Постскриптум юности Часть третья Коммунистическая

Идея эта про общежитие была не вполне моей, даже и совсем не моей, а моей знакомой Татьяны, которая из моего была города и училась в другом вузе. И это была даже не идея, а скорее недоразумение. Мы как-то с Таней разговорились о том, о сём, и даже о бабе Шуре, а та вдруг возьми и скажи, дескать, чего эт вы мыкаетесь по бабулям, когда давно пора взять – и к ним в общежитие. «Да как же это, как такое возможно?» - «Очень даже легко!» Ведь у них не общага, а дружная община почти что, и комендант такой душка, что и не сыщешь, так что вопрос можно сказать закрыт, если этот вопрос был открыт, то есть, если я вообще-то не против. Не сказать, что я усомнился – не поверил и каплю, но на всякий случай размечтался, нарисовав картинку студенток, щеголяющих после душа с полотенцем на голове и в одном халате, и раскрасневшимися мордочками совсем без макияжа, так что, с прицелом на некоторую вероятность подобную картинку вскорости лицезреть, я Тане поддакнул.
И тогда, на вокзале, когда в крови клокотала обида на неправедное бабусино действие, мозг, предавшись смакованию гнева, отключил на время всякую логику, и дал мне подумать и вслед поверить, что это не просто какой-то вариант, а вопрос вообще-то практически закрыт, если открыть его, то есть если согласен мой друг. Уж не знаю, выключал ли и его мозг на время логику, но часть ее все-таки оставил, и он осторожно так возразил:
- Мы же заочники. Нам не дадут.
- Есть один у меня на примете комендант – хороший, говорят, дядька. Беру на себя. Отблагодарим, разумеется, в допустимых пределах – небось, этот брат не откажется…
… Приближался уже октябрь. Я написал Татьяне, и соврал, что приеду пятого, хотя на самом деле и я, и Роман приезжали шестого – заранее привести ее в тонус и иметь день подстраховаться от неудачи. Мне в ответ ничего. Пятого октября, когда уже предположительно я был тут, я позвонил Тане, но она не ответила, и на отправленное еще одно сообщение тоже было тихо. Вот уже следующий день настал, вот уж мы с Романом поставили сумки на пыльный асфальт и сердечно обнялись, соскучившись. Мне не терпелось начать рассказывать про лето, про приключения, и последнюю новость – про моего коллегу Васю, который уволился на словах, не уволившись по форме, а я веду за него занятия, чтобы не было конфликта, и теперь волнуюсь, как я получу за это оплату, но Роман осек порыв главным вопросом:
- Что делать будем?
- Звонить! – И я сделал, как и сказал – позвонил. Абонент был, вот те раз, в этот раз вообще недоступен. Приплыли. Логику мозг уже давно подключил обратно, но бабу Шуру прежде времени тревожить не стали – вдруг всё-таки. Общежитие. А?
Мы позвонили Косте, тот, слава Богу, успел как раз ночью вернуться с Каспийского моря, где он шикарно отдохнул, о чем он нам сонным голосом сообщил, и мы, сдав сумки в камеру хранения, поехали в центр погулять – скоротать время до конца Костикова рабочего дня. 
У Костика было, как и всегда, душевно. Я и Ромка шутили безудержно, хватаясь за животы, в то время, как Костик смотрел сквозь полузакрытые слипавшиеся веки, то на одного, то на другого и говорил «ы-ы-ы». Наелись пельменей и за полночь пили вкусные чаи оттуда-то и оттуда-то, выплевывая чаинки. Мы рассказали Косте про нашу задумку поселиться в общаге, и он опять делал «ы-ы-ы», не веря, что мы всерьез. А когда понял, что мы не шутим, заметно загрустил, позавидовав, потому что такого ему тоже хотелось в копилку, а взять негде.
В молодости восприятие времени совсем не такое, как у настоящего взрослого. За полночь, проговаривая Косте все эти наши полунесбыточные планы, мы думали, что до утра времени полно, и беспокоиться не о чем. Проснувшись утром, однако, забеспокоились и очень даже сильно. Мы никого не предупредили, ни бабу Шуру, ни тетю Галю из центра, и если у них занято, то у нас будут проблемы. Ведь общага – дело прекрасное, но Таня молчит, а ночевать где-то нужно уже сегодня.
Поскольку Костик только-только вернулся, можно было бы какое-то время перекантоваться и у него, но его опять куда-то позвали, и наш друг не сегодня-завтра готовился к отъезду.
«Куда пропала три дня тут негде жить» - Состряпали мы смску Татьяне, скорей укорить, что не держала слова, и на ответ мало надеясь. Посмеялись над нестыковками фразы, будто я сплю в парках и скверах, и над стилем, как будто бы телеграмма. Смех был хоть громок, но короток – сознавалась мной глупая моя доверчивость, и возникшая из-за это, как рельс перед муравьем, внезапно проблема. Неожиданно мой телефон булькнул – пришел от Тани ответ.
«Одиннадцать свободна проведу коменданту».
Встретился я с Таней прямо у их общежития, порадовались друг дружке, что-то сказывали, пока шли по коридору в кабинет коменданта, сколько успели, по дюжине фраз. Сказывать нам было много чего, потому что списывались мы редко, и новости я ее, а она мои знали не очень, но коридор был не длинный, и сразу кончился, вот вход, поворот, пару шагов и дверь с надписью «комендант». Дверь была распахнута. В эти доли секунды логика включилась уже вовсю, происходящее показалось мне даже не странным, а фантастичным – что целый комендант общежития по просьбе студентки возьмет и выделит целую комнату, да еще в октябре, когда уже все распределено, нам, двум дядям невесть откуда приехавшим. Но я убеждал себя, что такое бывает, ведь как раз-таки в этом году мой знакомый летчик-курсант прокатил меня на военном транспортнике до Пензы и назад, а курсант – то же навроде студента.
- Не волнуйся. Заходи. – Протараторила звонко Таня. - Мне в комнату на шестой этаж отбежать надо успеть.. – Таня еще сильней отворила дверь и легонько меня втолкнула. Я повернул голову к ней, но вместо Тани увидел закрытую дверь с планом эвакуации.
- Какой вопрос? – Обратился ко мне комендант.
– Мы с Таней, – я опять обернулся, но там никого, только дверь и план здания, – из одного города. Она говорила, Вы посодействуете в размещении…
В общем, неловкость абсолютная. И он, главное, глазами хлопает, не знает, что отвечать. Наконец, спасибо, нашелся, сказал, что не может быть сделано, потому как тут такое отнюдь не принято, студентов чужих вузов селить. И даже волшебные фразы «проблем не будет» и «в долгу не останемся» не сработали. Уж совсем я на выход двинулся, осмысляя, сразу ли бабе Шуре набрать иль по объявлениям пробежимся, как дяденька меня удержал и совет дал, который, у него не спрашивали: «Вы бы в свое общежитие сходили. У вас оно больше. Может, там и…»
Выйдя на улицу, я быстро зашагал прочь. Через мгновенье меня нагнала Таня, будто не на шестой этаж в свою комнату бегала, а пряталась все это время за поворотом. «Берёт?» - спрашивала она, семеня рядом трусцой. - «Не похоже». – Отвечал я ей, не сбавляя темпа. «Странно…» - «Ага».
Так что, хоть я заверял Ромку, что этот брат против барыша не выстоит, брат выстоял. А пару часов спустя это был уже вовсе даже не брат, а, наоборот, комендант-женщина, у какой мы просили о комнате. С этой не требовалось ни убеждений, ни благодарности в виде презентов - она четко обозначила нам, сколько стоит в ее общежитии койко-место. Выходило точь-в-точь, как у бабы Шуры. Цифра-то круглая – по сотне в день.
- Нас устраивает… – Выдохнули мы все трое, рисуя опять перспективы увидеть студенток с полотенцем на только что вымытой голове, какие будут расхаживать мимо в халатах, бросая на нас любопытные взгляды, и при этом изображать на лице по возможности гримасу отчужденности, безразличия и даже некоторого презрения. Нас этим не проведешь! Вон мы какие красавцы! И начнутся тогда у нас хождения в гости, общение, смешки, будто нечаянные хорошо спланированные прикосновения. Я эти все прелести подобной жизни хорошо помнил по первому вузу и своим приятелям живописал.
Однако, бдительный читатель наверняка заметил, что выдыхали мы трое, и задается вопросом, не опечатка ли? Настала пора познакомиться с нашим третьим товарищем, который наряду с нами тоже говорил «устраивает» или по крайней мере нам так казалось, что он это говорил – Пашей.
К Паше мы уже давненько приглядывались. Собственно, приглядывались мы бы не только к Паше, а вообще ко всем в нашей группе приезжим. Но таковые были только лишь мы, да он. А третий, что и говорить, нам был ох как нужен. Арифметика складывалась такая, что платили мы с Романом за одну комнату посуточно столько, что еще бы полстолько, и квартиру можно на месяц снять. А уж это открывает совсем другие возможности. Какие? Те самые! Не сказать, что нам хотелось основательно уйти в разгул, но иметь возможность пригласить к себе на чаепитие пару подружек – было одной из наших светлейших грёз.
Так что третий нам был позарез, и поскольку таковой был только лишь Павел, вот к нему и приглядывались. Явных недостатков налицо не было никаких, как и достоинств, парнишка нашего возраста, плюс-минус того же достатка, говорил, правда, невнятно и тихо – так это же, как раз, наоборот, хорошо.
Павел был тонок в кости и сух, будто палка, наверное, потому что много курил, вне помещения буквально не выпуская сигарету из рук. Он непрерывно шмыгал носом, носил круглые маленькие очочки, за которыми прорисовывались круглые маленькие карие глазки, и осенью, и зимой, и весной был в том же самом осеннем пальто, с распахнутой грудью, где не имелось никакого шарфа, и никакой не было вовсе кепки, прикрывающей от дождей ли, мороза ли его выбритую наголо макушку. Несмотря на лысую голову, по бровям и пенькам щетины, которая за время сессии успевала произрастать на его макушке и лице, было понятно, что он черноволос.  Верхняя часть пашкиной головы выдалась значительно широка, и из-за узких скул голова походила на топор-колун. Стрелками торчал кверху воротник пальтишка, и все это, и пальтишко, и воротник, и имя навеяли ему прозвище: «Корчагин».
Павел окончил ин-яз, наверное, неплохо знал по-английски, что, впрочем, я ни за что бы не стал проверять, потому что у него и русскую речь-то с трудом распознаешь. «В миру», однако, работал он никак не в преподавании – устроился консультантом в спортмагазине. Как с такой дикцией управлялся – большой вопрос. Особенно озадачивало то, что был он консультантом в спортивных товарах, когда собою олицетворял полнейшее спорту «нет».
После раздумий и отсутствия альтернатив одобрили мы Пашку, но с квартирой пока решили повременить. Во-первых: квартира хорошо, а общежитие – сказочно. Ну а «во-вторых» после такого «во-первых» уже и иметь необязательно.
Пашка в наши планы посвящен не был, и затеяли мы с ним объясняться только лишь после фиаско у коменданта.
- Ты где поселился? – Спрашиваем мы Пашку на первой же переменке, щурясь на солнце, в то время как Пашка жадно затягивался, надеясь успеть выкурить эту и раскурить и вторую.
- Вс-пс-мс-нын. – Что-то похожее на отрицание пробормотал он в ответ тихо, не выпуская сигарету из зубов.
Кое-как выяснилось, что Паша отправился сразу с автобуса на занятия. Где жить еще даже не думал. Мы кинули с Романом друг на друга взгляд, будто бы убеждая один другого, что, хоть Пашка и шепчет немногим громче аквариумной рыбки, пора ему с нами…
…И вот тот момент, где мы трое, слушая условия комендантши, присвистываем от ее наглости – за комнату драть, как за целую квартиру, но коллективно все-таки соглашаемся: «Нас, - мол, - устраивает…» Все потому, что приключение, которое нас тут ждет, стоит и не таких денег. Даже Костик облизывался.
 С первых секунд - первое разочарование. Комната была длинная, похожая на тюремный барак, – окрашенные в серое стены, и в этом бараке стояли в три ряда пружинные бело-синие кровати, покрытые коричневыми и красными пледами. Две кровати помещались у стены от входа, три - в ряду посередине, и еще две, разделенные шкафом – у дальней стены. Перед рядами коек впереди, подле входа, находился квадратный стол.
- Тут еще с нами люди?
- Тут только Михаил и есть. Тем более Михаила целыми днями и нет.
Действительно, какие-то вещи и признаки человека имелись только лишь на одной из коек, в углу налево от входа, у окна.
Нам бы развернуться, нам бы топнуть ногой, нам б уйти, но, все еще фантазируя о будущем веселье и девицах в халатах и с полотенцами, мы так не сделали. Поставили свои сумки, давая понять, что останемся, выудили из карманов кровные и вручили по очереди тёте, она сложила все в одну стопку и сунула быстро в карман.
Осмотрелись – все, будто бы, как в общаге. Две комнаты в блоке, один санузел и кухонка на блок. В соседней комнате жила молодая пара, муж и жена, тоже не из числа студентов универа, ни теперешних, ни бывших. Однако наблюдалась от общежития и кое-какая разница. Помимо того, кто кроватей было сверх всякой меры – что означало, что они (комендантша с деканом) неплохо тут по временам пробавляются – выход к лестнице был от нас закрыт на замок. И этот блок, в который мы угодили – был по сути уже не порталом в Нарнию, а выделенным для приработков аппендиксом, ночлежкой, откуда не могло быть никакого доступа к девушкам с полотенцами на головах. И опять – развернуться бы, попросить деньги взад, но мы то ли чего недопоняли, то ли еще что, а скорее просто выказали малодушие, присущее людям неопытным, то самое, которым так часто пользуются всякие жулики, мол, раз деньги отдали, то назад нет дороги. Стали распаковываться, убеждая каждый себя и друг друга, что все нормально. Не совсем то, что ожидали, но это все же неплохо, тем более, что время потеряно и выбирать не приходится. Странно, но и Паша вдруг заговорил громче и внятно, сыскивая тоже плюсы, дескать, и на занятия нам три минуты лишь хода, так что мы с Ромкой, пожав плечами, скоро смирились.
Паша занял место у противоположной входу стены возле стола. Мне туда не хотелось, потому что прямо вот тут, пока я еще утром буду пытаться схватить последние крохи сна, чужак усядется завтракать; другую с этой же стороны кровать, ту, что за шкафом, занял Ромка. Именно ее я хотел, но чувствовал, что Роман ее тоже хочет, и, как товарищу, конечно, отдал. Мне досталась кровать ровно посередине комнаты. Чтоб от чужака чуть поодаль и не у входа. Лучше вариантов все равно не было. 
Свободы у нас тут было мало. Возвращаться полагалось не позднее полуночи, да и окружение было таковым, что сами с удовольствием приходили засветло. Двор был мрачен, стены выцвели, асфальт выкрошился. Наши походы в ночной клуб стали вдруг недоступными, потому что тогда пришлось бы куковать до семи утра, да и к кинотеатрам было совсем не близко.
Тем же самым вечером мы трое сидели каждый на своей кровати, что-то уписывали за обе щеки, что-то вычитывали в конспектах, что-то записывали в блокнот. В комнате было жарко, так что сидели в одном исподнем, и по-прежнему боролись с собой, выискивая хоть что-нибудь положительное. В ту минуту это зависело от того, какой нам достанется сосед.  Понятно – он неприятен уже оттого, что он есть, а мы его не заказывали, но это ладно, с этим уже примирились. Каков он есть?
Всякий раз, когда в коридоре раздавались шаги, мы невольно взглядывали на дверь, ожидая появление четвертого. В один из таких моментов, когда опять гулко затопали, и мы обратились глазами к двери, затаив дыхание, дверь, наконец, отворилась. Чужак взошел в комнату и раскрыл рот. Ясно, что к сюрпризу был никем не подготовлен.
Он оглядел нас за некоторое количество времени всех и каждого, не говоря ни слова, перемещал взгляд с Пашиных худых рук на интеллигентного Ромку и обратно, застрял на мне. Мы в свою очередь глядели на него. Парень был настолько тощ, что даже Пашка выглядел помясистее, плечи были узки, и сам он, имея высокий рост, напоминал насекомое богомола. Тем более, что глаза его были чересчур широко расставленные. Михаил имел светлые волосы, глаза имел серые, и на его щуплых бедрах висели, надувшись, джинсы, и донельзя был утянут ремень. Малый будто только что из концлагеря.
- ЗдорОв были! – Натужил Михаил максимально низкий и громкий свой бас, довольно кстати объемный и густой, не идущий в соответствие дрищу перед нами, и слегка растопырив руки, приподнял грудь – явно упрятывал от нас то, что порядком струхнул. И то сказать, утром он тут был полноправный хозяин, а теперь сразу трое втиснуты провидением в его идиллию – Как звать? – Все тем же плотным басищем спросил он будто всех нас, но не сводил с меня немигающий взгляд. Я представился, не напрягая голос. – Как? – Забасил он снова, словно бы не расслышал, хотя, конечно, расслышал. Я не добавил к громкости ни на малость, но, не нагнетая, назвался еще раз. После того, он, удовольствованный, тоже представился. – Меня – Миха! – И посмотрел на двух других моих товарищей. Услышав от каждого имя каждому же все тем же басом отвечал: - Меня – Миха!
«Ну и чертяка!» - подумал я.
Он прошел мимо меня к своей кровати, и вслед ему алкогольное облачко – явно тяпнул по дорожке домой как следует – на крепкий сон. Утянутый до последней дырочки ремень подсказывал мысль, что он не из тех, кто закусывает.
«Миха» лег на кровати, прислушиваясь к нашему чавканью, и очевидно страдал. Хоть мы и не видели его впрямую, но вся его поза, каждое движение кричали той мукой, которую он сносил. Мучение его витало в воздухе, мешаясь с его алкогольным амбре, так что и ощущать поблизости эти терзания показалось мне чем-то бесчеловечным. Мы выставили на стол кое-что из съестного: всё ту же картошечку с сальцем и соленым огурцом, курицу, хлеб да кетчуп, а еще пряники к чаю, и я подманил «Миху».
- Садись, Михаил, закуси. Чем, как говорится, послал Бог... 
Михаил ел от души, хоть и жадно, но не без самоуважения. С нескрываемым аппетитом кусал он картофель, прибавляя туда ж хрустящего огурца, рвал зубами куриную ножку. Из вежливости мы спросили у него самые важные вещи, какие полагалось соседям узнать друг о друге. Мол, откуда, какими судьбами, и чем жив. Выпив чаю и осилив едва один пряник, наш новый знакомец сердечно поблагодарил за трапезу и на радость нам не пустился в ненужные разговоры, а тихо уполз к себе и, залезши под плед, засопел, при полном электрическом освещении.
Поучив, почитав, поболтав, улеглись и мы. Я откинулся на спину, заложив руки под голову и думал. Так как время было полуночное, то думал я, в основном, о девушках с полотенцем на головах, которые наверняка сновали тут и там в каких-нибудь нескольких метрах над нами, но ни око не видит, ни зуб неймёт. Наверное, об этом же думал и Роман. А о чем думал Пашка – я без понятия. У того и что он вслух произносит не разобрать, а уж что думает – и гадать нечего. Коль время было все-таки полуночное, рассуждал я не долго и вскоре засопел сам.
Утром Роман уехал домой за кое-какими вещами, которые будто забыл, а я все думал «Уж не сбежал ли?» Забыл ли Ромка действительно что-то дома или это уловка такая, но даже если и первое, то, находясь в родном уюте, он ощутил такой контраст с этой дырой, что назад явно не торопился. Его не было аж три дня. В эти дни ничего не было, но кое-что все же было.
Первым вечером за Мишкой вновь тянулся дурман, и вновь его ремень был увязан по самое-самое, а когда мы сели ужинать – он опять томился мучениями. Отужинав с нами (теперь двумя) во второй раз, Миха оказался развязнее и не торопился «к себе», а дал волю разгулявшемуся языку. Хмельные пары, бродившие в нем, плюс трапеза, пробудили нахальство:
- По-хорошему, - несколько раз повторил он, рассевшись подле нас, и расставив, как падишах, ноги, - вам б надо уже проставиться, так сказать, за приезд.
Мы лениво отнекались, дескать, не до того, да и вообще не пьем, и разбрелись по своим лежакам – будто бы нам нужно готовиться к завтрашним зачетам.
Даже когда мы уткнулись в учебники, Мишка со своего места нет-нет, да и возобновлял муссировать эту тему: «В общем, ребятки, замётано, завтра берёте пивко – надо б проставиться. Это уж так заведено…»
Вечером, после эпично скучных лекций по ценным бумагам и инвестициям, я устроился рядом с Пашей на кухне у второй плитки, и тоже стал жарить себе картошечку, подрезав туда и лучку, и в воздухе, наряду с запахами жарки висело густое молчание. Молча, мешая свое в сковородке, Паша достал конспект и стал что-то поучивать. Сходил за конспектом тоже и я. Так и млели мы там, в этом жаровом кумаре: молча, помешивая и размышляя над науками. Вдруг я поймал себя на том, как по холке пробежала какая-то нега – я взглянул на Павла с благодарностью, мол, место, конечно, дыра, но хотя бы ты со мной тут. «Пусть Паша как товарищ не поболтливее хомячка будет, - подумал я, - но это и здорово. Столько пустой болтовни минусом».
Закончив стряпню, мы и в комнате не прекратили этого дела: молчать и почитывать. Ели, сидя на своих кроватях, с помещенной прямо на колени тарелки. Одной рукой орудовали вилкой, которой на смену ненадолго приходил кусочек хлеба – где-то подмазать аппетитное маслице, другая рука удерживала тетрадь с лекциями.   
Про Мишку, валяющегося поверх одеяла и наверняка ждущего приглашения к столу, и от того страдающего, я, увлекшись, старался не думать, так как его томление и голодное покряхтывание вызывали внутри меня борьбу двух важнейших начал.
Миха явно принадлежал интеллектуально-культурному большинству, а этот народ, я это точно знал, рачительность и благодушие расценивает как поджатый со страху хвост. Стало быть, угости Миху мы в третий раз, то было б воспринято им как дело постыдное, пацана не достойное. Пройдет совсем чуть-чуть времени, и Миха вконец зарвется, возомнит, что он тут не кто иной, окромя, как альфач в стае, и тогда разубедить дрища без поколачиваний будет уже невозможно. Это было одно начало. Вторым же было некое внутри меня чувство – неловкость чувствующего человека, не дававшая спокойно жевать, а уж глотать и подавно, покуда рядом, с ввалившимся брюхом, ворочался на кровати кто-то очень хотящий есть. Когда картошка жарилась на кухне, я первые минуты качал на весах то и иное, пытаясь выяснить, от чего мне более неловко, что он там голодный, но поставлен на место, или что бедняга нашей кормежкой покормится еще сколько-то, пока не спровоцирует в скором времени стычку, которую придется окончить его заламыванием и тыканьем мордой в подушку. Все ж таки с ним потом еще две недели пребывать под одной кровлей. После же я увлекся учебой, и это качание, от одного в пользу другого и наоборот, поутихло.  Та мысль мелькала в череде прочих, и исчезала, не затрагивая сознания, которое тем временем фиксировало только изящно-умные фразы ученых мужей, столь неаккуратно и коряво выписанные в мою тетрадь.
- Неправильно вы живете! – Ухнул неожиданно бас из угла комнаты, как будто бы еще более громкий и низкий, потому что был отражен близкими стенами. Я даже вздрогнул от неожиданности. Миха вскочил с кровати и стал вышагивать по комнате, как индюк, расставив руки и ноги, за ним по пятам хмельные пары. – Неправильно это! Вчера обещали пиво, а сами… Живете единолично. Вы не одни тут! – Мне и впрямь на мгновение сделалось совестно. Следующую секунду два начала вступили опять в противоборство, и когда стало ясно, что малый уже достаточно зарвался и момент назрел, я открыл было рот, сказать, что Миша попрал содеянное нами в его адрес добро, и я расположен ему дать в морду. Только я не успел.
- А ты что же, живешь по совести? – Неожиданно отчетливо выговаривал Павел. – Тогда складывайся в общак! Готовь наряду с нами. Ты, как вижу, разлегся и ждал, что тебе тут подадут ужин. Будут угощать выпивкой! Поделились с тобой разок, посмотрели на тебя, а ты без отклика. Поделились снова. Не ёкает, что твоя очередь? Тогда пошел на хрен!
Не знаю, что меня более изумило – четкость смыслов или четкость выговора. Это точно Паша? Все его лицевые мускулы при том странным образом шевелись, будто что-то под кожей ползало – не то от гнева, не то от натуги, наверное, внятность давалась большим трудом.
- Да, Миш, определенно ты обнаглел. – Внес и я свою лепту.
- У меня денег нет… - подняв пол октавы, пробурчал успокаивающийся Михаил. Его расставленные руки повисли по бокам, как плети.   
- Что мы едим? – Продолжил я, видя, что Паша хочет ответить, но совсем разгулялось в лице. - Трюфели? То - жареная картошка. На такое вполне мог раскошелиться. Чего ж не приготовил на всех, коли радеешь за общее? Тем более, на выпивку всякий вечер у тебя отложено.
«Миха» уже совсем растерянно и с унылым лицом уселся на кровать. Мы вновь окунулись в тетради.
«Пашка сегодня, однако, порадовал, - затворяла мои каракули собой мысль. – Чем не кореш? Лишнего не говорит, а как выступил – все по полочкам».
Следующим вечером приехал, наконец, и Роман. Я поведал ему про то да про это, про Пашу, какой он, кажется, классный мужик, только лицо дюже странно шевелится.
Все пошло опять старым порядком, т.е. вечерами мы с Ромкой хохотали и бездельничали, да и питались опять, как прежде, с ним из общего котелка. Сам по себе готовил и клевал приготовленное в одиночестве на кухне только наш Паша – видимо, по инерции, рассудил я. Порой, ощутив укол совести, мы с Ромкой угощали чаем с пряниками и Миху, стараясь при том не поваживать основным блюдом. Поскольку даже на кухне, когда что-то жарилось или варилось, не смолкал наш хохот, Паша на нас глядел укоризненно, ведь и здесь, куда он от нас сбегал, мы своим смехом наполняли пространство, не давая ему фокусироваться на чтении.   
Начались экзамены и нужно было учить билеты. Не одну кружку чаю мы выпили с Пашей на кухне в ночи, зазубривая то или иное. Роман было пробовал несколько раз с нами, да скоро наскучивался молчанием и отправлялся на боковую. Павел подстегивал меня не останавливаться, так что, сильно не досыпавшие, в состязании друг с другом учили подчас до самого утра, покемарив потом лишь пару часиков, и шли сдавать. Сдавали, конечно же, влёт.
Не то, чтобы мне было необходимо так рьяно готовиться – я и до этого сдавал не хуже, и лишь только одна четверка неким чужаком помещалась в моей зачетке, да и то полученная из принципа.
Это произошло на самом первом нашем экзамене. Желая искоренить свой давний комплекс отличника, я хотел не пять, а только четыре. А тут, как назло, возник он – Мысливцев. Он сидел напротив преподавателя, поводя раскосым взглядом больших широко расставленных глаз из стороны в сторону. С пластикой ленивца Мысливцев клонил головку то вправо, то влево, разевал рот и так же плавно и неспешно произносил слова. Суть им произносимого была в том, что он хотел только пять, ничего кроме. И делал он это так бесхитростно и прямолинейно, что добродушный экзаменатор совсем растерялся. «Давай хоть четыре! - Говорил тот ему, - Мысливцев, ну ты же совсем ничего не знаешь». – «Не-ет, - тянул Мысливцев, вяло клоня голову к плечу или медленно описывая ей дугу, которую дополнял и глазами, - я же готовился. Спросите у меня, спросите!». Экзаменатор тщетно искал что-то, что знал бы Мысливцев, пытался выяснить, как он готовился, что же все-таки выучил, но тот только палил невпопад тезисами и двигал неторопливо головой и глазами. Все это повторялось еще и еще, в итоге преподаватель сдался и нацарапал «отлично» в ведомость и в зачетку.
- Да! – Вздохнул он, не дождавшись, как Мысливцев покинет аудиторию, в то время, как тот заторможено укладывал свои вещи в папку, а ту – в портфель. – Экзамен разделился на «до» и «после» Мысливцева.
Это было действительно так. Выпросить пятерку для всех, кто видел это фиаско, не составляло теперь труда, ведь как можно кому бы то ни было ставить уже даже четыре, если они хоть что-нибудь из предмета поняли, покуда Мысливцев ушел с пятеркой. Подошла и моя очередь. Я ответил билет, сносно ответил и на дополнительный вопрос.
- Пять? – Виновато улыбнулся преподаватель, спрашивая, казалось бы, очевидное, и потянулся к зачетке. А у меня скрипнуло сердце – опять начинается! Зачем оно мне? Эта глупая мания получать «отлично», волнуясь попусту из-за возможной четверки, которая испортит идиллию. Нет, решил я, пора это прекратить!
- Четыре. – Решительно произнес я, не мигающим взглядом глядя ему в глаза.
- Как так?
- Пусть будет. – Ответил я на вопрос, не зная, что сказать более убедительное.
- Видел Мысливцева? Как тот отвечал?
- Видел. – и я плавно качнул головой и крутнул глазами. Профессор хохотнул, оценив пантомиму.
- И ты в курсе, что он сделал революцию, по крайней мере, на этом конкретном экзамене?
- Естественно.
- И не хочешь пятерку? – Все еще сомневался, правильно ли все понял, профессор.
- Нет.
- Хм. Зауважал. – Покивал он, и, пожав мою руку, вписал «хорошо» в зачетку.
Частично изжив тогда свой комплекс отличника, я не победил его целиком, и все равно желал красный диплом. На пути к нему мне виделось одно лишь препятствие: наша завкафедрой. Именно эта профессорша будет председательствовать на государственном экзамене, и, как раз-таки в эту сессию мы ей сдаем профильный предмет. Хорошо бы ее покорить ответом. Вот то будет задел!
Что и сказать, ночи не прошли зря. Готов по ее предмету, каким бы нудным и бесполезным он мне не казался, был, как давно не был. Все конспекты чуть ли не наизусть. Главы из учебника. Не хуже вышколился и Павел – я спросил у него пару вопросов из списка – ответил все верно. «Пашка – только с нами теперь, - думал я про него. - Он, конечно, соплями все время шмыгает, будто назло не высмаркивается, да и суставами трещит… но это ли не пустяки?» Пашка и сам был не прочь с нами и впредь, потому что по практическим дисциплинам ловил трояки – никак ему с его гуманитарным складом ума не получалось смекнуть, как формулы применяются. С контрольными он потому всегда к нам за помощью.
Однако же, когда с Ромкой вдвоем, мы всё-таки колебались. Подмечали за Пашей всякое, и что он маленько себе на уме, и вроде бы с нами, а как будто что-то свое куёт. Фильмы те, какие мы очень любили, Паша никогда не смотрел, и групп музыкальных не знал. А еще вот затеялся нас называть Романычем и Толянычем, всякий раз добавляя зачем-то про какой-то там сук. Романыч, сук, Толяныч, сук. Фигня какая-то.
Сессии, которая запомнилась, как самая мрачная, оставался один лишь день. Мрачность ей придала не одна только общага – чуть не каждый день полоскали дожди. Небо, если и прояснялось, то в ночь, три недели совсем без солнца. Завтра сдадим последний экзамен, и по домам. Мы уже знали, что в параллельной группе зав. кафедрой пятерок поставила мало – дама, что и говорить, суровая! Все очень боялись ее, перешептывались, вздыхали – только не мы с Павлом. Мы не на удачу рассчитывали – на честную и отменную подготовку. Экзамен был долгий, вошедшие сидели у нее часа по два. И я поглядывал на время, в волнении барабаня пальцами по учебнику, но не только от нетерпения – предчувствовал, что могу не успеть сегодня на свой автобус. На отличные оценки профессорша, как и ожидалось, была скупа, поставила пятерки только лишь Павлу, и, что совсем удивительно – Косте, который признался, что совсем не учил и не собирался, а все со шпаргалки списал. Я же, как ни старался использовать свою тактику – отвечать развернуто, затрагивая смежные темы, чтоб показать общий высокий уровень, чем-то пришелся ей не к душе, она стала спрашивать у меня совсем другое, не по билетам. Короче, четыре.
На автобус я не поспевал, на пятерку не сдал, препон мало того не снял, а скорее упрочил, и опять, уже в который раз, крапал холодный дождик с порывами ветра. Как не уговаривал я моих товарищей пробыть до завтра, к четырем часам я остался один. Сидел и скучал в комнате, дожидаясь вечера, где мне было не миновать общения с Михой, который, однако, спустя три недели уже не так удручал. Оставшись один, я предавался рассуждениям, оценивая пережитое в совокупности. Маленьким язычком я ругал Таню, что искусила, приманив доверчивых нас на самое сокровенное, самое заветное - на девушек во всем домашнем.
Поругивал я и комменданта. Кто этого за язык тянул с его советами? Сказал «нет» решительно, и оставайся до конца мужиком! Одарил тоже мне глупым напутствием! Мы же просились в общагу не ради общаги, но, чтобы вот это самое, чтобы дух молодежи кругом, и еще чтобы сэкономить, но заплатили в итоге полную стоимость, не поимев ни прежних свобод, ни прежних удобств, даже в спортзал я с Костей сходил всего пару раз за целые три недели. В сравнении с таким обломом вечер с Михой не казался совсем проблемой. Мы взяли с ним маленечко пива в складчину, которое в основном выпил он, закусили картошечкой с лучком из моих запасов, но Миха, зато, пожарил.