одиноким, а улыбка – добрая маска глубочайшей печали и такой же, бездонной, грусти. Думалось: упаси Господь самому ступить когда-либо на маршрут смирения перед безнадёгой в продолжающейся жизни!
Два или три года мы регулярно встречались, здоровались и перебрасывались словами – он перестал появляться возле моего домика и я, естественно поинтересовавшийся им, узнал от соседей: умер!
С недавнего времени у меня появился постоянный, и практически ежедневный, маршрут (в пгт. Казацкое, Херсонской области – Авт.). Под вечер – триста метров от дома и – по прямой тем, что у нас принято считать дорогой, до продовольственного магазина... (После – назад, к своему дому, те же триста. В пути, к магазину и назад, я не убиваю бесцельно время: ухожу от себя самого к заранее определённым людям, зная, за чем к ним иду. Этот недолгий по времени и дистанции путь умом понимаю как, возможно, разбег в продолжение собственной жизни, чтобы сбежать от печали и тоски, хотя это маловероятно. Или –  куда хуже: под вечер из дома меня выманивает закат. Но не тот, что подпаливает небосклон. Честно: во мне нет определённости на этот счёт. И то правда – во мне поселилось горе, три года как, и выходит на то, что я как бы сбегаю от него на полчаса или на час, чтобы не оставаться с ним один на один.)
...В магазине заказываю кофе и пью на крыльце, делая его для себя вкуснее от выкуренной сигареты. Кофе горячий, а руки по-прежнему холодные: так и живёт во мне январь 2018 года (со дня похорон сына-подростка мне зябко и холодно даже летом). Да, у меня есть дочь, ею в какой-то мере утешаюсь, согреваюсь даже летом, да радость и, тем более, веселье, думаю, что сбежали от меня навсегда. А жить всё равно нужно, оттого – чашка кофе в холодных руках, который пью не потому, что напиток горячий, а глоток-другой взбодрит-таки во мне жизнь и она хотя бы во мне заговаривает с продавщицами. (Кто знает о состоянии, когда нудно от себя самого и глаза бы себя не видели, тот меня поймёт.)
Иногда, возвращаясь, захожу к знакомой, что живёт домами ниже по моей улице. Она рада мне – тоже одна, а её ноги свою прямую, скорее, уже протопали. Ждёт!..
«Вот посмотри, – говорит мне чуть ли не в пороге и в который уже раз (!) – радость-то какая у меня! ...Старшенькая прислала к дню рождения стихи, подарок – смотри какой..., и младшая – тоже подарок, ...позвонила и говорила со мной долго-долго! Дорого, знаю, звоночек-то ей обошёлся. Доченьке моей!»
 В голосе – радость конечно, только радость эта и обманывает тем, что не может дать глазам: сухой блеск. Потому и слёзы вижу на старушечьем лице, а её улыбка меня печалит не меньше, чем саму мамку. ...Почему доживает одна, не при дочерях – это я знаю: обе дочери замужние, а кто решит проблему тёщи и зятя, тому – читал не единожды – присудят нобелевскую премию. Знаю также, что никому до сих пор её, премию эту, не присудили. Только не в зятьях – проблема! Равно как и не в невестках. Всё это – трёп от недопонимания материнской и отцовской значимости. Если бы мы, родители, даже стали для своих детей воздухом (разумеется, в плане материальной, финансовой и прочей необходимости), разве этим не отобрали бы у них жизнь, какую сами же дали? Да и личная жизнь детей – их святое! Родительское счастье ведь не в том, что птенец, взлетев, улетел и с этой минуты «щебечет» тебе лишь издали. Как раз – в том оно, что – в полёте, и щебечет, в том числе, о чём не может прямо сказать. О том, например, что уже не нужны в той мере важности и значимости, в какой были нужны когда-то. А у этого «когда-то» есть продолжение и называется  одиночеством в старости! Оно неизбежно и его должно принять как данность именно старости. Равно как поселить в себе безрадостность дней и ночей, а для кого-то – не приведи Господи! – ещё и горе.
«Как нет морщин у счастья и любви, так нет улыбки на губах печали!» – я говорю это моей соседке всякий раз, расставаясь, а про себя додумываю, что  «Уже не нужна ты своим выросшим девчонкам!». Хотя это значит лишь то, что им не нужна прежняя материнская забота-внимание и что их самостоятельность – это время её, материнского, покоя в прежней бесконечной любви к обеим.
Уже за порогом, обычно звоню своей дочери. ...«Привет, родненькая!». И, как всегда, ей, моей родненькой, некогда со мной «щебетать»: она в магазине, покупает продукты – неудобно (как, впрочем, всегда, если даже не в магазине) говорить по мобильному. Не скажу, что это мне нравится, да я знаю, что у неё есть кем и для кого жить, а я продолжаю жить ею – в этом моё отцовское счастье. Вот только счастье пришито тонкой нитью, ко всем и ко всему! И все мы, родители и дети – нити земного счастья и когда-то рвёмся!..
Знаю, что этим своим откровением-рассуждением нагнал тоску и печаль, да не хочу придумывать себя. Я – всего лишь ниточка! И эта «ниточка» сегодня (как проснусь) позвонит своей дочери и поздравит её с днём рождения. Скажу, что люблю её – очень люблю (!), скучаю –  очень скучаю (!), пожелаю здоровья! А вечером, вечером – тем же маршрутом!..
(2019 г.)

PS. Это эссе написано до войны, как мы называем российскую специальную военную операцию и защиту нашими ВСУ украинских земель. Хотя, как я понимаю и до сих пор считаю, она началась не в феврале 2022-го. В настоящее время я проживаю в городе Могилёв-Подольский Винницкой области в качестве временно перемещённого лица (зауважал этот уютный город — украинская Европа!), а квартира, которую я снимаю, находится в пяти минутах ходьбы к Днестру.
     Сегодня снова ходил к реке. Когда курил в берег, зелёный и цветущий, точно сползший с возвышенности луг, глаза слезились не от дыма и не от солнца – от течения, быстрого-быстрого и в то же время скупо молчаливого. Будто Днестр убегал от меня, что бы никак и ничем не признаться в том, что я – уже никакая нить земного счастья, а фактически бездомный дядька-старик, ожидающий результата очередного анализа ПСА (онкологический маркер) и социального пособия ...аж в 2000 гривен,  наступления ВСУ и застрявшей в годах болью простившийся с тем, что по-зверски отобрала война, набросив в ноябре прошлого года на меня зимнюю куртку, сунув в карман паспорт, обув в ботинки и – толкнув в спину: беги! И я знал – куда и почему: «Эх, счастье, ты пришито нитью тонкой, ...несчастьем жить – при жизни умереть!» (Авт.)
(2023 г.)