Синдром Плюшкина. Рассказы о деревне

Семён рос в большой семье - шестеро детей и трое взрослых.

Он был самым младшим ребёнком, родился, когда все углы  уже были заняты. Его люлька стояла посередь избы, а когда он из неё вырос, ему стелили на сундуке.

Скоро самые старшие дети съехали: брат подался в город, а сестра вышла замуж на соседнюю улицу. Сёма и не знал их толком. Остались трое школьников - Арина, Митька и Егор, и он - Мелкий. Старшие помогали по дому, у всех были свои обязанности, делали уроки, дружили с ребятами... У них была уйма привилегий. И они, чуть что, жаловались на меньшого. Взрослые, вечно занятые важными делами, не разбирались, кто прав, а кто виноват, и цыкали на младшего. Семён всем мешал. Мелкий. Несмышлёный. Обидно.

У него не было стола. Кровати не было. У Егора тоже не было кровати, но он, единолично, дрых на палатях, а Сёмку гнал - "обмочишь!" Хотя за Мелким такого греха не водилось. А пойди, докажи. Играл мальчик в углу у сундука, на полу. У него были игрушки — чудные солдатики, несколько кубиков с картинками, лошадь без хвоста и собака неизвестной породы. А потом он нашёл на улице, возле магазина, крохотную машинку. Как настоящая даже колеса крутятся!... С неё всё и началось.

Сёма заболел машинками. Он начал видеть их везде: у других ребят, в телевизоре, на полке в магазине. Просил, мечтал, даже пытался украсть. За что, к слову, был здорово оттрёпан дедушкой. Попыток воровства больше не было, но бредить машинками мальчик не перестал, даже, наоборот, стало ещё хуже.

Мать купила ему пару махоньких автомобильчиков, но ругалась при этом, за баловство. А папа сделал ему зимой ещё две машинки, побольше. Одна — макет, чтобы просто стояла, а вторая — на колёсах. Семён был на седьмом небе от счастья, а мать опять ругалась на бесполезность машинок.

— Софь, отстань, может, он автослесарем будет, — не выдержал отец, и мать замолчала, недовольно поджав губы. Она была уверена, что время, потраченное отцом на изготовление игрушек, могло быть потрачено на нечто более нужное в доме.

Вообще, всё, что касалось Сёмы, всегда было важнее в другом месте. Например, ему на почте подарили акварельные краски. Так  мать их забрала: старшие дети — школьники, им нужнее. А Мелкий измалюет бестолку. Или он нашёл на дороге чудесную гибкую железяку. Играл с ней полдня. А дед увидел, и отобрал. Говорит: это полотно какое-то, для дела сгодится. А когда Сёмка занял стол, расставляя на нём поле боя, Арина с Егором бесцеременно смахнули солдатиков в кучу и ссыпали на пол: им стол нужнее — уроки надо делать. Тогда мальчик дождался следующего дня, чтобы старшие ушли в школу, и снова попытался разложить игрушки на столе. В этот раз их смахнула мать, которая собралась раскатывать тесто. Да ещё и полотенцем мальчишку огрела, и пообещала выкинуть все игрушки, если он ещё раз что-то с пола на стол потащит. А откуда ему ещё тащить, если у него только пол и сундук?

Когда Семён пошёл в школу, Арина её уже окончила. Мальчик думал, что теперь-то он тоже привилегированный — ему положены стол и кровать, но к сундуку приставили табуретку, чтоб ноги не свисали на пол во сне, а уроки велели готовить там же — у сундука, на табуретке. А всё потому, что Арина занялась шитьём. Пока мальчики на занятиях, мать на столе готовит, потом за стол садится Арина, Семён в это время как раз приходил из школы. У него уроков мало — что, больно, задают младшеклассникам? И на табуретке сделает. А девочка работу берёт, деньги зарабатывает — это гораздо важнее. Позже приходили старшие мальчики. Арина убирала шитьё со стола, пересаживаясь в папино кресло, а братья садились за стол уроки готовить. Им нужнее стол, они скоро выпускаться будут, их уроки сложнее и важнее Сёминых. Как только они заканчивали с занятиями, наступала пора ужина, и за стол садились все. Арина прятала шитьё окончательно и принималась помогать маме — накрыть на стол, убрать со стола, посуду перемыть.

Мальчики после ужина занимались хозяйственными делами. Семён, например, следил за чистотой двора. Он после ужина шёл и, в зависимости от сезона, мёл или огребал двор, чистил дорожки, прибирался возле курятника и собачьей будки. Вернувшись, мальчик мылся и ложился спать, а с утра шёл в школу.

В школе у Сёмы парта была на двоих с одной девочкой, которая была в два раза шире своего соседа. Она забавлялась, ущемляя мальчика всеми доступными способами: расставляла локти пошире, занимая большую часть парты, ставила свой стул посередине, вытесняя его на самый край, а то и за пределы учебного места, "нечаянно" роняя его учебники... Мальчишка однажды даже стукнул свою обидчицу, потому что слов она не понимает, но та повела бровью, хмыкнула и заголосила басом:

— Инга Петровна, меня бьёт Штакетин!

— Штакетин! Это что такое?! Она же — девочка!

Семён получил наказание, а после уроков эта "же девочка" зажала пацана в угол в коридоре и прошипела, зловонно дыша в лицо:

— Будешь кулачонками махать, я тебя при всех поцелую!

С тех пор Сёмка боялся её, как чёрт ладана. Он даже плакал, уговаривая учительницу их рассадить, но Инга Петровна насмешливо покачала головой:

— Чего ты ноешь, Штакетин? Что Сбруева тебе баловаться мешает? Поверь, пройдут годы, и ты мне ещё спасибо скажешь, за строгую соседку.

Сразу надо отметить, что годы, конечно, прошли, но ни разу упомянутое спасибо не пришло на ум несчастному Семёну. Он до конца жизни вспоминал ЖеДевочку и её зловонное дыхание с содроганием и холодным потом. Может, поэтому его отношения с девушками не складывались: сестра, мать, учительница и соседка по парте — единственные женщины в его жизни все первые пятнадцать лет. И они относились к нему с откровенным презрением и насмешкой. Делали, что хотели и как хотели, и всегда оставались безнаказанными, тогда как он вечно был перед ними виноват. В чём — не понятно, вероятно уж в том, что он есть и, тем самым, мешает. Семён начал опасаться всех особей женского пола, замыкался в их присутствии, и это его поведение вызывало новые насмешки и преследования уже со стороны других, даже едва знакомых, девочек.

Единственной отдушиной для мальчика были и оставались его машинки. Он копил их, пряча в углу за сундуком, но спустя годы, когда Арина вышла замуж и переехала, а Митька женился на студентке из заезжего стройотряда и тоже уехал, он позволил себе целый ящик в прикроватной тумбочке. Егорка был спокойным братом, малого не доставал, его коллекцией не интересовался. Мать тоже в выдвижной ящик не лазила. Так у Семёна, наконец-то, появилось что-то своё. Такое, что никого больше не интересовало, а потому не просто принадлежало только ему, но ещё и находилось в безопасности. Ощущение личной безопасности, наличие чего-то персонального и полная отстранённость всех обидчиков смешались в голове одинокого, вечно кем-то обижаемого, подростка, и в моменты какого-то стресса, он стал прибегать к своей коллекции, которая его успокаивала.

Ближе к окончанию Семёном школы, не стало отца. Теперь два брата — Егор и Сёма — стали маминым подспорьем. Егор невозмутимо выполнял основную часть мужских работ по дому и хозяйству, а Сёма многого не умел, ведь раньше его только шпыняли, чтобы не мешался. Мать злилась на него, ругалась, а он убегал перебирать свои машинки, чтобы успокоиться.

Позже Егор устроился на работу, стал брать дополнительные смены, чтобы заменить отца финансово —  обеспечить мать и малого братишку, пока он учится. Мать стала за столом постоянно выговаривать Семёну за тупость и неуклюжесть, а Егора хвалить за старание и умения. Егор был к словам матери равнодушен: он видел её старой и болтливой женщиной, нуждающейся в заботе и деньгах. Так и относился. А вот Сёма нервничал, расстраивался. Он очень хотел быть не хуже других, равняться на брата, но на заготовке дров отсёк себе палец, а копая новый колодец, едва не утонул. И везде были медички, высмеивающие его, и всегда мать плакала от отчаяния — поразительно тупой ребёнок, а Егор молчал и даже не смотрел. Семён думал, что брат его презирает. И только когда Сёма занимался своими машинками, его все оставляли в покое: брат шёл что-то делать по хозяйству, а мать, махнув рукой, уходила к плите. В своих мечтах, парень закапывался в огромную кучу маленьких машинок и никто не мог его найти.

Потом приехал Митька. Гостил целый месяц. Напару с Егором они продали скот, разобрали хлев, распилили на дрова. Мать плакала: никогда ещё их семья не жила без коровы, даже в самые трудные времена бабушка берегла кормилицу, отдавая Бурёнке  последнее... Но сыновья только плечами пожимали — пора привыкать.

— Мам, ну, сколько вам с Мелким молока-то надо? Купишь. Мы будем деньги высылать, — говорил Митька.

— Что значит — "мы"? — мама хваталась за сердце, — Егор! Уж не хочешь ли ты нас двоих оставить?! А дрова?!

— И дрова купишь, — положил ей Митька руку на плечо, — нам проще в городе заработать, а тебе — здесь купить. И не реви, Семён не плох, просто с измальства не приучен... Наверстает.

Братья уехали, и жизнь Сёмы наполнилась ежедневными упрёками. Он заканчивал школу, учёба шла ни шатко, ни валко, но экзамены он сдал вполне неплохо. Что делать по хозяйству, он не знал, а мать только кричала, что он ничего не делает. Как в детстве, Семён прибирал двор, курятник, будку. Если видел, что мать копает или поливает — помогал. Но она всё ругалась и ругалась. Каждый раз подросток, возвращаясь домой, доставал машинки, раскладывал их на кровати, ощупывал, катал... И мать не выдержала. Однажды она сгребла его сокровища и выбросила в печь.

Сёма два дня не ел, не пил, не выходил из дома. Он всё сидел испуганный и потерянный, не понимая, как так вышло, что он потерял единственное своё. То, что больше никому не принадлежало. Мать смотрела косо, но молчала. Её напугала такая реакция сына. Она пыталась ругаться, пробовала разговаривать с ним, но парнишка словно перестал понимать обращённую речь. Спустя два дня, он, вроде, начал приходить в себя, но всё заглядывал в опустевший выдвижной ящик тумбочки.

К концу лета Сёма, работая на колхозном поле в пяти километрах от своей деревни, окреп и успокоился. Мать отмалчивалась, признав, что сын её не в себе, и лучше не трогать его, чтобы не выбивать из, столь шаткого, равновесия. Дел поубавилось после продажи скотины, на огороде парень помогал, воду таскал исправно. Дрова и молоко они покупали у соседей, хлеб женщина пекла сама... Жить можно. Денег хватало.

Однажды Семён принёс колёса от детского велосипеда. Положил в сенях. Мать приметила, но промолчала. Кто знает, поди, тачку сделает, компост развозить, а то своя-то расхлябалась совсем. Через неделю он приволок шину от большого автомобиля, бросил во дворе. Потом притащил автомобильное сиденье, укрепил его под навесом, и там спал, пока совсем не похолодало.
Зимой заняться было нечем. Куры да собака, снег огрести да воды раз в неделю натаскать... Мать уходила к дочерям в гости на два-три дня, возвращалась с гостинцами. А Сёма, скуки ради, пытался сделать машинку, как делал ему отец. Толку в его руках не было, он часто резался ножом, раз даже воткнул в колено стамеску по неосторожности. Мать ахала про себя, но, на всякий случай, молчала, не ругалась. Она, со временем, всё больше стала опасаться своего странного отпрыска. Парень мужал, креп и рос, но оставался нелюдимым, замкнутым. Весной он снова вышел на работу и начал, по пути домой, прихватывать шины и колёса с местной свалки.

Первые время его находки шли в дело: он огородил колёсами полисадник, покрасил их в весёлые цвета. Маме даже понравилось. Едва ли не в первый раз, она похвалила сына, но он словно не слышал. Из мелких колёс он, и правда, сделал тачку. Получилась она с третьего раза, но вышла добротной. Однако, работа и огород отнимали много времени, и Семён перестал успевать обрабатывать то, что приносит. А приносил регулярно. За лето угол двора заполнился до отказа, разнокалиберные шины посыпались из-за сарая. Мать выразила осторожное недовольство, но сын опять "включил глухаря", словно не с ним разговаривают. Он начал складывать колёса вдоль забора, с внутренней стороны. Позже, уже осенью, помимо колёс, он стал приносить разного рода железки и запчасти от автомобилей, велосипедов, холодильников... Какие-то дверки, полки, огромные болты и рессоры, сиденья и стёкла... Мать пришла в ужас. Она начала встречать сына руганью, выбрасывала принесённое на дорогу, но парень упрямо затаскивал всё обратно к дому, за забор. Поскольку предметы были крупногабаритными, а мама — маленькая и сухонькая, то противостояния не получалось. Она уставала на второй колёсной паре, а сын бодро тащил выброшенное во двор, не напрягаясь. Женщина плакала, укоряла, требовала — всё без толку.

Когда Семён был на работе, мать пригласила двух мужиков с трактором, заплатила им, и они загрузили в прицеп всё, что смогли, и вывезли на свалку. Но свалка в округе была всего одна, и когда Сёма шёл домой, он сразу узнал свой скарб. Шёл дождь. Дорогу размывало. Он стоял, промокший и опустошённый. Быстро сгущались осенние сумерки.

Домой он пришёл ночью. Перемазанный глиной и солидолом. Из дверцы трактора он сделал волокушу, запрягся в неё, как бурлак и, нагрузив по максимуму, притащил во двор сквозь ночь и непогоду. Мать схватилась за вожжи, хотела прибить, но сын глянул такими обезумевшими глазами, что руки женщины бессильно опустились. Как был — грязный и сырой — Семён завалился на кровать и моментально уснул. Мать в халатике и тапках выскочила во двор, попыталась сдвинуть с места волокушу, не смогла. Потянула из кучи колесо, желая выбросить его на дорогу, но колёса раскатились, какая-то шина наехала женщине на ногу, ободрав кожу протектором, и шлёпнулась в грязь, обдав несчастную холодными брызгами. Мать села на эту шину и заплакала.

На следующий день она не поднялась — простыла. Раненая нога отекла и горела огнём. И сама женщина горела огнём, грудь её разрывал лающий кашель, лицо опухло, глаза слезились. Семён поднялся спозаранку и ушёл на работу. А вечером приволок ещё шин и болтов. Он тоже был простужен: из носа текло, в груди хрипело, но парень ничего не замечал. Всю неделю, пока мать едва вставала до ведра по нужде, он работал и таскал во двор со свалки всё, что мог утащить. Он больше не разбирал запчасти и шины, а грузил в свою волокушу всё, что попадало под руку. Даже спиленную кем-то черёмуху — два ствола с ветками, даже разбитый комод без дверей... Двор стремительно заполнялся всякой всячиной, а некормленная собака выла на цепи.

Через неделю дожди прекратились. Хмурая холодная погода нависала чёрными тучами над домом Семёна и его матери. Женщина оделась потеплее и пошла кормить пса, держась за стенку, осторожно перебирая слабыми ногами. Собака с ума сходила от счастья, при виде хозяйки, виляла всем телом, скулила, визжала и лаяла. Её рёбра обозначились под обвислой шкурой, а морда осунулась. Дав псу кастрюлю каши, женщина вошла в курятник и застонала от бессилия и отчаяния: куры, теряя перо и пух, ходили по своим павшим сородичам, по колено в помёте. Она насыпала им в кормушку зерна, налила воды, и побрела в дом, не имея ни малейших сил навести порядок.
Вечером ударили заморозки. Куча железа и резины во дворе покрылась льдом. Семён пришёл налегке, без волокуши, но в руках принёс какой-то алюминиевый жбан с пробитым дном. Он аккуратно поставил свою ношу в сени, вошёл в избу. Мать лежала, дрожа от холода и болезни.

— Сын! — слабым голосом окликнула она, — печь истопи, не могу я. Вся изба выстыла, три дня холодаем...

Сёма, не оглянувшись даже, пошёл за дровами. Когда он затопил печь, мать снова его окликнула:

— Семён, в курятнике куры пали, прибрать надобно.

Парень посидел немного, глядя в тёмное окно, и пошёл в постель:

— Завтра. Работа кончилась, дома буду. Приберу.

На следующий день сын поднялся рано, сразу пошёл хозяйничать. Прибрал и кур, и собаку, всё намыл, начистил, всех накормил, двор засыпал опилом.

В доме прибрался, даже полы намыл, сменил постельное на своей кровати, истопил баню, сварил суп. Сходил к соседям, купил молока, масла, хлеба.

— Тебя-то тоже прибрать, что ль? — угрюмо спросил он мать, наблюдавшую исподтишка за сыном.

— Нет, Сёмочка, нет, я сама. Ты меня только до бани проводи. Да, как обратно пойду, встреть. Я тебе светом помигаю.

Проводив мать в баню, парень сменил постельное и на её кровати, стоя у окна, ждал, когда тусклая лампочка над входом в баньку начнёт мигать. По сигналу вышел, посомневался, посмущался, но, всё же, подхватил распаренную женщину на руки и занёс в избу. Уж больно холодно на улице, а она идёт — шель да шевель... Хуже того простынет.

Наутро всё кругом было белое. Первый снег, что бывает нечасто, принёс первые морозы. Свалка во дворе дома превратилась в монолит. Но, кажется, Семёна это не беспокоило.

Зима прошла тихо. К весне приехали братья, проведать мать и сестёр. Свалка их немало удивила, мать пояснила:

— Это Сёмино...

Сам же Семён от комментариев ушёл. Он вообще перестал показываться дома. Пропадал на работе или у автослесарей в гараже. Зная его тягу к машинам, мужики звали парня к себе в ученики, но Семён всегда ужасно стеснялся и отказывался. Он благоговел перед этой работой, видел механиков богами болтов и железа, ощущал себя совершенно никчёмной букашкой перед ними. Ему безумно льстило их внимание, которое парень расценивал, без преувеличения, как божественную благодать. Как бы он сам мог что-то творить в этом чертоге, что-то трогать, понимать?! Конечно, нет. Просто эти люди, обладающие нечеловеческими способностями, невероятно добры к нему, дурачку, который только и может, что двор мести и землю копать. У них, вон, женщины. Жёны и дочери. В голове Семёна никак не укладывался тот факт, что женщину — существо насмешливое и опасное — можно родить. Можно быть ей отцом. И она будет послушной и кроткой... Сёма всяких отношений повидал по деревне, но у этих мужчин женщины были умными и серьёзными, они заботились и слушались. Это парень тоже относил к уделу богов.

Братья уехали, пообещав вернуться, когда дороги просохнут, и вывезти свалку со двора. Семён молчал, мать, прощаясь, плакала.

В это лето сыновья так и не выбрались на малую родину. Дел навалилось много, да и свалка не воодушевляла. Там столько ржавеющего железа и тяжелущей резины, что за один день и не управиться. А на следующее лето не стало мамы. Старший сын, покинувший дом давным-давно, ещё когда Семён был маленьким, прислал сестре телеграмму, что не приедет. С телеграммой передали и почтовый перевод. Объединившись, сёстры занялись организацией похорон, решив поминать у Арины — у них и детей меньше, и изба просторней, и есть, где телеге развернуться. А у материного дома и людей собрать стыдно: псина лает без конца и куча мусора ржавеет. Семён на прощание смотрел издали, на кладбище подошёл последний, а когда все ушли, остался. И сидел у могилы молча, до самого утра.
Братья не приехали. По примеру старшего, они отправили сёстрам деньги на похороны. Семёну же никто ничем помогать не собирался.

Он отвёл пса на работу — пусть контору сторожит, отдал кур соседям, и пошёл на свалку. Планомерно и беспрепятственно он тащил домой всё, что приглянется. Занял барахлом и мусором весь двор, сени, баню, опустевший курятник. На это ушло чуть больше трёх лет. Огород городить стало негде, да и не хотелось. Много ли надо одному? Летом Сёма мылся в реке, а зимой не мылся вовсе. Соседи крутили пальцем у виска, дети дразнились, бабы чурались. А Семён всё ходил по свалке, по дорогам, по мусорным кучам соседних деревень, подбирая то, что казалось ему пригодным для изготовления какой-нибудь машины. А в его фантазии можно было найти самые вычурные машины, самой разной конфигурации, так что пригодным можно было считать всё, при желании.

Впоследствии свалку Семёна четырежды поджигали, его самого не раз били, но в конце концов, люди стали выбрасывать мусор к нему во двор. Так образовалась их персональная свалка. Сёма не ругался на людей, относился безразлично и к тому, что они говорят, и к тому, что делают. На мирных любопытных огрызался:

— Мой дом, мой двор, всё моё! Моё! И никого не касается!

Однажды, когда уж и забор упал, и старшая сестра умерла от старости, а у Арины родилась правнучка, соседи увидели, как дед Сёма ползает по своей свалке, трямущимися руками оттаскивая детали, заглядывая под двери от машин, под колёса, перебирая мелкий мусор. Он что-то искал, и никак не мог найти. Без перерыва на сон, сутки он копался в своих сокровищах, а на вторые кто-то не выдержал, окликнул:

— Семён, чего ищешь? Поди я видел, подскажу.

— Да у меня тут стол был... Стол, с машинкой. Я катал... Мне отец делал. Маленькая такая машинка, деревянная. Не наигрался я. А куда дел, не знай...

Вечером его нашли на куче мусора. В остывшей руке он сжимал картинку, вырванную из какого-то журнала: счастливый мальчик катает по столу игрушечный самосвал.
*