Чёртова топь

Чёртова топь в деревне пользовалась дурной славой. Все жители, от мала до велика, знали, что по ночам там пируют нечистые, стонут и жалуются на всякие голоса, а рассердившись, стучат друг другу по рогам человеческими костями так, что треск стоит на всё болото.
В это рассказывал дед Афанасий, однажды проведший ночь на берегу Чёртовой топи - собирал клюкву, коей в тех краях немеряно, да и припозднился, и решил заночевать под большим деревом. И чуть только рассвело, прибежал в деревню в одном лапте, разодранной на спине рубахе и шишкой прямо посреди лба.
Теперь во время любого праздника он становился главным героем, и, приняв "на грудь" рюмочку самогона, принимался рассказывать: лёг, я значицца, под дерево сухое, что на краю топи стоит. Только луна вышла, крылья-то захлопали, зашумели - нечистые-то слетелись, и давай стонать да жаловаться - ой, да ай, плачутся, знать болит у них что-то. Да так жалобно, что аж слёзы на глаза наворачиваются, а иной нечистый рассердится, да как забормочет, забубнит, знать ругается, не по нраву ему что-то... всю ночь я крестился, лишь бы не нашли меня нечистые да в пекло не утащили... а как светать зачало, как застучали они костями да рогами, так не мог я муки терпеть, бяжал да бяжал, чуть сердце не выскочило...
Эти рассказы Колька слышал с самого раннего детства. Каждый раз у него захватывало дыхание, когда он представлял, как сидит дед Афанасий под сухим деревом, а на нём ОНИ, рогатые, костями человеческими гремят...
Клюквы в тот год уродилось богато. И мать снарядила Кольку на болото - на базаре за лукошко клюквы у городских можно было немалые деньги выручить, а они в семье никогда лишними не будут. Только наказывала ходить близ деревни, а в сторону Чёртовой топи даже и не заглядывать.
Взяв плетёный дедушкой горбовик, да сунув в карман горбушку хлеба да пару варёных яиц, отправился Колька в лес. Стоял конец октября, и листья почти все осыпались, и лес стоял тихий и прозрачный, будто перед кем-то провинившийся. Только красногрудые снегири прыгали с ветки на ветку да тихонько посвистывали.
Ближайшие болотца оказались обобранными деревенскими, а ягода, что на них оставалась, была мелкая и розовая, и Колька двинулся дальше.
Ноги мягко пружинили по зелёному, упругому мху. В следах постепенно накапливалась мутная болотная водица, в которой плавали пожелтевшие еловые хвоинки. Мальчишка шёл, собирая крупные, тёмно-бордовые ягоды клюквы, подёрнутые беловатым налётом и брызгающие на пальцы ярко-красным, холодным соком.
Осенний день короток, и солнце уже зацепило край ближайшего болотца, когда горбовик наконец был наполнен. Оглядевшись, Колька понял, что забрёл совсем не туда, куда собирался - а именно на край Чёртовой топи. А солнце садилось с катастрофической быстротой, и брести по болотам в деревню - идея плохая, и придётся, ему, Кольке, ночевать прямо здесь, под деревом, куда по ночам черти слетаются.
Наскоро поужинав, мальчишка наломал еловых веток для лежанки и поплотней завернулся в ватник. Темнота спустилась на землю внезапно, будто ведро с чернилами вылили. И всё разом стихло, замолчало. Колька лежал не жив, не мёртв от страха. Внезапно с дерева раздалось хлопанье крыльев, сопровождаемое жалобными стонами. Оооой... ааааай....плакался первый голос, уууууй...ыыыыыый... вторил ему второй. Бууудя, бууудя, - уговаривал его третий. Мальчишка лежал, вжавшись в еловые лапы и трясся от холода и страха.
Однако скоро черти улетели, но ближе к утру вернулись, и принялись снова стонать да охать."Знать черти - то больные, али старые - думал Колька, ишь как маются".
А ближе к рассвету со стороны Чёртовой топи раздался треск. Точно и вправду кость о кость стучит, да так жутко, что у мальчишки волосы дыбом встали. Преодолевая страх, он вытянул шею, чтобы разглядеть, какие они, черти, на самом деле?
В предрассветном мареве он увидел стоящую в мутной болотной воде одинокую цаплю, которая задрав вверх свой длинный клюв, оглушительно стучала им, исполняя утреннюю песню.
Тогда Колька посмотрел на верх сухой берёзы - там сидели, щурясь, два больших, седых от старости филина. Один из них вытянул вперёд шею и заохал - оооой, ооооой, а второй погладил его по перьям крючковатым клювом и забормотал - бууудя, бууудя.
А над деревьями вставало большое, жёлтое солнце.