4. Предел допустимого

4. ПРЕДЕЛ ДОПУСТИМОГО.  В то время как Батый громил в Центральной Европе замки европейских феодалов, а Александр Невский тех же феодалов топил в водах Чудского озера, в далеком Каракоруме великий хан Угэдэй пил горькую. И пил он ее по-черному. Пил до тех пор, пока придворные медики не забили тревогу. Врачей великий хан всегда уважал и к их мнению старался по возможности прислушиваться. Вот и на этот раз он без лишних споров согласился вдвое сократить количество выпиваемых им за день кубков. Правда, для этого ювелирам пришлось срочно изготовить для своего хозяина кубки, которые вмещали в два раза больше вина. В 1241 году борьба Угедея с алкоголем, наконец, завершилась. Алкоголь уверенно победил. Угэдэй помер, и вместе с ним прекратилась история Империи Чингисхана. Она почти сразу начала разваливаться на несколько улусов, которые были крайне враждебно настроены друг к другу и зависели от Каракорума лишь номинально. Пять лет Чингизиды вообще не могли решить, кто из них будет главным. После долгих споров и склок императорский трон достался Октаю.

Батый в драку за власть влезать не стал. Обосновавшись на Волге, он не покидал свой улус до самой смерти, под разными предлогами уклоняясь от поездок в столицу империи и терпеливо снося все оскорбления, сыпавшиеся оттуда на его голову. Построив на волжском берегу собственную столицу – Сарай, он занялся утверждением своей власти над Крымом, Кавказом, и над всей огромной территорией, протянувшейся от Дуная на западе до Оби и Иртыша на востоке, доставшейся ему в наследство от отца.

В 1243 году в ставку Батыя «для беседы» был вызван великий князь владимирский Ярослав Всеволодович. Никаких возражений против того, чтобы Ярослав занял место своего погибшего в битве на берегах реки Сить брата Юрия, у Батыя не было. Он просто потребовал, чтобы новый великий князь прибыл к нему за подтверждением своих полномочий, как вассал к сюзерену. Нечто подобное любил проделывать и его дедуля Чингисхан. Помните историю с персидским шахом? Отказ в таких случаях рассматривался монгольскими властями как объявление войны или мятеж. Все было очень просто и понятно: «Либо ты начинаешь платить нам, как своей «крыше», либо мы продолжаем бомбить твои ларьки». Собрав большой обоз и прихватив с собой нескольких знатных бояр, Ярослав перекрестился для храбрости и отправился в Сарай. Ну а, поскольку, Батый по-прежнему считался вассалом Октая, в Каракорум на представление великому хану ускакал юный Константин Ярославич.

И вновь, как и в истории с ливонцами, у русских властей не было никакого выбора - что бы там ни говорили наши нынешние западно-ориентированные «патриоты». В 1237 – 1241 годах татары уже доказали всем, что они – реальная сила, и что равного им по силе противника в Европе нет. Тому, кто считает, что русским княжествам следовало драться за свою независимость до последнего, напомним, что этим «последним» мог оказаться и его прадед. Как уже отмечалось ранее, монгольские правители никогда не ставили своих русских вассалов перед трудным выбором: либо смерть, либо превращение в монголов. Их интересовали деньги и вспомогательные войска и ничего больше. К тому же, Батый на собственном опыте знал, что война с русскими без потерь не обходится. Потому задирать Русь без крайней нужды никто не собирался. Вот почему после кровавой драки с ордой наши предки сумели сохранить и самоуправление, и культуру, и веру и возможность в дальнейшем развиваться более или менее самостоятельно. Даже после того, как Ярослав прибыл в ставку Батыя и торжественно отрекся от независимости, сарайские власти не стали насаждать на территории русских княжеств ордынскую администрацию, доверив русским князьям самим собирать дань. Такая компромиссная схема на данном этапе устраивала обе стороны.

Покорность потенциально сильного русского князя пришлась Батыю по душе. Он принял Ярослава с почестями, с легкостью утвердил за ним великое княжение и с барской щедростью отстегнул ему в придачу еще и Киев с окрестностями. Михаил Всеволодович Киевский, и раньше особой отвагой не отличавшийся, противиться воле сарайского владыки не рискнул, южную столицу владимирскому князю уступил без споров, а сам перебрался к себе в Чернигов.

Великий князь владимирский отъехал к себе на родину, и вскоре по его стопам на поклон к новому государю потянулись остальные удельные князья.

В 1246 году засобирался в дорогу и бывший киевский князь Михаил Всеволодович. Для того чтобы сидеть в своем Чернигове «на законных» основаниях, ему, как и всем остальным, теперь требовалось получить у великого хана разрешительную грамоту – «ярлык». В самом этом факте ничего необычного уже не было – многие ездили и остались живы. Получать добро на собственный удел, да еще из рук кочевника, было, конечно же, обидно, но …так уж распорядилась судьба. На Руси любой ребенок чуть ли не с самых пеленок знал, что всякая власть на земле от Бога. На этот раз Провидение решило, что русским царем должен стать степняк-язычник. Ну, значит, так тому и быть. Спорить и возражать могли только те, кто был уверен в своих силах, а таковых на Руси тогда не нашлось. Не собирался спорить с судьбой и робкий князь Михаил. Он отправился в Орду с тем, чтобы признать великого хана своим повелителем и после этого мирно доживать остаток своих дней в кругу родных и близких. Ему, вроде бы, нечего было опасаться за свою жизнь, и, тем не менее, Михаил Всеволодович уже догадывался, что живым он назад не вернется.

Был у монголов такой обычай: государи завоеванных земель перед аудиенцией у великого хана обязаны были совершить языческий обряд – своеобразный ритуал «очищения». Для этого им требовалось пройти меж двух огней и поклониться «огню и кусту». В глазах христиан исполнение любых языческих обрядов всегда считалось серьезным прегрешением. Трудно сказать, каким образом оправдывали свой невольный грех русские князья, уже прошедшие через этот обряд: кто-то, быть может, просто плевал через левое плечо, кто-то мысленно осенял себя крестным знамением, кто-то производил в уме сложные расчеты, пытаясь решить, сколько денег ему придется отнести в церковь, чтобы купить прощение у Бога. Короче, способов заглушить голос совести было много. «Робкий» Михаил Всеволодович отверг их все. Нет, он вовсе не отказывался поклониться Батыю как своему царю. В этом он не видел ничего зазорного. Однако кланяться «твари вместо творца» отказался наотрез. Примеру своего князя последовал и его ближний боярин – Федор. Уговоры остальных членов черниговской делегации ни к чему не привели.

Батыю с такой формой неповиновения сталкиваться еще не приходилось. Он был настолько удивлен, что даже не разгневался. Неповиновение у монголов всегда каралось жестоко и быстро, но на этот раз для «бунтовщиков» было сделано исключение – им обоим дали время на размышления. Князь и боярин использовали отсрочку для того, чтобы причаститься, - свой выбор они уже сделали. Был во всей этой истории и еще один немаловажный аспект: своим неповиновением эти двое поставили на карту только собственные жизни. От их «бунта» никто больше не пострадал. Вот если бы все мятежные князья поступали точно так же! Скольких потерь тогда удалось бы избежать.

Первым ордынцы казнили Михаила Всеволодовича. Некий бывший христианин, принявший язычество – кажется, русский - отрезал князю голову. Затем привели Федора. Его опять пытались уговорить, вроде бы, даже, предлагали занять опустевший черниговский стол, но боярин предпочел смерть. Батый, которому неразумное упрямство русского князя было непонятно, тем не менее объявил Михаила «великим мужем». Из всего произошедшего ему пришлось сделать определенные выводы, заставившие его в дальнейшем кардинально изменить процедуру принятия при царском дворе русских князей.

Так как же так вышло, что черниговский князь Михаил, который всю свою сознательную жизнь только и делал, что прятался от смерти да шел на уступки своим врагам, оказался на поверку «великим мужем» и сам отдался в руки палача? Что заставило этого человека вот так вот в одночасье превратиться вдруг из Михаила Черниговского в Михаила Святого? Ответ на эти вопросы лежит на поверхности: Михаил Всеволодович ни в кого не превращался и Святым стал не вдруг. Все дело в «пределе допустимого», который есть в каждом из нас. Этот предел позволяет человеку без ущерба для своей совести идти на попятный, делать уступки, нарушать правила, лгать и так далее и тому подобное. Если требуется понизить предел допустимого, приходится урезать совесть. Многие так и поступают. Когда заканчивается совесть, рождается «беспредел». Михаил на сделку с совестью не пошел. Он мог пережить горечь поражения, мог стерпеть унижение и позор, не мог только одного – поступиться верой. Оказалось, что жизнь ему отдать легче, чем снять с шеи крест. Смерть всегда расставляет всех по своим, назначенным им судьбой, местам. Ни Евпатий Неистовый, ни Василько Ростовский, ни Михаил Черниговский, ни боярин Федор своей смертью ничего уже не могли изменить. Однако все они сделали свой выбор, ибо умирали «за все люди своя и за Землю Русскую». Это был совершенно новый тип народных героев. Мученическая смерть возвела их в ранг великих победителей, ведь, как известно, одолеть врага силой оружия трудно, но куда труднее одолеть его силой духа.

Батый был далеко не дурак. Он одним из первых понял, что, если оставить все как есть, он может наплодить новых мучеников, и князья перестанут ездить в Орду, а там, глядишь, из банального чувства самосохранения объединятся и полезут в драку. В дальнейшем ордынские власти старались во взаимоотношениях с русскими таких щепетильных вопросов как обычаи и вера не затрагивать. Мало того, отдавая потом своих дочерей замуж за русских князей, они дозволяли им принимать православие, хотя по логике вещей, должно было быть все наоборот.