4-1. Сага 1. Глава 3. После октябрьского переворот

  - Это  у  вас  что  за  ягоды?   
                -Не  видишь,  что  ли? Смородина!

- Я  вижу, что  смородина…  Почему  она  черная?

- Это  красная  смородина!

- Какая   «красная»?   Она  же  у  вас  белая!?

- Белая,  потому  что  ещё  зелёная 
                (Разговор  на   базаре)               

       
   

 ПОСЛЕ   ОКТЯБРЬСКОГО    ПЕРЕВОРОТА
          Между  прочим,   не  все  отдают   себе  отчёт  в  том,  что  название  такой  полезной  во  всех  отношениях  и  вкусной  ягоды,  как  смородина,  происходит  от  слова  «смрад»  (смурод), т. е.  сильный,  дразнящий,  раздражающий  запах,  иначе  говоря,  «вонь».  «Смородина»  -  это  вроде  как  «вонючка»,  «смердючка»… 
           Впрочем,  так  нередко  происходит:  полезные  результаты  достигаются,  сопровождаясь   не  только  запахами,  весьма  мало  напоминающими  хороший  парфюм  или вообще  какие-либо  благовония,  а  то  и  попросту  отвратительными,  мерзкими.  Это  «правило»  часто  распространяется  и   на  государственно-политическую   сферу.  И  напротив:  вещи  безусловно  вредные  и  даже  опасные  для  здоровья  и  и  самой  жизни  могут  обладать  не  только  приятным  запахом,  но  и  другими  привлекательными,  просто  соблазнящими  свойствами.  Ближайший  тому  пример  -  цианиды  с  ароматом  горького  миндаля…    Однако  вернёмся  к   «своим  баранам».
       Хотя   - нет!  Уместно   вспомнить  ещё  один  анекдот  позднейшего  времени,    слегка  отдающий  опять-таки  «чёрным  юмором».  Дело  присходит  на  некоем  воображаемом  балу  (ну,  вроде  как  шабаш  ведьм  в  «Мастере  и  Маргарите»  у  М. Булгакова).  Распорядитель  выходит  на  середину  зала  и  хорошо  поставленным  голосом  громко    отчеканивает:  «Объявляется  «белый  вальс»:   «белые»  приглашают  «красных» !!!»  (Конец  анекдота.  Становится  понятным,  о  каком  бале,  о  каких  танцах,  и  о  приглашении  к  какому  «вальсу»  станут  приглашать  «белые»  «красных»  (и,  естественно,  наоборот)  идёт  речь:  это   кровавое  пиршество  гражданской  войны.
         А   почему,  собственно,  «гражданская»?  Ведь   война  -  это  дело  военных,  прежде  всего  -  армий  враждующих  государств,  их  вооруженных  сил,  не  так  ли?  Да,  так.  Но  это  если  война  «обычная».  А  когда  в  войну  вовлечены  граждане  собственной  страны,  оказывающиеся  по  разным  противоборствующим  сторонам,  то  вот  вам,  пожалуйста,  и  «гражданская». 
         Для  того,  чтобы  считаться  участником  таковой,  вовсе   не  обязательно  являться  военным,    вооружённым  и  сражающимся  человеком,  достаточно  просто  по  каким-то  спорным  вопросам  иметь  гражданскую  позицию,   отличную  от  той,  которую  считают  правильной  другая  (или  третья,  четвёртая  и  т. д.)  сторона.   Таким  образом,  избегнуть  её,  этой  «гражданской,  отмолчаться  и  где-то  в  сторонке  отсидеться  практически  невозможно.  И  у  неё  нет  тыла,  её  фронты  прходят  везде,  всюду  и  для  всех.  Достаточно  считаться  гражданином  данной  страны.  Что?  Ах,  вы  не  желаете?  А  слышали  вы,  что  сказал  Н. А.  Некрасов?  «Поэтом  можешь   ты  не  быть,  а  Гражданином   быть   обязан!»  Такая  вот  она   «бяка»,  эта  «гражданская»…
         Переворот  потому  и  называется  переворотом,  что  в  результате  жизнь  словно  переворачивается  вверх  дном   и    всё,  что  до  этого  держалось  под  спудом,  не  нарушая  тишь  да  гладь  прежнего  миропорядка,   теперь  всплывает  на  поверхность  и  «украшает»  её  своим   самодовольным  присутствием.  Покрасоваться  хочется  всем,  в  особенности  же  тем,   кому  ранее  не  дозволялось  даже  просто  появляться  там,   где  собиралась  «чисто  одетая»  публика.  А  когда  все   запреты  и  ограничения  сняты,  как  же  удержаться   и  не  побуянить !  Нет  уж!   Раз  настало  «наше  время»,  то  и  мы  себя  покажем !
       Когда  речь  заходит  о  смутном  времени  (вообще,  а  не  только  о  Смуте  начала  17  века),  всё  становится  зыбким,  неопределённым  и   не  вполне  точным.  Оно  и  понятно:  каждый  из  современников  таких  событий  рассказывает  о  них,  глядя  со  своей  колокольни,  и  потому  волей-неволей  несколько  искажает  их,  истолковывая  в  свою  пользу  и  в  своих  интересах.  Но  такой  субъективизм  имеет  в  чём-то  даже  положительную  сторону:  он  помогает  понять  многое  из  того,  о  чём  избегает  говорить  или  упоминать  тот  или  иной  повествователь.   Фигуры  умолчания  -  они  ведь  по-своему   тоже  очень  красноречивы.  Нам  тоже  придётся  иметь  дело  и  смириться  с  некоторыми  неопределённостями  подобного  рода,  «уточнять»  которые  было  в  своё  время  не  в  интересах  Наума  Маглыша.   
         В  исторических  сумерках  остаются  многие  события  того  времени;  датировки  же   «личных»   событий  тем  более размыты  и  расплывчаты,  и  не  только  по  причине  забывчивости  (что,  впрочем,  можно  было  бы  считать  вполне  естественным  делом),  но  ещё  и   потому,  что  так  легче  запутать  (пре)следователей-гонителей   и   тем  самым  при   необходимости   обеспечить  себе  пресловутое  «алиби».  Да  вся  эта  «относительность»   в  частностях   меня   самого  и  вовсе  мало  смущает,  поскольку  моя  цель  не  историческое  исследование,  а  живые  впечатления  от  эпохи,  услышанные   мною  в  рассказах  отца  «о  былом  житье-бытье».
          Читатель,  наверное,  помнит,  что  по  окончании  школы  прапорщиков  (конец  осени  1916  года)  Наум  Маглыш  получил назначение в 134-й пехотный запасный полк, где и служил вплоть до Октябрьской революции.  По  моим  подсчётам  (если  считать  по  4  полка  на  дивизию)  он  входил  в  состав  34-ой  дивизии.  Где  она  дислоцировалась   в  период  с  декабря  1916  по  октябрь  1917,  можно  установить  по  материалам  военных   архивов,  но  самому   мне  это  доподлинно  неизвестно.   Предположительно:  в  боевывх  порядках  всё  той  же  8-й  армии   Юго-западного   фронта  в  районе  населённых  пунктов  Рава  Русская  - Калуш  -  Станислав.
            Сразу  же  после  Февральской  революции   солдатский   комитет    избрал  его  то     ли  командиром,  то  ли  заместителем  командира  роты.  После  Октябрьской  революции   (как  явствует  из  протоколов  допросов  во  время  следствия  1929 – 1930  гг.)    он  служил  уже  в  95-м обозном  батальоне   472-го  транспорта  (около ст. Роженица - окончание  в  названии  этой  станции(?)  было  прописано  в  протоколе  неотчётливо)  в  должности  фуражира,  откуда  в  январе  1918-го  был  отправлен  в  распоряжение  Слуцкого  военкомата.
             На  этот  период  во  взбаламученной  России  ещё  не  всё  «устаканилось»  и  были  надежды  на  её  демократическое  развитие.  Они   возлагались  прежде   всего  на  Учредительное  собрание,  выборы  депутатов  в   которое  прошли  несколько  ранее,  а  теперь  (январь  1918)  оно  как  раз  начало  свою  работу  в  Петрограде  в  том  помещении,    где  до  1906  года   заседала  Государственная  дума.  Наум,  естественно,  участвовал  в  выборах   делегатов  в  Учредительное  собрание   и  отдал  свой  голос  за  список  № 8  (зсеры),  как  это  делали  почти  все  крестьяне,  доверявшие  им  по  «земельному  вопросу»  больше  чем  кому  бы  то  ни  было,  тем  же  большевикам,  к  примеру.  Неудивительно,  что  в  крестьянской  по  преимуществу  стране  именно  депутаты-эсеры  и  составили   подавляющее  большинство  в  составе  депутатского  корпуса  упомянутого  Учредительного  собрания.
               Оно  представляло  собой  нечто  наподобие  пред-парламента:  Учредительному  собранию  предстояло  определить  характер    будущего  политического  строя  и  структуру  государственной  власти  в  России,  принять  некий  основополагающий  документ  вроде  конституции,  создать  постоянные  органы  государственного   управления  и    передать  им  всю   полноту  власти  в   стране. Но  в  тот  раз  из  затеи  с  Учредительным  собранием  ничего  не  вышло,  ибо  в  России  редко  что  получается  с  первого  раза.
          Вот  и  тогда  высокие  замыслы  этого  российского  «предпарламента»  никак  не  отвечали  интересам   заговорщиков-большевиков,    делегаты  по   списку  которых   оказались  в  Собрании  в   вопиющем  меншинстве  (всего-то  8  процентов  от  общего  числа  делегатов !)  и,   следовательно,  никак  не  могли  победить  здесь  демократическими  методами.   «Историческую»  роль  в  «разгоне   Учредительного  собрания»  (звучит,  не  правда  ли!?)  советская  т. н.   «историография»  отводила  «матросу  Железняк(ов)у»,  члену  партии  анархистов,  который  командовал  отрядом  «красногвардейцев»,  нёсшим  тогда  караульную  службу  в  Таврическом  дворце. 
           Тут  всё  получилось   совершенно  по  Аркадию  Райкину:   «кто  что  охраняет,  тот  то  и  ворует».  Здесь  в  тот  «исторический»  день  большевики   (а  именно  они  были  кукловодами,  действовавшими  за  спинами  «железняков»  и  ему  подобных,  якобы  «охранявших»  власть)  окончательно  и  украли  эту  самую   власть,  в  буквальном  смысле  вырвав  её  из   рук  народа  в  лице  его  избранных  представителей.   Большевистские  бонзы    с   нескрываемым  цинизмом  и  полным  пренебрежением   к  общественному    мнению   бахвалились  впоследствии,  как  это  ловко  и  легко  получилось  у  «матроса   Железняка»:  ватага  вооружённого  сброда  (допускаю,  не  вполне  трезвого)  вваливается   в  зал,  где  народные  избранники   заседают  и  готовят  судьбоносные  для  огромной  страны  решения,  и  устами  не  слишком  образованного  анархиста  (по  некоторым  сведениям,  Железняков  какое-то  время  учился  в  Киевском  (?)  университете,  но  не  закончил  его)  «объявляет»   (т. е.   горланит,  «берёт  на  горло»):  «Караул  устал  и  потому  просит  господ   делегатов  немедленно  разойтись  и  покинуть  дворец!»
       Каково  это  вам?   Вроде  бы  даже  очень  интеллигентно  по  форме  и  демократично  по  содержанию.    Вот  она  -  «подлинная»,  т. е .   пролетарская,  революционная  демократия!   Сразу  же  пустили  в  «политический»  оборот  просторечно-уничижительное  словечко   (это  как  раз  «стиль»  большевичков)  «учредиловка»  -    именно  так   пренебрежительно  большевички  и  относились  к  волеизъявлению  народа,  к  самому  народу.
           Поощрение  к  употреблению  просторечия  -  один  из  наиболее  эффективных  и  притом  наименее  затратных  способов    «демократического»  развращения  людей,  низведения  их  до  уровня  «простых»  и  простейших,  превращения  в  толпу  для  дальнейшего  манипулироварния  ими,  в  том  числе  с  использовнием  всё  новых  и  новых  «словоупрощений».  Замечено:  замена  общеупотребительных  слов  литературного  языка  просторечными  суррогатами  -  явление  далеко  не  безобидное,  оно  как  бы  исподволь  приводит  к  снижению  заключённрого   в  них  понятия  с  последующей   полной  его  дискредитацией.  Именно  эту  функцию  должны  были  выполнять  такие  словечки,  как  «Учредиловка»,   «буржуй»,  «белоподкладочник»,  «очкарик»,  «шляпа»,  «золотопогонник»,  «контра»    и  т. п.  Это  лишь  самые  первые  словечки  «новояза»  из    их  бесконечного  ряда,  которые  легко  вспоминаются  нами  даже  спустя  почти  целое  столетие  после  их   первого  появления.
         Наум  Маглыш,  видимо,  как  и  многие  тогда,  быстро  избавлялся от  политических  иллюзий,  в  частности  -   от  иллюзий  в  отношении   будущего  русской  армии,  которая  к  этому  времени  совершенно  деморализовалась  и  разлагалась  буквально  на  глазах,  и  не  по  дням,  а  по  часам.  Она  не  распускалась  по  домам  при  обязательном  разоружении,  а  «распускалась»   в  смысле  исчезновения  из  неё  каких-либо  скреп  в  виде  воинской  дисциплины,  строгой  подчинённости  и  ответственности  за  выполнение   или  невыполнение  приказа,  иными  словами,  попросту  разлагалась.  Не  дожидались  никакой  «демобилизации»:   дезертирство  стало  повальным  явлением  задолго  до  её  объявления  в  январе  1918-го.
           Огромная  армия,  в  которую  за  годы  войны  успели   мобилизовать  более  16  миллионов  человек,  распадалась,  «атомизировалась»  на  сотни  тысяч   отдельных,  распущенных  -  не  только  организационно,  но  ещё  и  морально  -  людей,  имевших   в  своих  руках  оружие  и   привыкших  без  особых  раздумий  пускать   его  в  ход.    Выпущенный  из  бутылки   джинн  на  таком  фоне  представляется  не  более  чем  детской  шуткой.  Вдобавок  к  этому  «джинну»  в  избытке  было  ещё  и  другого  «джина»,  т. е.  алкоголя,  в  основном,  конечно,  домашнего  и  кустарного  производства,  проще  говоря  -  самогона.  Теперь  его  просто  море  разливанное:     ведь  со  старой  властью  рухнули   все  её   законы,  в  том  числе  и   т. н.  «сухой  закон»,  действовавший  в  России  с  самого  начала  войны.
         Теперь  же  без  каких-либо  особых  последствий,  просто  безнаказанно  допускалось  грабить  винные  склады   и  лавки.  Это  ли  не  свобода:  никаких  законов,  водки  -   хоть   залейся,  винтовочка-кормилица  -  вот  она,  здеся,  завсегда  под  рукой!  Не  тогда  ли  и  родился  этот  «шедевр»  русского  словесного  творчества  об  истоках  и  природе  свободы  «по-русски»:  «С  утра  напился  -  весь  день  свободен!»   
         В  общем,  не  требуется  особых  доказательств  того,  что  причин  и  поводов  для  дезертирства  у  самых  разных  военнослужащих  имелось  более   чем  достаточно.  Толпы  вооружённых  людей  устремлялись  по  домам,   но   не  только  по  своим…   Для  многих  «людей  с  ружьём»  гораздо  более  притягательными  казались  дома  людей  состоятельных,  потому  что  в  их  собственных,  если  только  таковые  существовали  в  природе,  они  знали:  там  шаром  покати  -   и   ничего  хорошего  их  там  не  ждёт…
            Когда  точно,  при  каких  обстоятельствах  и  каким  именно  образом  Наум  Маглыш  «расстался»  с  армией,     из  его  позднейших  рассказов  никак  не  проглядывало.  Можно  думать,  что  здесь  всё  не  было  уж очень  безупречно:  зто   противоречило  бы   самому  духу  времени.  Но  вполне  вероятно,  что  он  смог  удержаться  от  всякого  рода  крайностей  и  не  впал  в  большие  искушения…  А  то,  что  он,   как  и   многие  сотни  тысяч  бывших  фронтовиков,  воспользовался   возможностью  дезертировать,  этого  как  раз  исключать  никак  нельзя.
        У  «его  крестьянского  благородия» ,   бывшего   (причём,  весьма  недолго),  а  ныне  упразднённого  прапорщика  Маглыша,  не  имелось  особых  причин  ностальгировать  по  рухнувшему   в  одночасье  царскому  строю  с  его  сословным  устроением  общества;  ещё  меньше  имелось    оснований   восторгаться   обещаемым  большевиками  грядущим  «царством  свободы»;  его  предвестников   люди  уже  могли   наблюдать  повсеместно:  расхристанная  солдатня,  стыдливо  называемая  «человек  с  ружьём»  (то, что  «винтовка  рождает  власть»,  придумал  не  Мао  Дзедун,  отнюдь),  повсеместно  насаждала  террор,  а  так  называемой  власти  оставалось  только  узаконить  его,  придав  ему   организационную  и  государственную   форму,  назвав  «диктатурой  пролетариата»,  и  на  долгие  десятилетия  сделать  его  основой  своей  «политики».
        Крестьянский  сын,  он  мечтал  о  лучшей  доле,  о  том,  как  бы  поскорее  «выбиться  в  люди»  и  не  мыкать  горе,  перебиваясь  с  хлеба  на  квас,  а  с  кваса  на  воду,  как  его  смиренные   и  безропотные   родители.   Они  уже  вошли  в  тот  возраст,  в  котором  люди  того  времени  считались  глубокими  стариками,  ибо  редко  кто  доживал  до  таких  лет:  Дзмитрок  Маглыш  («Разумны»)  перешагнул  за  66-летний  рубеж,  вряд  ли  намного  моложе  чувствовала  себя  и  его  «жонка»  Марина  Васильевна.  Им  самим  приходилось  уже   весьма  нелегко,  чтобы  по-прежнему  управляться  по  крестьянскому  хозяйству,  кто-то  должен  был  помогать.         Прежде  всего  во  время  страды  на  основных  мужицких  работах :  пахать,  бороновать,  косить,  молотить…  Да  и  разной  другой  работы  в  деревне  хватало.     Так  что Наум,  как  только  это  стало  возможным,  устремился  «дадому»,  «на  бацькаушчыну» ,  «у  бацькаву  хату»,  в  отчий  дом…
      Казалось  бы,  что  может  быть   лучше:  после  военного  лиха,  после  скитаний   по «бескрайним  просторам»  Родины,  после  грязи  окопов  вернуться  наконец   на  свою  «малую родину»,  в  материнскую  заботу,  пусть  в  небогатый  и  не  слишком  опрятный,  но  в  родной  и  привычный  быт.  Не  об  этом  ли   были  в  течение  многих  дней  и  ночей  его   лучшие,  самые  светлые  мечты?   И  вот  они  все  сбываются:  он  жив,  не  изувечен,  он  дома,  под  родной  крышей…  Как  говорится,  «чего  же  боле?»   На  деле  всё   оказывается  совсем  не  так  просто.