Если вас вызвали в деканат, и вы не ждете от этого визита ничего для себя хорошего, то рекомендуется сделать вот что. Нужно по ходу движения пнуть каждый третий камень, который попался на вашем пути. Запомнили? Строго каждый третий камень. Неважно куда этот камень полетит, важно чтобы ваша нога с ним соприкоснулась. Если пропустите хоть один третий или собьетесь на каждый второй, лучше вернитесь и начтите заново.
Откуда возьмутся в коридорах института камни? Я просто не договорил. Ясно же, что вариант с камнями – уличный. Идете вы с другом Витькой по улице Рабфаковской в сторону пивного бара «Славянский» в розовых мыслях и вдруг вас догоняет запыхавшийся староста группы:
- Тебя…деканат…ищет, - пыхтит он.
- Скажи, что не нашел, - говорите вы первое, что приходит на ум.
- Иди, - просит староста. – Ты же знаешь, что они не отстанут.
Вы разворачиваетесь и идете обратно, при этом можете не сдерживать себя в выражениях, но ни в коем случае не забывайте пинать камни.
В случае, когда вызов в деканат вас настиг в институте, пока идете, нужно по пути следования глянуть в каждое третье окно. Если все это выполнили, можете смело тянуть на себя дверную ручку на входе в деканат. Войдя внутрь, вы почти наверняка узнаете, что вызвали не вас, а студента Сафонова, а этот олух - ваш староста опять все перепутал. И вы, понимающе улыбнувшись двум милым девушкам, Татьяне и Светлане, управляющими всеми процессами деканата, вывалитесь оттуда и пойдете обратно с идиотской улыбкой, которую полчаса не сможете стереть с лица.
В худшем случае, если выяснится, что вызвали все-таки вас, Татьяна всего навсего скажет то, что вы знали и без нее; что студенту, если он думает и дальше отсвечивать в институтских коридорах, лучше иметь и другие, кроме двоек, оценочные баллы на своем лицевом счету. Ничего страшного, просто в этом случае вы выходите из деканата без улыбки.
Выполняйте эти нехитрые правила: пинок каждого третьего камешка или осмотр каждого третьего окна, и проблем с деканатом не будет. Но Боже вас упаси шептать в таких случаях какие-то лютые заклинания или использовать китайские амулеты – в этом случае добра не ждите. И дело даже не в том, что амулеты, талисманы и обереги – суть антинаучны и не выдерживают никакой критики, это еще полбеды. Человек по сути своей суеверен, даже если он учится не в техникуме для шаманов, а в высшей школе, в техническом вузе. Все мы в этом смысле одинаково трусливы. Просто давно доказано, что талисманы в деканате теряют свою магическую силу, вот в чем беда. А если не теряют, то перекидываются на сторону деканата. Так что никогда не ведитесь на эту лабуду.
- Тебя вызывают в деканат, - сообщил мне холодным ноябрьским утром наш староста группы Андрюха Кудряшов. – Сегодня к 14.00.
Конечно же, настроение у меня сразу рухнуло до минимальных отметок. Не понравилось даже не то, что меня туда вызывают, это редко, но все же бывает в нашей полной каждодневных опасностей студенческой жизни, а то, что вызывают к определенному часу. Такое за три прошедших года и начало четвертого на моей памяти было впервые.
- Зачем? – сумрачно спросил я.
- Не сказали, - ответил Кудряшов.
Другой бы староста под кожу залез, но хотя бы из любопытства узнал, зачем деканат вызывает студента, но только не Андрей Кудряшов. Вот уж флегма был, ничем его не раздраконить. Как-то еще на первом курсе ему в деканате сказали, что один из экзаменов ближайшей сессии ему сдавать не надо, препод выставил «отлично» автоматом. Любой из нас от такой новости заискрил бы бенгальским огнем, а Кудряшов ушел из деканата, даже не узнав, по какому предмету он избавился от экзамена. На моей памяти Кудряшов только один раз проявил любопытство, когда в спортзале уронил гирю на ногу Сереге Калакину. Он поинтересовался у Сереги, не больно ли ему…
- А ты бы спросил, - с трудом сдерживая раздражение, посоветовал я Кудряшову. – За спрос не съели бы.
- Вот в два часа и спросишь, - невозмутимо ответил наш староста.
Ответил и пошел. Я проводил Кудряшова долгим задумчивым взглядом, но это не сработало - он не загорелся…
Я, пока шел в деканат, выполнил всю вышеизложенную процедуру без купюр, не только старательно пронзая взглядом стекла каждого третьего окна, но и фиксируя собственное отражение в них, что, как установлено опытным путем, усиливает эффект.
Удивительно, но в деканат я едва протиснулся, причем одновременно со мной пытались туда войти еще двое горемык. Горемык я знал, оба были с нашего потока, но до этой минуты я числил их ботанами, за четверку наплачут ведро слез, а за тройку в этом же ведре утопятся. То, что они оказались в деканате в одно время со мной, выглядело, по меньшей мере, странно.
Внутри деканата тоже было не протолкнуться, некоторых ребят, вроде Васи Беляева, я знал, некоторых нет. Парочка ребят, которых я иногда встречал в общаге, были пятикурсниками с хорошей репутацией.
Татьяна со Светланой, как фурии носились по комнате и что-то выспрашивали у собравшейся братии и сестрии, общее число которых было не меньше десяти. Одна из двух девчонок, присутствующих на этом сборе, была с нашего потока, из 17 группы и звали ее Ольга Лужина. Я ее терпеть не мог с тех пор, как однажды в общаге на вопрос дежурного преподавателя, кто накурил в актовом зале, она указала на меня. Препод даже не ее спросил, а так, подвесил вопрос в пустоту, но проходившая мимо Лужина указала на меня. Не то чтобы мне это чем-то грозило, но всегда неприятно наблюдать, как в вас тычут пальцем, особенно, если вы сами не любите, когда накурено. Мне стоило некоторых трудов убедить препода, что я вообще не курю, а эта милая девушка с пуговкой вместо носа меня с кем-то спутала. Встретив Лужину спустя некоторое время на общажных просторах, я максимально корректно посоветовал ей носить очки. Во избежание, так сказать. Лужина, не откликаясь на дружеский совет, быстро юркнула в дверь своей комнаты, закрыла ее на ключ и оттуда крикнула, что я хам. Так что любить мне ее было не за что…
- Исчезни, - сказала мне Татьяна, пробегая мимо. – Видишь, не до тебя.
- Как исчезни? – удивился я. – А зачем тогда вызывали?
Татьяна перешла с бега на ходьбу, а еще через секунду остановилась.
- Кто тебя вызвал? – несколько раздраженно спросила она.
- Ну, вероятно, кто-то из вас. Староста нашей группы сказал, что меня вызывают в деканат к 14.00. Я, как видишь, не опоздал.
- Кто у вас староста?
- Да ты его знаешь… Такой коренастенький паренек… У него всегда вид, будто он только что пять рублей потерял…
- Давай, еще ты расскажи нам про старост. Мне уже по ночам снится, как я их убиваю тупым зазубренным ножом… Кудряшов что-ли?
- Точно.
Татьяна поднесла к глазам тетрадку и стала там что-то вычитывать.
- Вот же полено этот ваш Кудряшов, - в сердцах сказала она. – Вызвали Сафонова из вашей раздолбайской группы, а не тебя.
Я ничего не успел ей ответить, потому что дверь в кабинет замдекана по старшим курсам открылась, и оттуда выглянул сам Гнездов Евгений Николаевич, который собственно и был замдекана по старшим курсам. Его мы пока знали не так хорошо, как замдекана по младшим курсам Шингарева Марка Романовича, опыт общения с которым убеждал нас, что замдеканами назначаются люди только с киллерским прошлым. Марк был виртуозом - потрошителем, особенно студентов первых курсов. Да и вторые-третьи курсы Марк тоже подстригал, будь здоров. Когда поблизости звучал его добрый голос, у половины из нас начинался нервный тик…
- Собрались? – произнес Гнездов поверх голов.
- Да, - ответила Светлана. – Тут все, согласно списка.
- Ну, заходите, товарищи светлое будущее советской науки, - со смешком сказал замдекана и отступил вглубь кабинета.
Я судорожно глотнул сухим горлом и в панике посмотрел на Татьяну.
- Заходи вместе со всеми, - прошипела Татьяна и пихнула меня своим крошечным кулачком в направлении кабинета замдекана.
Пока я размышлял, какие неведомые силы приобщили меня к светлому будущему советской науки, приглашенные лица принялись рассаживаться в небольшом по размерам кабинете Гнездова. Он был примерно таким же, как кабинет Марка, но светлее из-за двух окон. У Марка окно было только одно, и оно всегда было завешено шторой.
Сидячих мест всем не хватило, но пока светлое будущее озиралось по сторонам, я упал на стул у входа. Несколько ребят, разглядев стулья сквозь толстые стекла очков, последовали моему примеру, но половина так и осталась стоять, переминаясь с ноги на ногу.
- Не знаешь, зачем нас сюда загнали? – шепотом спросил я соседа справа. Но мой вопрос предсказуемо остался без ответного шепота, поскольку соседом справа оказалась Лужина, которая сделала вид, будто меня не существует.
- Не будем терять времени, - объявил замдекана по старшим курсам. – И начнем наше небольшое совещание. Возражений нет?
Я всегда думал, что этот вопрос ответа не требует, но я ошибался.
- Нет, - сказал голос Васи Беляева и все, включая меня, посмотрели на него.
- Как вы уже поняли, в этом кабинете присутствуют студенты – старшекурсники, имеющие наиболее твердые знания в области изучаемых предметов. У многих из вас есть самостоятельно проведенные исследования, научные работы, публикации и даже монографии, - скучным голосом сказал замдекана. Впрочем, веселым голосом эту хрень и не скажешь.
Я бегло оглядел присутствующих, пытаясь по внешним признакам определить, кто тот гений, что успел даже монографию тиснуть. Гений выдал себя сам.
- Опубликована только одна монография, - сказал скромняга Вася. – Вторая еще в печати.
Вася Беляев был единственным из присутствующих здесь одаренностей, кто поддерживал беседу с Евгением Николаевичем Гнездовым. Остальные молчали, как и я. Но мне-то можно молчать, у меня из вклада в науку в активе всего пара списанных с «рыбы» курсачей, а эти ребята, все, как один, с головами шире плеч. Впрочем, вскоре замолчал и Вася, и в дальнейшем говорил только замдекана.
Говорил он минут пятнадцать, но поскольку его речь я не стенографировал, воспроизвести ее дословно не смогу. Озвучу только общий смысл. Замдекана рассказал нам о том, что нескольким из нас, кто добьется наибольших успехов в научной деятельности, по получении диплома об окончании института будут предложены вакансии при кафедрах. Поэтому наша судьба в наших руках.
- Будет приниматься во внимание личный вклад каждого в научные разработки, количество публикаций в научно-технических изданиях, монографий…
Евгений Николаевич сделал поклон в сторону Васи Беляева, который на поклон ответил небрежным кивком. Можно было уже сейчас не сомневаться в том, что одно место при кафедре забронировано за ним. Васе осталось только выбрать, на какую кафедру обратить свой взор.
- А если кому-нибудь из вас удастся совершить открытие и вписать тем самым свое имя в летопись научно-технического прогресса, тому место научного сотрудника будет предложено немедленно. Не говоря уж о премии, которой будет поощрен изобретатель.
Ко мне ничего из сказанного не относилось, поэтому я больше разглядывал обстановку кабинета, нежели слушал байку про ковку судьбы своим собственным молотом. Так себе обстановка, на мой взгляд. На стене висел стенд с прозрачными кармашками, в которых торчали листы бумаги, стоял шкаф со стеклянными дверцами, до отказа набитый толстыми папками и пачками исписанных листов. Такие же пачки кучей лежали на подоконниках окон, выходивших во внутренний двор института. Меня всегда беспокоило, как они находят в этих кучах то, что вдруг понадобилось?
Пожелав нам успехов и здоровья, Евгений Николаевич выбрался из-за стола и, двигаясь вдоль стены, стал пожимать нам руки. Мне тоже досталось его рукопожатие, хотя при взгляде на меня, лицо Гнездова выразило некоторое недоумение. Было заметно, как что-то булькало в его памяти, но что именно, он так и не вспомнил, а помогать ему я не собирался. Дело в том, что недели две назад мы с ним повздорили в общаге, когда он, будучи ответственным по нашей клоаке встретил меня на входе в эту самую общагу. И встретил не хлебом-солью, а утверждением, будто я нахожусь в нетрезвом состоянии. Нас было трое, Федор и Андрей, который Германсон, и все мы были в одинаковом состоянии, но наехал он только на меня…
…Что-то во мне, видимо есть. Что-то, что заставляет людей отдавать мне предпочтение, когда надо кого-нибудь для чего-нибудь выбрать…
Мы немного поспорили с Гнездовым насчет моей харизмы, но все козыри были у него и мне пришлось развернуться и спешно покинуть общагу. Бежать за мной замдекана не рискнул, все-таки конец октября на улице, простудиться недолго. Поэтому он переключился на Федора и Андрея, пытаясь выбить из них показания, кто я такой. Но поскольку Федор и Андрей никогда меня раньше не видели, то и сказать ему, кто я такой, не смогли. Точку в этом эпизоде поставила вахтерша баба Нюра, которая всегда зорко следит за развитием событий на подконтрольной территории, и мимо которой без пропуска и мышь не проскользнет:
- Не наш, - веско сказала она, закрыв тем самым прения по моему вопросу…
Выйдя из кабинета замдекана вместе со всеми студентами, я притормозил возле Татьяниного стола. Не добровольно, конечно, делать мне больше нечего, а исключительно потому, что она махала мне руками, как матрос-сигнальщик.
- Передай все, что слышал в кабинете Евгения Николаевича вашему Сафонову, - приказала Татьяна, глядя на меня холодными глазами.
Красивая девушка, ничего не скажешь, но только пока она на тебя не смотрит. А как взглянет... вы когда-нибудь Медузу-Горгону видели? Нет? И не надо.
- Или скажи ему, чтобы зашел ко мне, - добавила она.
- Не передам и не скажу, - отказался я.
- Почему? – нахмурилась она.
- В нашей группе нет Сафонова, - злорадно ответил я.
Несколько секунд она кисло меня разглядывала, как разглядывают просроченный кефир, потом достала толстый журнал и одним движением открыла его на нашей группе. Не найдя там Сафонова, Татьяна вновь неодобрительно взглянула на меня, словно отсутствие в списках нашей группы Сафонова – мои фокусы.
- Как вы меня все достали, - поведала она мне. – А в какой он группе?
- Вообще такого не знаю.
Татьяна некоторое время размышляла над этой проблемой, глядя, как последние отличники покидают деканат, потом захлопнула журнал и бросила его в ящик стола. Потом вспомнила, что я все еще тут и не по своей вине и чуть мягче, чем до этого, сказала:
- Сам видишь, какая у нас запара. Сафонов случайно попал в этот список.
- Бывает, - неопределенно ответил я. – А кто он такой?
- Не забивай себе голову вещами, к которым ты никаким боком...
В этом наставлении был здравый смысл, поэтому я последовал ему с максимально возможной точностью. Вышел и вытряхнул из головы все то, чем меня тут сегодня грузили. Правда, как оказалось, вытряхнулось не все. Кое-какие Гнездовские фразы осели в мозговых извилинах.
Прибыв в общагу, которая по-прежнему находилась на проспекте Фридриха Энгельса, я поздоровался с вахтершей Полиной Сергеевной и протянул руку к щиту с ключами. Ключа с номером на бирке – 23 на щите не было, что означало, что Федор меня опередил.
Полина Сергеевна, с которой, чем старше мы становились, тем меньше враждовали, оторвалась от докладной декану на какую-то свежую жертву из числа первачков и подтвердила мою догадку:
- Двадцать третья? Закиев ключи забрал.
…Да, многое изменилось в моем жизненном укладе. Андрей Германсон и его тезка Мирнов с началом 4-го курса в нашей общаге не жили, а переехали вместе со своими подругами куда-то на съемные квартиры в городе. При очередном распределении комнат Федор выковырял себе 23-ю комнату, которая удобно располагалась в закрытом отсеке общаги на первом этаже. Чем удобно? Да тем, что меньше шума сюда проникало с других отсеков, те же плюсы были, когда шумели мы. Выбил Федор эту комнату для себя любимого, но потом, отдавая себе отчет, что он не шах персидский, и одному жить в комнате ему никто не позволит, позвал меня. В 104-й комнате меня ничто не держало, поэтому я согласился. Когда мы оккупировали эту 23-ю комнату, то стали думать, кого взять третьим жильцом. Федор предложил Серегу Калакина, я Женьку Ефремова. Оба варианта были приемлемыми, ребята были свои, прошедшие горнило многочисленных испытаний, поэтому решили бросить жребий. Нашли монетку достоинством в 10 копеек, Федор ее подбросил, и она лихо покатилась под стол. Я сказал Федору, что его культяпками только в цирке жонглировать, после чего мы оба нырнули под стол. Конечно, мы слышали звук открывающейся двери, но были слишком удивлены поведением монетки, которая стояла ребром меж двух половиц, и не сразу отреагировали на чей-то приход.
- Можете не прятаться, - сказал нам голос Андрея Германсона. – Я все равно вас вижу.
- Германсона возьмем третьим, - сказал я Федору.
Федор, там же под столом, пожал мне руку и мы с ним, отряхивая с себя паутину, крошки и остальной мусор, вылезли из-под стола. Вписать Андрея третьим в 23-ю комнату оказалось лучшим решением, благодаря которому мы с Федором получали возможность пребывать в более комфортных условиях, нежели остальные аборигены общаги. Андрей не возражал, правда, поставил условием, что в любой момент его койка в комнате может быть им востребована исходя из складывающейся обстановки в отношениях с подругой. И не только востребована, но и предоставлена. Это было справедливо, поэтому мы ударили по рукам…
…Это было в октябре, после того, как мы вернулись из колхоза «Ленинский путь», в котором добывали из земли картошку. Октябрь прошел, календарь показывал середину ноября, и на улице была скользина и холодина, что, впрочем, для наших мест вполне привычно.
В этот вечер я был страшно зол, потому что пока добирался до общаги, замерз, как снеговик. Мне пришлось провожать девушку по имени Ирина на край Иваново, куда автобусы ходили только раз в год 29 февраля. Я был уверен, что она прекрасно доберется до своего дома и без моего участия, но Ирина скорчила такую гримасу, что пришлось ехать. Кроме этого, я перед самым входом в общагу поскользнулся на ледяной корке и грохнулся оземь. Так что, настроение было на тройку с минусом. В общаге, стащив зубами перчатки, я первым делом прижал руки к горячей батарее. У меня, когда наступают холода, быстрей всего почему-то руки мерзнут.
- Здоров, дядя Вова, - сказал кто-то за спиной.
- Здоров, - ответил я, не оборачиваясь. Не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть Серегу Керенкера. Когда натыкаешься на него по пять раз за день, то на шестой уже хочется, чтобы он провалился куда-нибудь.
- Чего ты к батарее прилип? – участливо спросил Керенкер. – На улице настолько холодно?
Пришлось все-таки обернуться и глянуть на человека, от которого в общаге нет никакого спасения.
- На улице, как на улице, – буркнул я.
Чтобы избежать обсуждения климатических отличий Иваново от тех мест, откуда он был родом, я отодрал руки от батареи и пошел в свой отсек. Была небольшая надежда, что Керенкер туда не пойдет, но она не сбылась. Серега побрел за мной, спрашивая у стен, отчего общага кишит людьми, равнодушными к человечеству вообще и к человеку с фамилией Керенкер в частности. Его стенания привели к тому, что я остановился, достал из кармана рубль и, молча, протянул ему. Я был убежден, что Керенкер выхватит рубль быстрей, чем смерч сдувает бумажку, и даже спасибо не скажет. Только буркнет, что завтра отдаст и побежит обратно. Нет, правда, обычно он так всегда и делал. Долги Керенкер отдавал без особых проблем, редко после напоминания. Кроме одного случая, с Витькой…
…Витька был одержим игрой в лотерею. Кажется, сейчас это называют лудоманией, но тогда я этого слова не знал и Витьку называл просто лотерейщиком. Да если бы и знал, сомневаюсь, что Витьке от этого бы полегчало. Он с каждой стипендии, с каждого заработанного в ночных фабричных трудах пятерика покупал лотерею и ничего не выигрывал. Никогда и ничего. Другой бы от такого фарта давно сошел бы с дистанции, но Витька верил в свою звезду и считал, что каждый проигрыш увеличивает его шансы на джек-пот. Джек-потом он признавал выигрыш, которого хватит на стаканчик мороженого. И вот, как-то разглядывая жадными глазами барабан, в котором крутились лотерейные билеты под названием «Спринт», и, мучаясь сомнениями какой билетик цапнуть, Витька почувствовал прикосновение чужой руки на своей. Сдвинув глаза набок, Витька узрел рядом с собой Серегу Керенкера.
- Вон тот билет возьми, - сказал Керенкер Витьке. – Тот, что торчит под углом.
Уверенно сказал, так, что Витька собиравшийся послать Керенкера на хутор, посылать его не стал, а призадумался. Имеющийся негативный опыт его взаимоотношений с лотереями подсказывал, что если взять случайный билет, он гарантированно обеднеет на пятьдесят копеек, так почему бы не последовать совету профессионального прохиндея Керенкера? В крайнем случае, если результат будет таким же, как он обычно и бывает, можно будет свалить неудачу на непрошеного советчика. А то и дать ему щелчок по длинному носу. И Витька запустил свою лапу в барабан.
- Не тот, - регулировал его действия Керенкер. – Левее. Еще левее. Куда ты полез своими граблями, слепой, что-ли? Стоп. Да, этот.
Барабанщик равнодушно следил за Витькиными манипуляциями. Он знал, что в его барабане никогда выигрышей не водилось, хоть левей бери, хоть правей. Витька вытащил билет, на который откладывал от обедов пять дней подряд, медленно развернул его и обратился в камень. Лотерея «Спринт» хороша была тем, что в ней сразу указывалось - «без выигрыша». Поговаривали, что кто-то в «спринт» поднимал три, пять и даже десять рублей. И даже двадцать пять рублей. Я до случая с Витькой был убежден, что это вранье, обычная замануха.
И вот Витька, окаменев всем телом, кроме глаз, таращился этими самыми глазами на клочок бумажки, на котором посреди витиеватой вязи было написано русскими буквами – пять рублей. Керенкер осторожно вынул из негнущихся Витькиных пальцев билет, тоже прочитал, и протянул его барабанщику.
- Гони бабки, - сказал он барабанщику, у которого с тихим щелчком отвалилась челюсть.
- Лучше рублями, - добавил Керенкер.
Барабанщик пристегнул челюсть на штатное место и попытался уйти от выплаты выигрыша. Мол, никогда таких деньжищ при себе не держит, мол, приходите в банк с ротой охраны, там и получите. Но Серегу Керенкера такими финтами не пройдешь. Он ответил, что выигрыш до ста рублей должен вручаться победителю немедленно и пообещал, что если пять рублей пятью бумажками не перейдут немедленно в руки вон того высокого парня, который сейчас проснется, он такое барабанщику устроит, что тот станет энурезом, а по ночам будет страдать от заикания. На этом месте Серега Керенкер кашлянул и внес поправку: барабанщик станет заикой, а по ночам страдать от энуреза. Витька к этому времени уже ожил и с интересом переводил взгляд с барабанщика на Керенкера и обратно, чья возьмет? Победил, конечно, профессионал. Барабанщик, подавленный напором Керенкера, который может убедить человека, умирающего от жажды, отдать ему воду простирнуть носки, вынул из кармана пять рублей и вручил их Витьке. Пять рублей были одной бумажкой, что очевидно не входило в планы Керенкера, поэтому с новой силой обругав барабанщика, он потащил Витьку к киоску союзпечати. Витька, оглушенный свалившимся на него богатством, послушно шел за ним.
- Пятерик рублями разменяете? – спросил Керенкер киоскера. Тот кивнул.
- Зачем? – Витька почуял неладное, но сразу просечь замысел Керенкера не смог. Ну, его можно понять, он не так часто имел с Керенкером дело, как, допустим, я.
Серега Керенкер отвечать не стал, а получив из рук киоскера пять рублевых бумажек, пересчитал их два раза и спрятал в карман. Потом вздохнул, вынул из кармана рубль и протянул его стоявшему с выпученными глазами Витьке.
- Держи Витюха, он твой, - такими великодушными словами Керенкер сопроводил передачу рубля. И сам растрогался от собственной доброты.
Витька издал глухой рык, одной рукой приподнял Керенкера за шиворот, а другой за пояс и вытряс из него остальные четыре рубля. После этого подобрал деньги, пнул прохиндея в то место, которое предназначено для пинков и пошел на трамвайную остановку.
- Я пошутил, Вить, - Керенкер, прихрамывая, побежал за ним. – Ну, займи хоть рубль. Если бы не я, тебе этот выигрыш, как ушей…
Витька хотел было повторить то упражнение, которое отработал у киоска, но на них уже смотрел народ, поэтому Витька остановился, вынул рубль и отдал его Сереге. В конце концов, правда, без его подсказки он бы не разбогател.
- Отдашь со стипухи, - предупредил этого жука Витька.
Вот этот-то рубль Керенкер и не вернул заемщику. Некоторое время Витька напоминал ему о задолженности, но в ответ Керенкер обнародовал в студенческой массе историю с лотереей «Спринт» и объявил, что тот рубль, который взыскивает с него Витька, им, Керенкером, честно заработан. И Витьке, который к тому времени потратил выигрыш на пустые билеты, пришлось отстать…
…Не взял мой рубль Керенкер, вот какая штука. Предскажи Нострадамус, что Керенкер не возьмет протянутый ему рубль, я бы хохотал до коликов, но это произошло на моих глазах. Нет, ребята, не только не взял, но и с укором посмотрел на меня, как миссионер на зулуса. Я пожал плечами, спрятал рубль обратно в карман и пошел в 23-ю комнату. Проблемы Керенкера меня не волновали.
Федор стоял у зеркала и завязывал на шее галстук. У нашего зеркала был всего один недостаток, но болезненный. Зеркало висело рядом с дверью, и если кто-то открывал дверь, то тому, кто в этот момент любовался своим отражением, дверь прилетала в левый бок. Пока счет был два-один в пользу Федора, но в этот раз, открыв дверь, я счет сравнял.
- Ты галстуки завязывать умеешь? – потирая плечо, спросил Федор.
- Нет, - ответил я, расстегивая куртку. – У меня селедка.
Селедкой в наших кругах назывался галстук на резинке, который завязывания не требовал, зацепил его за шею и готово.
- А не знаешь, кто умеет?
- Слышал, что Белкина их ловко вяжет.
- Команданте?
- Да.
- Может, сходить к ней, попросить?
- Сходи, попроси, - Я повесил куртку на плечики в платяной шкаф. – Но учти, шепчут, что она только что развелась, так что будь осторожен.
Федор ухмыльнулся.
- Тогда, пожалуй, попробую сам освоить это устройство, - сказал он и вернулся к зеркалу.
- По общаге бродит один маленький человек с большим носом, который только что отказался от моего рубля, - предупредил я Федора. – Это означает, что ему нужно нечто большее, чем рубль. Он очень скоро будет тут, скажите, как его зовут?
- Керенкер, - негромко ответил Федор.
Громко – негромко, это не имеет значения, произнести эту фамилию – все равно, что потереть лампу с джином.
- Я здесь, – материализовался Керенкер в нашей комнате.
На этот раз Федор успел отскочить от двери.
- Ты галстук можешь завязать? – поинтересовался Федор, хотя я как-то говорил ему, что у Керенкера все услуги платные.
- Умею ли я завязывать галстук? – воскликнул Керенкер. – Да вы смеетесь, что-ли? Я чемпион мира по завязыванию галстуков в легком весе. Все 87 способов завязывания галстуков я выполняю с закрытыми глазами. Сейчас я разрабатываю 88-й способ, но работа еще не закончена, поэтому прошу на нем не настаивать.
- Просто завяжи этот галстук, - попросил Федор. - И лучше с открытыми глазами.
Керенкер взял полосу ткани, несколько секунд вдумчиво ее рассматривал, потом накинул эту ленту на шею Федору и несколькими ловкими движениями превратил его в галстук. После чего скромно отошел в сторону, чтобы Федор смог оценить у зеркала его мастерство.
- Здорово, - признал Федор, разглядывая себя.
- К вашим услугам, - поклонился маленький человек с большим носом. – Надеюсь, что и вы придете мне на помощь, когда она понадобится.
- Сейчас он объявит, что помощь уже надобится, - высказал предположение я. – Так что-ли, Серега?
Керенкер поморщился.
- Ну, зачем ты так? – грустно спросил он. – Ты же не знаешь ничего.
- Я тебя знаю, - возразил я, хотя и насторожился. И вроде бы тот же Керенкер, чемпион мира среди шельм в легком весе, а все-таки не тот.
- Да не знаешь ты меня, - тихо сказал Керенкер.
Если бы я только вчера познакомился с Керенкером, то я бы клюнул, я бы подумал, что он, и правда, стоит на пороге каких-то перемен. Выразил бы как-то сочувствие и готовность прийти на помощь. Но ведь я знаком с ним чуть дольше, чем хотелось бы, и глубине души был уверен, что Керенкер сейчас отрабатывает на нас с Федором новый трюк из своего и без того богатого трюкового арсенала. Потому и лицо у Керенкера, как у новорожденного птенчика - трогательно милое.
- Нужна помощь? – простодушно спросил Федор, который пока еще не попадал в капкан, приготовленный этим милягой. – Если сможем – поможем.
- Присядьте ребята, - попросил Керенкер. – Такие новости на ногах не встречают.
Мы с Федором послушно присели на своих кроватях и с максимальным вниманием уставились на открытое, бесхитростное лицо Сереги Керенкера. Вот три года знаю эту носатую мартышку, четвертый пошел, но из раза в раз ведусь на его штучки и ничего поделать с этим не могу. Что он теперь придумал? Какой фокус?
Керенкер достал носовой платок, протрубил в него несколько раз, спрятал платок обратно и вперил свои черные бусинки в нас с Федором.
- Я женюсь! – торжественно объявил он.
Мы с Федором не шелохнулись, стараясь не пропустить момент, когда Керенкер вытащит из кармана белку или пачку денег, поэтому слова о том, что он женится, пропустили мимо ушей. Тем более что, если он извлечет из себя пачку денег, нужно будет сразу проверить свои карманы.
- Алло, гараж, - обратился к нам Керенкер. – С этого места не слышно, что-ли? Повторяю, я женюсь!
- Он женится, - перевел мне Федор, по-прежнему не отрывая глаз от Керенкера.
- Совет да любовь, – ответил я, стараясь понять, почему я не могу встать и вышвырнуть из комнаты этого упыря так, чтобы его штаны догнали задницу только на втором витке вокруг земли.
- Я женюсь, - в третий раз провозгласил Серега. – Да, мучачос, пришел и мой черед. Отговорила роща золотая… Чего надулись, как мыши на крупу, расстроились, что-ли? Не расстраивайтесь и не отговаривайте – это бесполезно. Надо принимать жизнь такой, какая она есть. И открою вам еще один секрет - никого не минует чаша сия.
- Если тебе надо мое благословение, то считай, ты его получил, - проворчал я и поднялся на ноги. Переоденусь-ка я в домашнее, хватит изображать тут публику бродячему факиру.
- Грасиас, амиго, - сказал Керенкер. – Теперь спросите меня, кто та счастливица.
- Кто та несчастная? – спросил я.
- Мы ее знаем? – дополнил мой вопрос Федор.
- Она с вашего потока.
- А, - сказал я. – Ну, этих не жалко.
- Сначала мне нравились аж пять девушек, - продолжил свое повествование Керенкер. – Потом методом научного отбора из пяти я оставил трех претенденток. И стал наблюдать.
- Все пять с нашего потока? – уточнил Федор.
- Нет, конечно, - помотал носом Керенкер. – Откуда у вас столько красавиц? Две соискательницы были с вашего потока, остальные… Ну, это неважно. И стал я за ними наблюдать. Вскоре из трех выпала еще одна. Я выяснил, что она не играет на рояле…
- Постой, - окликнул его Федор. – А что, игра на рояле – это обязательное условие для союза с тобой?
- Разумеется, - оскорблено ответил Керенкер. – Нафига мне жена, которая не умеет играть на рояле? Что мне с ней делать?
- Тоже верно, - задумчиво согласился Федор.
- Две оставшихся в списке девушки на рояле играли…
- А петь им не обязательно? – спросил я, натягивая спортивный костюм.
- Тебе бы все фиглярничать, - скорчил свою знаменитую гримасу Керенкер. – Не переживай, я сам и спою и спляшу.
- И что же было дальше? – вернул его в тему Федор. - На ком ты остановил выбор?
- Сейчас дойдем и до этого. Дальнейшее изучение кандидаток выявило, что одна из них по ночам храпит.
- Что делает по ночам? – поразился Федор.
- Храпит. Скажите, вам нужна жена, которая храпит по ночам?
- Ты нас в эти дела не впутывай, - посоветовал я Керенкеру. – И вообще, если тебе приспичило жениться, иди и женись на комендантше Белкиной, говорят, она сейчас как раз свободна. Не знаю насчет храпа, но спать будешь на чистых наволочках.
- Очень остроумно, - кивнул Керенкер. – Буду ржать до вечера. Теперь, если не возражаете, перейдем к той, которую я выбрал…
- Постой, - попросил Федор. – А другие качества претенденток не оценивались?
- Какие другие качества?
- Ну, например, умение готовить, внешний вид, особенности характера.
- Это были стартовые критерии, - отмахнулся Керенкер. – Без этих характеристик ни одна из них не была бы допущена к отбору.
- Понятно. И кто выиграл забег?
- Ольга Лужина, - сказал Керенкер и впился глазами в нас с Федором, ожидая нашей реакции.
Федор молчал, перебирая, видимо, в своей памяти людей, подходящих под это имя и эту фамилию, и никого там не находя, а я не удержался и хмыкнул.
- Что означает это твое – хм? – окрысился Керенкер.
- Ровным счетом – ничего, - поспешил успокоить я его. – Запершило в горле.
- Постой, это не отличница с 17-й группы, которую наш деканат вечно ставит нам в пример? – вдруг вспомнил Федор и почему-то посмотрел на меня. – Беленькая такая, с маленьким носиком…
- Она, - подтвердил я. – А насчет маленького носика, так Серегиного клюва на двоих хватит. Лишь бы счастливы были.
Керенкер переводил жгучий взгляд с меня на Федора и с Федора на меня и определял для себя, есть ли в наших словах издевка или нет. Чтобы убедить его в чистоте наших помыслов, Федор встал и протянул Керенкеру свою лапищу.
- Желаю вам всего, - сказал он и несколько раз встрянул Серегину ладошку. Серега встряхивался вместе с ней и менял свои гримасы с поразительной быстротой. Когда Керенкер получил обратно свою руку, то, судя по его живой мимике, он поклялся, что бы ни происходило в его биографии, впредь воздерживаться от рукопожатий с Федором.
- Когда у вас… это самое… бракосочетание? – полюбопытствовал Федор.
- Ну, пока об этом говорить рано, - ответил Керенкер, разминая слипшиеся пальцы правой руки. – Надо еще с невестой познакомиться.
Мы с Федором все еще смеялись, когда в комнату зашел Андрей Мирнов. Серега Керенкер уже минут пять, как, обидевшись, ушел, но я знал, что еще никто не придумал такую обиду, которая помешала бы Керенкеру вернуться через пять минут.
- Веселитесь? – спросил Мирнов, стаскивая с себя куртку с капюшоном. Сняв куртку, он оказался в кожаном пиджаке ядовито-желтого цвета, которым дорожил больше, чем он того стоил.
- Когда я жил в общаге, веселье как-то мимо меня шло, - посетовал Мирнов. – А сейчас тут, кого ни встречу, рот до ушей. Это не Нос проскакал мимо меня на вороном коне?
- Он самый, Керенкер, - заверил его Федор. – Жениться побежал.
И мы с Федором снова залились смехом. Узнав в кратком изложении причины нашего веселья, Мирнов улыбнулся. Но хоть Андрей и нарисовал улыбку, было видно, как что-то мешает ему проникнуться чужими заботами. Так обычно бывает, когда свои проблемы зашкаливают.
- Я тут у вас поживу пару дней, - поделился он своими планами. – Пока неспокойно в мире.
- Если всего пару, то поживи, – сказал Федор, перестав смеяться. – Но вот смотрю я на вас и думаю, а стоит ли оно того, чтобы потом…
- От силы недельку, - не слушая его, продолжил размышлять Мирнов. – На больше, наверное, мне не скрыться.
Не угадал Андрей Мирнов. Ни недельку, ни пару дней ему не обломилось. Уже спустя три часа, к концу этого трудного дня, за ним в нашу комнату пришла Наташа, и восстание было подавлено. Но это будет через три часа, а пока мы трое: Федор, Андрей и я, ухмыляясь, разглядывали Керенкера, который стоял посреди комнаты и деловито осматривался по сторонам. Конечно, Керенкер вернулся, он всегда возвращается.
- Я чего заходил-то, - сказал Керенкер, закрепив свой взгляд на желтом пиджаке Мирнова. – Собираюсь делать предложение своей невесте, а сам вижу – не хватает мне лоска.
- На сколько он вас разводит? – спросил нас Мирнов, который всегда считал, что Керенкер открывает рот только для того, чтобы выманить из собеседника рубль.
- Лоска мне не хватает, - повторил Керенкер. – Блеска, глянца, понимаете?
- Да не проблема, - сказал я. – Федор, где наш тюбик с лаком? Сейчас покроем тебя тонким слоем и иди, предлагай руку и сердце.
- Это лишнее, - отказался Керенкер. – Достаточно, если ты отдашь мне на часок свои джинсы Riorda. Не надо делать такого лица. Поймите, я сейчас пойду к девушке, которую попрошу стать моей женой, и должен выглядеть в ее глазах максимально привлекательным. Если я пойду в моих старых брюках и стоптанных ботинках, девушка мне откажет и будет права. Я бы и сам отказал, приди ко мне такое чучело. Поэтому, от тебя, Вова, джинсы, от тебя, Федор, этот новый галстук и туфли, которые торчат у тебя под кроватью, а от тебя Андрей…
Мы все посмотрели на Мирнова и поняли, почему Керенкер не сводит глаз с его желтого кожаного пиджака. Понял это и сам Мирнов.
- Бери, - сказал Андрей, снимая с себя пиджак. – Раз такое дело.
Когда Серега Керенкер надел все перечисленное на себя… Нет, ребята, это надо видеть, словами не опишешь. Маленький, щуплый человечек в одежде от великанов Мирнова и Федора, да и я не лилипут… Невеста, конечно, согласится, если только раньше не помрет от смеха.
Только галстук более-менее соответствовал серьезности предстоящего события, он был Керенкеру всего только по колено, остальные предметы одежды и обуви могли превратить торжество в водевиль.
- Тебе только шарик на нос и… Весь вечер на манеже клоун Бим-Бом, - сказал ему Мирнов.
- Иди, Серега, так, - посоветовал Федор. – В стоптанных ботинках и старых брюках. Если она тебя полюбит, полюбит и такого. Замуж она не за джинсы с пиджаком пойдет.
Керенкер с надрывом вздохнул и ушел, не прощаясь. Примерно через неделю, когда весть о том, что Керенкер встречается с Ольгой Лужиной, облетела уже всю общагу, мы с Федором случайно узнали, что Серега все-таки не пошел тогда к невесте в стоптанных брюках и всем таком, а нашел ребят, соответствующей ему комплекции и обрел-таки тот лоск, в котором нуждался.
Обаяние Серегиной личности оказалось столь велико, что Ольга Лужина стала Ольгой Керенкер уже в декабре этого года. Все как-то стремительно у них завертелось. Про ночь не знаю, а днем они не расставались, куда она, туда и он. Нет, расставались, конечно, в институте, но и там, как перерыв, так видим - Керенкер пасется у нашей аудитории.
В столовой кто-то видел, как Ольга уже платит за двоих. В библиотеке я их видел сам. Кстати, там же в библиотеке прояснилась причина неприязни (назовем это так) Лужиной ко мне. Мне для курсача по тепломассообмену и холодильным установкам понадобилась брошюра, за которой я зашел в институтскую библиотеку. Мельком глянул на пустой читательский зал и, разбудив библиотекаршу, я стал объяснять ей, что мне нужно. Когда библиотекарша со скоростью садовой улитки бросилась искать мою брошюру, я от скуки пошел через зал к окну, глянуть, как там обстановка на улице. Иду и вижу, что читальный зал не такой уж и пустой. В углу сидела Ольга пока еще Лужина и что-то тихо втолковывала сидевшему рядом Сереге Керенкеру, который зевал так, будто примеривался откусить ей голову.
- Привет, - сказал я этой парочке и продолжил свой путь к окну. Впрочем, ничего интересного там не обнаружилось, замерзшие лужи, да мелкий снег. Бывает, удается увидеть, как какой-нибудь спешащий препод поскальзывается и шлепается на лед, но чтобы поймать этот греющий душу миг, нужно долго дежурить у окна. А так, чтобы ты выглянул в окно, а он в это время, как по щучьему велению, грохнулся, так не бывает.
Ольга на мое приветствие ответила тем, что поджала губы и отвернулась, а Керенкер обрадовался.
- Привет-привет, - откликнулся он. – А мы тут занимаемся теоретическими изысканиями. Ты не поверишь, как это увлекательно.
И скорчил одну из своих уморительных рож. Не засмеяться было нельзя, и я засмеялся. Мой смех показался Ольге признаком неверия в то, что они действительно занимаются научной деятельностью, и она насупилась еще сильней. Да мне-то что?...
Я вернулся к столу библиотекарши и стал поджидать ее, посматривая на стеллажи с фолиантами, которые перенести с места на место можно только подъемным краном. Минут через пять библиотекарша принесла мне искомую брошюру, вписала ее в карточку выданных мне книг и сказала, чтобы я не держал это сокровище у себя слишком долго. Брошюра настолько популярна среди студентов, что они дерутся за эту брошюру, и рвут на себе волосы, когда она им не достается. В благодарность за то, что такая ценная вещь досталась мне без боя, я рассказал библиотекарше случай из своего школьного детства.
- Прихожу я в школьную библиотеку и прошу выдать мне пять книжек потоньше. Тетенька, которая там сидела, спрашивает, какие книжки? Я ей отвечаю, что без разницы, только потоньше. Она стала допытываться, на какую тему книжки, да кто автор, и так меня вывела, что я честно ей сказал, хотя не собирался, что книжки мне нужны для теннисного стола, а то у нас сетки не было.
- Ну и как, выдала вам тетенька книжки? – поинтересовалась библиотекарша.
- Не только не выдала, - пожаловался я, - но и наябедничала на меня директору школы.
Библиотекарша с сомнением посмотрела на брошюру, но я крепко держал ее в руках. На выходе из библиотеки меня догнал Керенкер. В руке он нес коробку с карандашами.
- Чего не подошел? – спросил он, оглядываясь и посылая туда, куда обернулся, метровую улыбку.
- Твою будущую жену боюсь, - ответил я.
Мы вышли из библиотеки, и пошли по коридору А-корпуса.
- Правильно делаешь, - посмеиваясь, сказал Керенкер. – Не любит она тебя, Вальдемар. А знаешь, почему?
- Теряюсь в догадках. Может, я в трамвае ей на ногу наступил?
- Нет, все гораздо серьезнее.
- Ну, и почему же? Расскажи, чтобы в следующий раз я так не делал.
- Эта неприязнь уходит корнями в далекое прошлое. Как-то, когда вы были на первом курсе, была в нашей общаге дискотека. Она стояла с подругой у стены, как вдруг подходишь ты и приглашаешь ее подругу на медляк…
- Ну и что?
- Ну, как что… Подругу пригласил, а ее нет. Такое не забывается.
- Сам придумал? – я покосился на Серегу, ожидая увидеть знакомую ухмылку. Ухмылка была, но не слишком веселая.
- Оля мне рассказала, почему ее перекашивает, когда она видит тебя, - ответил Керенкер. – Ладно, я ведь отпущен карандаши поточить…
…Свадьба Керенкера и Лужиной состоялась в ресторане гостиницы «Россия» в середине декабря. К сожалению, ничего не могу о ней рассказать, меня там не было. Федор был, Мирнов с Германсоном были, а меня невеста лично вычеркнула из списка гостей. Федор сказал, что все было настолько чинно, что даже никто не напился в стельку, как оно обычно бывает. Гости были в основном со стороны невесты. Вот и все, что я знаю о той свадьбе. Это, да еще то, что Керенкер пресекая возможные дурацкие вопросы, типа – «что вам подарить?», предупредил Федора и обоих Андреев, что свадебные подарки принимаются только в виде денежных купюр…
…Жизнь продолжалась, а поскольку это жизнь – студенческая, то надо хотя бы несколько слов написать и про учебу. Ближе к концу декабря, перед самой зачетной неделей, случился в нашей 12-й группе коллоквиум по тепловым двигателям. Коллоквиум это такая форма занятий, которую в институте даже не с чем сравнить. Хуже, чем экзамен. На экзамене ты отвечаешь на билет и свободен, или не отвечаешь и тоже свободен. Ну, может, если ты завис между двумя этажами, препод задаст тебе пару вопросов и все. А коллоквиум: ты сидишь рядом с преподом и беседуешь с ним на темы, которые он считает относящимися к своему предмету. Вопрос – ответ и стон: Как! Вы и этого не знаете?!
На этот раз наш преподаватель Яблоков Лев Дмитриевич, который не только читал нам лекции по тепловым двигателям, но и вел семинары, устроил нашей группе засаду. Для начала он раздал каждому студенту по листочку и приказал за пятнадцать минут ответить на вопросы, которые там содержались. Потом собрал урожай из этих листочков, спрятал их в ящик стола и приступил к допросу. И ладно бы пытал только того, кого усаживал рядом с собой, так нет. Стоило его собеседнику замолчать, как Яблоков поднимал с тем же вопросом другую жертву. Вымотал он нас за эти два часа, как боцман матросов по субботам, или когда у них там аврал. Я за это время процедил сквозь зубы все ругательства, которые знал и даже придумал парочку новых.
В перерыве, после первого часа коллоквиума, он проверил наши сочинения на вольную тему и в начале второй половины занятия не отказал себе в удовольствии покуражиться над нами еще немного.
- А вот что изобрел студент по фамилии Кулешов, - Лев Дмитриевич надел очки с бронебойными стеклами и оглядел группу. – Если такой студент действительно есть, прошу его отозваться.
Это он, конечно, сарказил. К этому времени Яблоков нашу группу знал уже и в профиль и анфас, поэтому Юра Кулешов и не пытался прикинуться шлангом.
- Это я, - отозвался Юра.
Группа дружно глянула на Юрку и тем самым подтвердила, что да, это Кулешов собственной персоной.
- Студенту Кулешову достался вопрос, проще которого я просто не смог бы придумать, даже если бы думал целый день – начертить схему паровой турбины. Все равно какой, осевой, радиальной или радиально-осевой. Но студент Кулешов не стал искать легких путей и изобрел свою собственную турбину. Сначала, увидев, что на схеме отсутствуют лопасти, я подумал, что это турбина Тесла, но нет, тут и дисков нет. Очень вас прошу, студент Кулешов, объясните принцип действия вашего изобретения и гарантирую вам, что если это действительно будет работать, Нобелевская премия в области физики у вас в кармане.
- А Нобелевка в рублях - это сколько? – спросил Яблокова Витька.
- В рублях не знаю, а в шведских кронах около двух миллионов, - улыбаясь, ответил Яблоков. – Так что, студент Кулешов, это схема турбины или собачьей будки?
Группа сдержанно похихикала, надеясь в душе, что Яблоков, потоптавшись на Юрке, утолит охотничий инстинкт и остальных не тронет. Какое там! Лев Дмитриевич на Юрке только размялся, и вскоре выяснилось, что претендентов на Нобелевскую премию в нашей группе гораздо больше, чем можно было ожидать.
Но вот что удивительно, когда Лев Дмитриевич признался, что никогда не видел столько собранных в одном месте одаренных людей, он всем выставил по три балла. Ни одной двойки, а мне даже удалось отбить себе четверку. Это при том, что Яблоков с тех пор, как застукал меня играющим с Серегой Калакиным в морской бой, просто так четверок мне не ставил. Вылупится на меня своими рентгенами и, если я начинал лить воду, тут же крантик мне перекрывал.
Вообще, как ученый, доктор технических наук Лев Дмитриевич Яблоков был, конечно, элитного уровня. Да и преподавал неплохо, но уж больно был обидчив. Ладно, морской бой, он даже журнал «Футбол» не разрешал на своих лекциях читать. И сильно нервничал, когда кто-то из студентов спал. Трудным он был преподом, трудным…
…Вечером того же дня, когда случился коллоквиум, в нашу 23-ю комнату с торжественно – печальным лицом зашел Серега Керенкер. Он иногда и раньше напускал на себя вид, будто спас человечество от какой-то беды, только не пришло еще время об этом знать миру. Но в этот раз в его глазах не было обычной шкодливости, искорки жуликоватой не хватало.
Скорбно кивнул нам с Федором своим огромным носом, молча, пожал нам руки и уселся на стул. Вообще, надо сказать, за короткий срок он так изменился, что от того Керенкера, которого мы знали, только нос и остался. И вы знаете, какая штука, прежний Керенкер, которого мы всячески третировали, издевали и временами побаивались, нам нравился больше, чем этот, сидящий на стуле с понурым лицом. Сидеть на стуле с убитым видом мы и сами умеем, а вот ворваться в комнату без стука и заорать:
- Хола, мучачос, буэнос диас! - так мог только Керенкер.
Вопреки ожиданиям, женитьба не заставила их с Ольгой покинуть общагу и перебраться в более подходящее для молодой семьи жилье. Что тому было причиной, я не знал, может, пока не нашли то, что им подходило, может, что другое. Отдельную комнату в нашей общаге им тоже никто не предложил, поэтому Серега Керенкер по-прежнему обитал в 6-й комнате. Это я мигрировал по общаге с этажа на этаж, а Керенкер с первого дня пребывания в ней гнездился в 6-й. Ольга жила в одной из комнат женских этажей.
- Что Иванушка не весел, что головушку повесил? – спросил Федор, когда ему надоело молчание.
Керенкер скорчил гримасу, которая при всей хандре, исходившей от него, заставила нас с Федором улыбнуться. В плане владения мимикой Серега Керенкер человеком был, бесспорно, талантливым. Ему бы в театральном учиться, а не у нас. Или в цирковом.
- Да вот, думаю, – сопроводил гримасу пояснением Серега, - о том, как назвать нашу жизнь.
- И что придумал?
- Жизнь это танцы на граблях, - поведал Керенкер.
- Выбей как-нибудь эти слова на скрижалях, - посоветовал Федор. – А сейчас просто расскажи, что тебя гложет?
- Меня все гложет, - поделился Керенкер. – Но главное - удручает мое ближайшее будущее.
- А что с ним не так?
- Скоро начнется и закончится сессия, потом, не начавшись, закончатся каникулы и мне придется уехать на преддипломную практику.
- Что и говорить, жуткое дело. А куда тебе выпало ехать на практику?
- В столицу Карелии город Петрозаводск…
- Он еще и недоволен, - сказал Федор. – Карелия – живописнейший край в нашей необъятной стране. Если тебя это расстраивает, то тебе трудно угодить.
- Меня не это расстраивает, - возразил Керенкер.
- А что же?
- Узнаете, если дадите мне договорить. После практики диплом, 15-ти минутная защита и все.
- Что все?
- Отъезд в дальние края. В сторону Оймякона.
- Так для того ты и грыз науку пять лет, нет?
- Не знаю, кто из нас кого грыз, но уезжать из этого славного городишки мне не хочется.
- Слышь, Серый, - вступил в разговор я. – Я слыхал, что женатых особей оставляют по месту учебы супруга, если тот еще учится.
- Я тоже так думал, пока не женился, - скорчил другую гримасу Керенкер, смешнее прежней. – Но оказалось, что это не так работает. Меня отправят из института ровно туда, куда распределят и никакая женитьба на этот процесс не влияет. А вот мою жену действительно распределят туда, где я буду ее ждать в качестве начальника котельной у белых медведей.
- Ты не убивайся раньше времени, - порекомендовал ему Федор. – Может, к теплому морю тебя распределят. К дельфинам.
- Не хочу я и к теплому морю, - отказался Керенкер. – Мне бы на кафедру в нашем институте влиться…
Только он выговорил свое пожелание насчет кафедры, как я вспомнил встречу лучших людей факультета у замдекана Гнездова и его замечательные слова о том, что каждый из нас – хозяин своей судьбы.
- Есть один путь к твоей мечте, Серега, - сказал я. – Тернистый, но путь.
- Если ты опять про Белкину, то я лучше к белым медведям…
- Про Белкину забудь, она выходит замуж и уезжает в Анголу.
- Слава Богу!
- А путь такой. Как мне стало известно из достоверных источников, кое-кого из выпускников оставят при кафедрах института для восполнения естественной убыли сотрудников. Это всегда было, есть и будет. Кто-то на пенсию ушел, кто-то на другую работу перешел, понимаешь? Но только для того чтобы тебе предложили должность при кафедре…
- Ты о том, что для этого открытие надо совершить, да? Прорыв в науке осуществить? На худой конец, что-нибудь полезное изобрести? Знаю. Мне Оля рассказывала. В этом, конечно, что-то есть, да разве открытие совершишь по заказу?
- Это как сказать, - не согласился я. – Некоторые довольно близко подходят к открытиям, прямо лбом в них упираются. Вот Юра Кулешов недавно едва не открыл новый тип турбины. А ты чем хуже?
- Это какой Кулешов? Высокий блондин в черном ботинке? Турбину? Никогда бы не поверил.
Керенкер вскочил со стула и забегал по комнате. Безнадегу в его глазах сменило знакомое хитрющее выражение.
- И что, турбину Кулешову вернули на доработку? – уточнил он, вспомнив, что Кулешов едва не открыл открытие.
- Не то чтобы на доработку… Хотя, можно и так сказать. Ему там пару штрихов добавить и страна получит проект…
- Так, мне все ясно, - прервал Серега меня и ринулся из нашей комнаты.
- Ты почему не сказал ему, что турбина Кулешова трансформировалась в собачью будку? – спросил меня Федор.
- А зачем? Человеку импульс нужен был. Видал, как фары у него зажглись? Через час он вернется с изобретением нового типа генератора. Ну а что, собачьи будки тоже нужны.
Серега Керенкер вернулся в нашу комнату через десять минут. Под мышкой он держал стопку журналов, тетрадей и карандашей.
- Буэнос ночес, мучачос, - на этот раз поздоровался он, раскладывая принесенное имущество на столе, небрежно отбросив в сторону то, что там лежало до сих пор: свежий «Советский спорт» и бутылка молока. Федор после армии, как он сам признался, пристрастился к молоку и мог без вреда для здоровья потреблять его целыми коровами. Я так не мог. Я вообще не пил молоко, не убедившись предварительно, что туалет свободен.
- Есть идея, - возвестил Керенкер, закончив раскладку журналов и тетрадей. – Если вы мне поможете, то вариант с кафедрой может и улыбнуться. Создаем консорциум под моим руководством, который будет вырабатывать изобретения. Первых два-три будут за моим авторством, что позволит мне проникнуть и закрепиться на кафедре физики института, а через год, когда я буду завкафедрой, приму вас подсобными рабочими. А сейчас мы должны работать, как никогда. И вот еще что: обязательно привлечем в наш творческий коллектив Кулешова, у него голова варит. Теперь слушайте, что нужно к завтрашнему утру. Вован, ты рассчитай время жизни К-мезона в вакууме, а ты Федор подготовь схему водородной пузырьковой камеры. Даю вам пока простые задачи, чтобы вы втянулись в работу.
- А вы, товарищ директор консорциума, чем займетесь? – без улыбки спросил Федор.
- Себе я поставил наиболее трудную задачу – выспаться и завтра свежей головой собрать ваши поделки в открытие века в области молекулярной физики.
- Понятно, - кивнул Федор. – Серега, не хотелось бы путать тебе карты, но если ты сейчас же не унесешь отсюда свои кости, я К-мезон сделаю из тебя.
- Вот это уже конструктивный разговор, - обрадовался Керенкер. – Я так понимаю, Федор, что ты нашел способ превращения человека в К-мезон? Диктуй формулу, я запатентую, гонорар в равных долях.
- Ну, что ты будешь с ним делать? – сказал мне Федор, разведя руками.
- Серега, изобрети что-нибудь попроще, - посоветовал я. – Что ты привязался к этим мезонам?
- Что например? – поинтересовался Керенкер.
- Например, открывашку консервов. А то 20-й век на исходе, а мы все этим ятаганом открываем, - я кивнул на консервный нож с деревянной ручкой, лежавший рядом с графином с водой. – Или придумай дистанционный выключатель света, чтобы люди не ругались, чья очередь выключать свет.
- Я понял, мучачос, с вами каши не сваришь, - сказал Керенкер и стал собирать со стола журналы и тетради. – Открывашки, выключатели… А веник на батарейках вам не изобрести? С вашим горизонтом мышления мне даже в лаборанты не просочиться.
Серега ушел, а мы с Федором немедленно закрыли дверь на два оборота ключа, чтобы хоть на время обезопасить себя от молекулярной физики. Хватало нам и своих забот, чтобы еще и на Керенкера ишачить. Что ни день, то бег с препятствиями, из которых главной головной болью была начинающаяся с 24 декабря зачетная неделя. Справедливости ради, признаю, что ни зачетная неделя, ни начавшаяся после новогодних праздников зимняя экзаменационная сессия каких-то потрясений в нашей студенческой жизни не вызвали, поэтому перелистнем календарь и окажемся где-то в конце января 1985 года…
Нет, об одном эпизоде той поры я все-таки расскажу. Эпизод, относящийся именно к самому кувыркальному времени - зачетной неделе. Ничего особенного, но как фрагмент студенческого бытия, он получился забавным. 28 декабря я вместе со своей 12-й группой сдавал зачет по предмету, который назывался «Экономика энергетики». Это был последний зачет, остальные уже были собраны в зачетке и услаждали мою душу, как мед. Но давно известно - если есть мед, значит, найдется и деготь.
Впрочем, я знал, что легко с экономикой энергетики не будет. И вот почему. Сильно невзлюбил меня преподаватель этой важной дисциплины кандидат экономических наук Левичев Павел Иванович. Просто со страшной силой. А я с той же силой невзлюбил его. Так бывает, ребята. Поройтесь в своей памяти, и вы вспомните, что тоже кого-то не любили безо всякой причины, а кто-то по тем же мотивам не любил вас.
Не было ни одной причины для нашего взаимного невзлюба, но когда взгляд Павла Ивановича натыкался на меня, его начинало корежить. Меня так не выгибало, потому что я старался на него не смотреть. А если не смотреть было нельзя, то смотрел искоса, под углом. А Левичева просто распирало. Еще больше его распирало, если он меня в аудитории не находил. Это было, когда пару раз я давал себе выходной и на его лекцию не ходил. В этих случаях Павел Иванович выдувал из ноздрей пламя, а из ушей дым. Он требовал меня отыскать и принудительно доставить в аудиторию, потому что он лично пять минут назад видел меня в коридоре, и я был жив и здоров. Посылал нашего старосту Кудряшова в деканат, чтобы там снарядили экспедицию по мою душу. Минут пятнадцать бесновался, что студентам очень нравилось – можно было отвлечься от той нудятины, которой он нас пичкал. Хорошо еще, что Левичев не вел в нашей группе семинары, а то я бы сверкал двойками, как маршал орденами. Федор, смеясь, говорил, что Павел Иванович нервничает только в двух случаях, когда меня видит и когда меня не видит. Это слишком сильно сказано, но я знал, что моя фамилия не только входила в список людей, вызывавших у Левичева антипатию, она его возглавляла. Мне отплатить Левичеву было нечем, кроме как фигой в кармане, но уж фигами я накормил его по кадык.
Я, конечно, по отношению к Левичеву человек предвзятый, но даже те, кто относился к нему объективно, находили, что это довольно вспыльчивый, импульсивный препод с энергией трехфазного генератора. Маленький, с зачесанными назад длинными волнистыми волосами, в костюме сложной цветовой гаммы, который делал Левичева узнаваемым в любой дали. Из того немногого хорошего, что я о нем слышал, была невероятная чистоплотность Левичева. Хотя, возможно, это как-то по-другому называется. Каждые пятнадцать минут пребывания в аудитории, он протирал руки какой-то жидкостью из бутылочки, и эту процедуру повторял после каждого общения с нами, если студент находился ближе метра до его очков. На зачет он принес, по меньшей мере, три таких бутылочки, если я все их видел.
Итак, зачет по экономике энергетике. Левичев при всей своей экспансивности студентов валил редко, это правда, и наша группа постепенно освобождала аудиторию в А-корпусе в хорошем настроении. Даже Витька, который отважно глядя в глаза Павлу Ивановичу, назвал его Иваном Павловичем, а сдаваемый предмет «экономика энергетики» – энергетикой экономики, даже он ушел с записью в зачетке – «зачтено». До нас с Ольгой Перфильевой отличился только мой сосед по комнате Федор, который решил завершить зачетную неделю суперменским фортелем. Взяв с преподавательского стола билет, Федор, даже толком не глянув, что там, в билете написано, заявил Левичеву, что будет отвечать без подготовки. Расчет его был виден и слепому – получить за этот подвиг оценку на балл выше. Ему бы глянуть, как зловеще блеснули очки Левичева, но Федор, устраиваясь на стуле рядом со стулом Павла Ивановича, на очки его не глянул, за что и был наказан. Левичев за две минуты доказал, что Федор в предмете ни в зуб протезом, при том, что полторы из этих двух минут Федор зачитывал вопросы билета. Федор, обескуражено ухмыляясь, вышел из аудитории первым и долгое время оставался единственным, кто покинул ее без зачета. А так, Павел Иванович был вполне доброжелателен к студенческой массе и расписывался в зачетках напротив слова «зачтено» без задержек.
Но ко мне это не относилось. Я бы давно свалил отсюда, да вот беда, к нему нельзя было подходить по собственному хотению, и хотя я знал ответы на все вопросы билета и давно был готов отвечать, сидел в углу кабинета и смотрел в окно. Павел Иванович вызывал на рандеву сам, и меня он оставил на сладкое. Учитывая, что для Левичева знание мной билета на зачете было не главное, я, кроме разглядывания пейзажа за окном, обдумывал, к кому завтра сунуться на пересдачу. Левичев посматривал на меня и тихо искрил от удовольствия, предвкушая, как он сейчас нарежет из меня лоскутков.
Наконец, нас осталось только трое: Павел Иванович Левичев, я и Ольга Перфильева. Ольга сама виновата, что попала в это трио. Она по какой-то своей причине на зачет опоздала, и Левичев сначала вообще не хотел ее допускать до взятия билета, но потом милосердие в нем на короткий срок взяло верх, и Павел Иванович Ольгу амнистировал. Билет она взяла, но осталась им недовольна и всячески выражала свое недовольство, причем, не всегда тихо. Пару раз Павел Иванович кидал на нее грозные взгляды, пару раз голосом требовал тишину в аудитории, а однажды даже пригрозил Ольге выставить ее вон.
- Вы Семенов? – наконец спросил меня Левичев.
Понимая, что Павел Иванович знает меня, как родного и этим вопросом начал нарезку лоскутков, я, не счел нужным отвечать, а сгреб свои листки бумаги, на которых между формулами нарисовал римских воинов в шлемах с гребнями и пошел к его столу. Он выделил мне целых пять минут на изложение моих соображений, навеянных вопросами билета, и ни разу не перебил. Зато, когда я умолк, Павел Иванович легко, где-то даже элегантно, доказал мне, что формула, которую я вывел для расчета топливной статьи годовых эксплуатационных издержек в энергетике неверна в принципе, потому что энергогенерирующие предприятия не работают на разных видах топлива одновременно.
- Согласитесь, что это элементарно, не правда ли? – мягко прошелестел Павел Иванович. – Просто включите логику.
Павел Иванович мне так надоел, что я даже не стал с ним спорить, хотя мог бы возразить, что эту ересь он нам сам давал под запись на своих лекциях.
- Придете на пересдачу завтра, - злодейски улыбаясь, промурлыкал Левичев. И протянул мне зачетку.
Я безучастно взял зачетку и пошел в коридор. Дверь в аудиторию была открыта, поэтому я вышел на свободу без препятствий и подошел к ближайшему окну. Свалил на подоконник свои пожитки, вынесенные с зачета, и стал их укладывать в чемоданчик типа «дипломат». Не уложил только карандаш, который задумчиво вертел в руке.
- Сдал? – спросил меня Витькин голос и я, обернувшись, увидел, как они с Федором подходят ко мне со стороны коридора.
Я мотнул головой слева направо, потом продублировал жест отрицания справа налево.
- Не сдал? – на всякий случай уточнил Витька, мало ли чего люди мотают головой.
- Нет, - буркнул я. – У меня не было даже шанса.
- Тогда пошли пить пиво?
- Какое пиво, Витя, завтра пересдача, - огрызнулся я.
- Раньше тебя это не останавливало, - упрекнул меня Витька.
Федор, который все это время молчал, вдруг встрепенулся и жестом попросил тишину в студии. Мы с Витькой замолчали и услышали нарастающий шум, доносившийся из аудитории, в которой для таких децибелов было слишком мало народа, только Левичев, да Перфильева. Дерутся они там, что-ли?
Я подошел к открытой в аудиторию двери и осторожно заглянул внутрь. А там, ребята, происходила сцена не для слабонервных: Левичев и Перфильева орали друг на друга, используя все свои вокальные данные. Аргументы, судя по накалу страстей, с обеих сторон к этому моменту были исчерпаны, и правота определялась исключительно громкостью голосов. Это только кажется, что у Левичева было преимущество в силу разницы в социальном положении. У Ольги были свои козыри. Взять хотя бы размеры; она была в два раза крупнее Левичева. Если бы ей удалось левой рукой захватить тощую шею Павла Ивановича, а правой провести апперкот, то я бы, пожалуй, поставил на нее.
До этого не дошло, потому что в какой-то момент Левичев глянул в сторону входной двери. Если бы я успел отпрянуть, то ничего бы не было, но я не успел и Левичев меня запеленговал.
- Вы Семенов? – крикнул он.
На этот раз мне пришлось признаться, что это я, хотя по-прежнему не допускал и мысли, что Павел Иванович мог вычеркнуть меня из памяти.
- Давайте вашу зачетку! – заорал Павел Иванович.
Лихорадочно доставая зачетку из дипломата, я вспоминал, успел ли я написать там карандашом «Левичев – козел», как хотел, когда стоял у подоконника, или не успел. Слава Богу – не успел.
Пока я шел к столу, установилась тишина. Ольга взяла паузу перевести дыхание, а Левичев искоса посматривал на нее и мефистофельски улыбался. Схватив мою зачетку, он вывел в ней заветное слово «зачтено» и победно глянул на Перфильеву. Видимо появление в моей зачетке этой записи было последним доводом Павла Ивановича, по предъявлению которого спор с Перфильевой заканчивался в его пользу по очкам.
Я потом спросил Ольгу, о чем они с таким энтузиазмом митинговали с Левичевым. Она почему-то не сразу вспомнила, о чем идет речь.
- Ах это, - сказала Ольга, когда я напомнил ей некоторые детали того дня. – Да я по ошибке надела туфли своей соседки по комнате, а они мне на два размера меньше. Из-за этого я немного нервно отвечала Левичеву билет.
- Так он тебя не зарезал? – удивился я.
- С чего бы он меня резал? – в свою очередь удивилась Ольга. – Поставил зачет, как миленький.
Но тогда, выходя из аудитории, я этого не знал, думал, что Ольге кирдык, но как не жаль ее было, я чувствовал себя превосходно, с трудом удерживая себя от исполнения матросского танца «Яблочко».
Витька смотрел на меня, как он бы смотрел на человека, который в «Спринт» выиграл автомашину «Волга», а Федор, на ходу пожав мне руку, стал выдвигать в дверной проем свою физиономию. Потом решил, что этого недостаточно и переместил туда всего себя, но добился лишь того, что Левичев рявкнул:
- Дверь закройте!
На том эпизод завершился, если не считать того, что я спросил Витьку, какого хрена он все еще тут, а не в очереди в пивном баре «Славянка». Витька ухмыльнулся и ответил, что таким я ему больше нравлюсь. И мы отправились туда. С Федором, конечно…
…Теперь перенесемся в конец января 1985 года и посмотрим, что в это время у нас происходило. Если брать во внимание общемировую обстановку, то она была стабильна. У нас правил страной Константин Устинович Черненко, в США Рональд Рейган. А вот в нашем институте было повеселей. И даже не в самом институте, а вокруг личности по фамилии Керенкер.
Самая главная и обсуждаемая в наших кругах новость – Керенкер развелся со своей женой Ольгой. Официальная причина развода – несходство характеров. Для установления этого непреодолимого обстоятельства в супружеской жизни им понадобилось поразительно мало времени, всего полтора месяца. Неофициальных версий о причинах такого решения в нашей общаге ходило много. Только от самого Сереги Керенкера я слышал их несколько.
- У Сталина характер был мягче, чем у нее, - говорил он нам с Федором буквально сразу после развода. - Не характер, а трубогиб.
На следующий день Керенкер под подписку о неразглашении поведал мне, что основной причиной их с Ольгой развода явилось ее неумение вести домашнее хозяйство. Бог его знает, что он имел ввиду, говоря «домашнее хозяйство».
- За все годы (!) совместной жизни я ни разу, как следует, ни поел, ни поспал, ни это самое…
- Ладно, про это самое можешь не рассказывать, - остановил я его. – А то я расплачусь.
Я думаю, что Серега Керенкер врал нам, рассказывая о том, какие недоделки в Ольгином характере сделали недолговечным их брак. На эти размышления меня натолкнул старый рояль, стоявший в углу актового зала общаги, на котором бренчали все, кто хоть раз туда заходил. Но никто ни разу не видел, чтобы к нему подходила Ольга. Мне почему-то кажется, что основная причина развода - Ольга не умела играть на рояле!
Со стороны Ольги по поводу развода никаких комментариев не было, во всяком случае, до меня они не доходили.
Но даже не развод Керенкера с Ольгой стал у нас главным событием января – начала февраля. Нет, ребята, развод супругов дело достаточно обыденное. До сих пор, говорят, разводится пар больше, чем женится. Так что разводом никого не удивишь. Мы через неделю забыли бы, что Керенкер вообще был когда-то женат, если бы не одна штука, которую Серега устроил как раз через неделю. Он сделал предложение другой нашей сокурснице – Татьяне Рыжовой из 15-й группы. И она, несмотря на некоторую одиозность личности Керенкера, это предложение приняла…
- Женюсь, мучачос, - объявил нам с Федором Керенкер, появившись в 23-й комнате в первых числах февраля.
Заканчивались двухнедельные каникулы, и мы вот-вот должны были вернуться в аудитории института. Так уж получилось, что ни я, ни Федор никуда в эти каникулы не выезжали, а провели их в общаге, перемежая прогулки по Иванову с походами в кино, а визиты в пивбар скрашивая посещением театра. Нет, честное слово, один раз мы с Федором купились на красочную афишу возле драмтеатра, который тогда был на проспекте Фридриха Энгельса у моста, и взяли билеты на спектакль. И не только взяли билеты, но и пошли на этот спектакль, в котором было все, что интересует молодых людей. Палаточный городок в тайге, мужественные бородатые люди в унтах и комсомольский вожак, который на раз-два убедил мужиков отказаться от водки. Федор ушел с середины, а я храбро дождался финала вместе с остальными тремя зрителями и узнал, что если кто-нибудь сломает в тайге ногу, за ним обязательно прилетит вертолет и доставит его в кремлевскую клинику. Когда я рассказал Федору, чем там кончилось дело, Федор пробурчал, что когда он служил в тех местах, где кедры рвутся в небо, лучше бы ничего себе не ломать. Прилетят комары размером с вертолет, а вертолеты – нет.
А насчет пивных точек, скажу так, знали бы мы, что уже в марте страну возглавит новый лидер – Михаил Сергеевич Горбачев, мы бы захаживали туда почаще. А может, и нет. Для таких походов нужны деньги, а у нас их всегда в обрез было…
- Мучачос, я женюсь, - с порога возвестил Керенкер.
- Опять? – удивился Федор. – Что-то ты зачастил.
- Первая попытка была разминочная, - объяснил нам ход событий Серега. – Но теперь все будет по-другому. Все будет серьезно.
- А Лужина согласна на вторую попытку? – уточнил я. – Или она еще ничего не знает?
- Во-первых, никто про Лужину не говорит. Во-вторых, чтоб вы знали, Ольга оставила себе мою красивую фамилию и откликается только на Керенкер. А в-третьих, мою невесту зовут Татьяна Рыжова.
- Ты что-нибудь понял? – спросил я Федора.
- Он женится на Татьяне Рыжовой, - ответил Федор. – А Лужина по-прежнему Керенкер. Эта Рыжова часом не с нашего потока?
- Если это та, про которую я подумал, то она из 15-й группы, - кивнул я. – С Германсоном учится.
- Очевидно, Сергей решил всех девчонок нашего потока сделать Керенкерами, - философски заметил Федор.
- Не успеет, - с сомнением ответил я. – Раньше надо было браться за них, с первых курсов.
- Вы закончили обсуждение моих невест? – поинтересовался Керенкер. – Я могу продолжить? Спасибо. Значит, так, вечером я сделаю формальное предложение Татьяне…
- Если ты про галстук, – сказал Федор, - то я чем-то его испачкал и для формальных предложений он выглядит не очень…
- …и завтра мы подаем заявление…
- Погоди-ка Серега, - припомнил я один нюанс. – А она была в первоначальном списке кандидаток в твои невесты?
- А что?
- Так была или нет?
- Ну, была. А тебе то что?
- Да мне-то ничего. А вот ты что будешь делать с женой, которая храпит?
- Информация о ее храпе распространялась конкурентками и не соответствует действительности, - сказав эту фразу, Керенкер пошел к выходу. На пороге он остановился и сказал:
- Через три дня я уеду на практику на месяц в Петрозаводск, потом вернусь и мы отпразднуем мое вступление в брак должным образом. Ты, Вальдемар, можешь не беспокоится, больше я не позволю вычеркивать тебя из списков… награжденных…
Все так и произошло. Или, вернее, почти все так. Серега Керенкер уехал на преддипломную практику, в марте вернулся, и в нашем институте увеличилось количество людей по фамилии Керенкер. У мужской части курса появление в аудитории сразу двух Керенкерш, кроме сдержанных усмешек, других эмоций не вызвало, зато женская община с любопытством наблюдала за женами Керенкера, гадая, вцепятся они друг дружке в волосы или мирно обсудят, что Серега предпочитает есть на завтрак – яйца всмятку или кашу геркулес.
Ничего такого не произошло. Керенкершы, к разочарованию наших девчонок, в упор одна другую не видели. Во всяком случае, в первые дни, а потом, как это всегда происходит, другие события снизили интерес к двум студенткам с одной фамилией, так что их взаимоотношения очень быстро перестали быть обсуждаемой темой.
Как это ни смешно, но на свадьбу Сереги с Татьяной, которая по традиции прошла в ресторане гостиницы «Россия», меня опять не пригласили. На этот раз меня не вычеркнули из списков, а просто забыли туда внести. А Федор был и принес мне оттуда в качестве утешения ромовую бабу. Я отложил ее на утро, но съесть так и не успел, потому что утром в нашу комнату пришел новобрачный, опознал ромовую бабу, и конфисковал ее в свою пользу. После того, как Керенкер спрятал конфискат в пакет, у него хватило наглости спросить, почему меня не было на его свадьбе…
С началом весны наша жизнь понемногу успокоилась, волнения, связанные с женитьбами Керенкера постепенно сошли на нет. Не унялся только один человек – сам Керенкер. Он закидал управление по патентированию изобретений торгово-промышленной палаты СССР заявками на свои изобретения. Первое время палата отвечала Керенкеру вежливыми отказами в выдаче патентов, потом, когда он их завалил этими заявками по шпиль над зданием, перестала отвечать совсем.
Кроме торгово-промышленной палаты пострадала и кафедра промышленной энергетики, которой наш изобретатель уделил достаточно много внимания. Он спроектировал несколько типов электростанций, способных по заверению самого Керенкера обеспечить электроэнергией весь земной шар, но в каждом из этих проектов чего-то не хватало. Самой малости, вроде материала под названием платина, из которого должны были, по замыслу Керенкера, состоять основные узлы электростанции. Кафедра промышленной энергетики выразила сомнение, что в нашей стране найдется столько платины.
Единственным изобретением, которое Керенкер довел до ума, был колокольчик, который он повесил на веревочке над дверью в своей комнате. Колокольчик звенел, когда в комнату кто-то входил. Сейчас такие колокольчики висят в мелких лавках и аптеках, а тогда их Керенкер еще только изобрел. Но распространения даже в нашей общаге они не получили по одной простой причине: двери наших комнат при открывании издавали такой страшный скрип, что в дополнительных звуках не было никакой нужды.
Тем не менее, работоспособность Керенкера вызывала уважение. Не то чтобы остальные были лентяями, нет, когда было нужно мы тоже могли сутками корпеть над курсовым проектом или играть в преферанс и никто не жаловался. Но так настойчиво, день за днем, разрабатывать свои фантастические задумки, которые к тому же были, как правило, разной тематики, кроме Сереги Керенкера не мог никто. Очень уж довлело над ним желание зацепиться за одну из кафедр института. Честно говоря, я так и не понял первопричину такого всепожирающего стремления любой ценой стать сотрудником учебного заведения, хоть и высшего. Какими-то серьезными преимуществами в моих глазах, эта работа не обладала. Я бы еще понял, если бы Керенкер был местным уроженцем, и ему просто не хотелось уезжать от родных мест, но насколько я знал, родом он был из Белоруссии. С другой стороны это были всего лишь мои взгляды на мировую гармонию, и давно известно: то, что одному представляется истиной, другому кажется абсурдом. У Сереги Керенкера был свой жизненный план и он следовал ему. По своему, конечно.
Можно претворять мечты в реальность неспешно, шаг за шагом, оглядываясь и уточняя координаты, чтобы не сбиться с пути. А можно, как Керенкер, который на поприще изобретательства работал с чудовищными перегрузками, что рано или поздно должно было отразиться на его здоровье. Отразилось в конце апреля, и утвердило для нас вывод, что наука – ремесло коварное.
Серега сам довел себя до ручки. Сам, потому, что Татьяна – вторая жена Керенкера, в отличие от первой жены – Ольги, ни в коей мере не заставляла его шелестеть страницами научных журналов и не тыкала носом в публикации последних открытий ученых всего мира. Совсем нет. Она даже диплом за него писала, стремясь облегчить жизнь мужа. Так что в этом плане от лишнего психологического давления он был избавлен, хотя в то время никто и понятия не имел, что на свете есть психологическое давление.
Основным местом Керенкеровского пребывания была институтская библиотека в А-корпусе. С утра до позднего вечера. Научную библиотеку, что располагалась на проспекте Фридриха Энгельса, между текстильным и химико-технологическим институтами, он тоже стороной не обходил. Саша Романов там его встречал, обеспечивал литературой и даже консультировал в тех вопросах, которые не были связаны с физико-математическими изысканиями. Например, в области музыки, куда Керенкер тоже пытался запустить щупальца, пытаясь изобрести аппарат, который сам бы сочинял кантаты…
…Таким был расклад в один из последних дней апреля, когда вечерней порой в дверь нашей 23-й комнаты кто-то постучал. Мы с Федором сидели на кровати Андрея Германсона и лениво играли в карты на щелбаны и на стук в дверь отреагировали не сразу. Сначала доиграли кон и только потом Федор спросил, кого там принес черт. Ясно было только одно, черт не принес Керенкера, потому тот всегда врывался без стука.
Дверь открылась, и в комнату вошел Женя Ефремов, студент нашего курса, принимавший участие в некоторых предыдущих сериях этого повествования. Хороший парень, которого не испортило даже многолетнее совместное проживание в одной комнате с Серегой Керенкером. Вежливый, тактичный. Одно время, будучи на первых курсах, он увлекся спиртным, вливая в себя все, что могло капать, но к настоящему времени эта детская болезнь под названием «освобождение от родителей» у него прошла, и мы больше не приносили его в 6-ю комнату из ближайшего сквера, где он любил спать, свернувшись калачиком.
- Если ты за сахаром, то он кончился полчаса назад, - сказал Федор. – Если за конспектом по ТМО (ТеплоМассоОбмен), то его забрал Калакин, а если поиграть в карты – присаживайся на тот стул.
- Керенкер сошел с ума! – выпалил Женя Ефремов.
Мы с Федором немного помолчали, обдумывая это известие, потом я ответил:
- Ты с этой новостью опоздал года на три.
- Я серьезно, - накуксился Женька. – Он сошел с ума.
- Ты по каким симптомам ему диагноз поставил? – поинтересовался Федор. – Кидается на людей? Кусается? Как наяву декана видит?
- Ну нет, не настолько все плохо, - твердо ответил Женька. – Просто он качается на стуле, смотрит в одну точку и каждые три минуты, я засекал, речитативом говорит – я сошел с ума.
- И как давно это у него?
- С сегодня. Как пришел вечером из библиотеки, так и началось.
- Переутомился твой Серега, вот и все.
- Вы бы сходили, посмотрели на него, а? – попросил Женька. – А то я боюсь один с ним находиться.
- А где ваш третий квартирант? – спросил я
- Мишка? Он из первачков. Только ночевать приходит, и то не всегда.
И мы гуськом пошли в 6-ю комнату, впереди Ефремов, за ним, стараясь не спешить, мы с Федором. Не знаю, как Федор, а я умалишенных в своей жизни еще не встречал, если не считать Витьку, когда он проходит мимо лотерейного киоска. Но это особый вид сумасшествия. А так, чтобы по-настоящему, иметь с ними дело мне не приходилось, и приобретать опыт такого рода не слишком хотелось. Но и не поддержать Женьку было бы некрасиво.
- К этому давно шло, - поведал нам Женька, пока мы двигались маршем к 6-й комнате. – Как с марта началось, так и идет. Весь день он торчит в библиотеках, а ночью проснешься, Серега за столом над чем-то колдует. Вообще не отдыхает. Любой с катушек слетит…
- Керенкер стал трудягой, - сказал я. – Наверное, все медведи в лесу сдохли.
…Спиртное в рот не берет, - продолжил нас пугать Женька. – Сказал, что от пива его мутит…
- Ты жене его сообщил? – перебил я его. – Или с нас начал?
- Жена в Кинешму уехала, к родителям. Сказала только, чтобы я следил за режимом питания ее мужа и уехала.
- Ладно, разберемся, - сказал Федор перед дверью в комнату с сумасшедшим Керенкером. – Открывай.
Мы вошли в комнату и остановились у порога, рассматривая маленького человека с большим носом, кусающего здоровенный, больше себя, бутерброд со шпротами, причем поглощение бутерброда не мешало ему раскачиваться на стуле вперед – назад. Стул раскачивался вместе с ним, каким-то образом удерживаемый всадником от падения. Обнаружив наше появление в комнате, Керенкер уставился на нас воспаленными глазами.
- Я сошел с ума, - сообщил он, подтверждая слова Женьки Ефремова.
- Случается, – мягко сказал Федор. – Я сам частенько схожу с ума, а уж по понедельникам обязательно. Вот Володя знает. Да, Володь?
- Угу, - подтвердил я. - По понедельникам прямо не знаю, что с Федором делать.
- Вы когда пытаетесь вешать лапшу, хотя бы не моргайте глазенками, - посоветовал Керенкер. – Видно же сразу – пули отливаете. Ничему вас жизнь не учит.
- Учтем, - пообещал Федор.
- Натуральней надо, естественней, - Керенкер перевел взгляд на бутерброд и цапнул его своими акульими зубами.
- Как скажешь, Серега, но вернемся к твоему сумасшествию. Если не секрет, что тебя навело на эту мысль? С виду ты совершенно здоров.
Керенкер перестал жевать и раскачиваться и задумался. Через минуту он помотал головой, пересчитал шпротины на бутерброде и возобновил раскачку.
- Нет, все верно, - сказал он. – Я сошел с ума, мучачос, это установленный факт. Я бы даже сказал – объективная реальность. Вы хотите знать, с чего все началось? Установить истоки моего сошествия? Ваш интерес, как представителей коренного населения общаги вполне понятен. Я сам шизиков не люблю, не знаешь, чего от них ждать…
- Серега, так с чего ты взял, что у тебя повело крышу? – еще мягче, чем прежде, спросил Федор.
- Я не сказал еще? – удивился Керенкер.
- Нет.
- Я встретил двойника.
Федор посмотрел на меня, я на Федора.
- Какого двойника? – спросил я, тоже стараясь говорить нежно.
- Своего, конечно, - ответил Керенкер. – Увидел бы твоего, как бы я понял, что у меня кукуху сорвало?
- Таак, становится интереснее, - сказал Федор и прошел вглубь комнаты. Я на всякий случай присел на стул у входа, а Женька так и остался стоять у порога.
- А чертей или гномов не видел? – уточнил я и плавным движением убрал со стола перочинный ножик.
- Каких еще чертей? – возмутился Керенкер.
- Погоди, Володя, - бархатно произнес Федор. – Серега, что-то я не врубаюсь. Значит, ты встретил своего двойника и решил, что этого достаточно, чтобы сойти с ума?
- Мучачос, я в отчаянии, что приходится разжевывать вам элементарные вещи, - с видом величайшего терпеливца, сказал Керенкер. – Кроме вас все знают, что встретить двойника означает скорую смерть. День, максимум два. Екатерина вторая видела двойника, Анна Иоанновна, а Мопассану двойник даже диктовал целые главы его последней книги. Все они откинули копыта через пару дней. Прикидываете, чем дело пахнет?
- Неплохую компанию ты себе подобрал, - оценил я.
- Ну, это чтобы вам понятнее было. Если я скажу, что Вася Пупкин, перед тем как гукнуться, тоже видел двойника, вы же не впечатлитесь.
- Смерть и схождение с ума это разные события, Сережа, - возразил Федор. – Ты давай выбери что-нибудь одно, или сошел с ума, или… того.
На этот раз Керенкер размышлял над сказанным дольше – минуты полторы.
- Вообще-то да, - наконец, согласился он. – Пожалуй, ты прав. Отменяется. С ума я не сошел.
Керенкер сделал было движение рукой навстречу руке Федора, но видимо, вспомнил, чем грозит рукопожатие с этим человеком и руку спрятал за спину. Тем временем, Женя Ефремов, узнав, что его сосед по комнате больше не сумасшедший, успокоился и уселся на свою кровать.
- Хотя, - вновь задумался Керенкер. – Двойника я видел своими собственными буркалами, а это значит, с ума я, как ни прискорбно, все-таки спрыгнул.
К окончанию этой небольшой по размерам фразы Керенкера Женя Ефремов снова оказался у двери.
- Давай теперь обсудим твоего двойника, - терпеливо сказал Федор. – Расскажи консилиуму, где и когда ты его наблюдал, как он себя вел и видел ли его кроме тебя еще кто-нибудь?
- Это я вам, скажу, мучачос, было в полном смысле трансцендентальное явление…
- Если тебя не затруднит, придерживайся, пожалуйста, доступной нашему пониманию лексики, - попросил Федор.
- Ладно. Короче, так. Сижу я в нашей институтской библиотеке, конструирую поливочную машину на гусеничном ходу, как вдруг, сам не знаю почему, поворачиваю голову влево, там, в глубине библиотеки есть ниша, и смотрю на эту нишу. А он оттуда таращится на меня…
- Кто он?
- Двойник. Вылитый я, нос мой, глаза мои, умное выражение лица мое. Все мое. Даже одет, как я. Насчет того, видел ли кто его, кроме меня, – не знаю. Я сразу кинулся бежать.
- Даже книги не сдал? – спросил я. – Там, насколько я помню, библиотекарша - тетя суровая.
- Вы бы слышали, как она орала мне вслед. Такие выражения использовала, что… Вот что значит, работать с первоисточниками…
- Понятно, - сказал Федор. – В том смысле, что ничего не понятно. Ясно пока только одно: если ты продолжишь истязать себя с прежней интенсивностью, будешь видеть не только двойников, но и тройников и даже четвериков.
- Мне кажется, есть смысл завтра провести в библиотеке научный эксперимент, - сказал я, чтобы Керенкер не подумал, что я безразличен к его судьбе.
- Что ты вкладываешь в это понятие? – живо повернулся ко мне Керенкер. – Как он будет выглядеть этот твой эксперимент?
- Не мой, а научный, - поправил я его. – Сядешь на то же место, задумаешься над поливальной машиной и повернешь голову налево.
- Что это нам даст? – спросил Федор.
- Может и ничего, - я придал себе позу маститого мыслителя. – А может, что и прояснится…
Федор с Керенкером пожали плечами, поэтому Женя Ефремов, посмотрев на них, тоже пожал плечами…
С утра выбраться в библиотеку не удалось, у нас с Федором были занятия, а Серега Керенкер появился в институте только ближе к вечеру, причем поначалу наотрез отказался совать свой нос в читальный зал, не без основания опасаясь репрессий со стороны библиотекарши. Пошел только тогда, когда я выяснил, что сегодня в библиотеке работает другая библиотекарша, не вчерашняя.
Прошли в читальный зал, который был, как обычно, пуст, усадили Керенкера на стул, бывший под ним вчера, и дружно посмотрели в нишу, действительно располагавшуюся слева от него. И увидели Керенкеровского двойника. Да, он был там, сидел на стуле и смотрел на нас любопытными глазами. Другое дело, что кроме него, там топтались еще три двойника: мой, Федора и Жени Ефремова.
В нише стоял шкаф с зеркальными стеклами.
Мы негромко посмеялись, все-таки читальный зал, пусть даже пустой – пантеон знаний и, потрепав Керенкера по плечу, пошли к выходу.
- Постойте, - взмолился Керенкер. – Я не все вам сказал.
Женя Ефремов притормозил, а мы с Федором на ходу помотали головами и продолжили движение.
- Двойник спросил у меня, до скольких библиотека работает! – крикнул нам вслед Серега.
- Передай ему, что до 18.00, - отозвался Федор, и мы ушли.
Такая вот история...
К вопросу о двойниках Керенкер больше не возвращался, во всяком случае, в нашем присутствии, но однажды, примерно через месяц после его мнимого схождения с ума, в подземном переходе между А и Б корпусами, я сам увидел двойника Керенкера. Он шел по переходу в компании ребят, судя по наличию у них тубусов – первокурсников, и весело вертел по сторонам большим носом. То, что это не сам Керенкер, я понял только после того, как двойник безучастно прошел мимо меня, чего настоящий Керенкер не сделал бы никогда. Я посмотрел ему вслед и пошел туда, куда шел. О том, что по институту на самом деле бродит его двойник, я решил Керенкеру не говорить. Кто его знает, как он отреагирует? Но Федору рассказал. Федор ожидаемо посоветовал, что мне тоже нужно снижать интенсивность нагрузки на организм, иначе трансцендентальные явления будут с нами случаться чаще, чем нужно. Я согласился с этим, и мы пошли глотнуть пива в пивном баре «Славянский». По пути встретили Витьку, который шел к нам с аналогичным предложением. В общем, все, как всегда.
Тем не менее, можно вполне допустить, что Керенкер действительно повстречал в читальном зале своего двойника, тем более что потом двойника Керенкера видел и Федор, и Витька и кто только не видел. Никакими последствиями для Сереги это не обернулось, жив он и здоров до сих пор. И вообще, говорят, что у каждого человека бродит по земле по семь двойников. Небольшая странность только в том, что из семи копий Керенкера, двоих каким-то ветром занесло в наш институт…
…По окончании института Керенкер уехал с женой Татьяной по распределению в подмосковный город Электросталь и, по меньшей мере, три года он трудился инженером на Электростальском заводе тяжелого машиностроения. Потом, я слышал, Серега стал успешным коммерсантом, что, учитывая его способности, совершенно неудивительно. О второй его жене Татьяне практически ничего не известно, впрочем, если она в супружеской жизни подтвердила свое умение играть на рояле и не храпела, то опасаться ей было нечего…
А вот о первой жене Керенкера – Ольге мы были наслышаны достаточно. В основном то, что она большая умница. Когда через год мы были на пятом курсе, Ольга сделала открытие в области теплового баланса процесса горения жидкого топлива. Какой-то коэффициент, за которым наши ученые долго гонялись, она вычислила. На Нобелевскую премию Ольга не вытянула, но, несмотря на это, кафедра химических технологий предложила ей место научного сотрудника. Говорят, она отказалась…
19.08.2024 г.
Студенты. 4 курс. Изобретатель
© Copyright: Владимир Семенов 4, 2024
Свидетельство о публикации №224082200462
Свидетельство о публикации №224082200462
Рецензии