СУД... НО

Александр Евдокимов

СУД… НО,
или
суд над Жванецким
/фрагмент повести/
ФИНАЛЬНАЯ СЦЕНА

 - Чёрно-белые?! Ха! Как из стиха!...
- Да-нет! Всё ещё лучше… пока… следы… от простого дерьма…
Морда молотка прервала метафизику, размозжив всё: и наковальню, и физиономию свою, растекаясь и чёрным, и белым шоколадом на диалоге двух лиц… в обличии мирян…
И!...
Припорошило всё!...
- Ж-жванецкы-ий?!... Как это! – пробормотали пересохшие женские губы.
Горечь послевкусия стала пробиваться к сознанию Жабровец, возвращая реальность: перед её глазами замелькали игривые пузырьки с рыбёшками…
В мутном пространстве чёрного липкого коктейля проявилась латентная быль с аквариумом, музыкой и огромным лицом Евгеши…
- Эй-ей!... Ты со мной?! – Евгения тихонько снимала с головы Судной фантастический шлем. 
- Ой!... Ха!... Где-то между! – взгляд судьи возвращался из одной реальности в другую: от шоколадной обёртки – до рыбки.
- Всё, подруга, встаём! – торопила Васильева Судную. – Проводи меня, пожалуйста!
Подельницы поплыли мимо рыбок, водорослей и кислородных пузырьков, к выходу.
- А платье примерять? – Жабровец предметно коснулась реальности.
- Обязательно! – ответила Женька и быстро, и чётко. – И примерим, и споём!
Они вошли в тёмный тамбур перед выходом из квартиры.
- А ты куда?
- Тс-с! – Евгеша приложила к губам палец и прикрыла за ними дверь в коридор. – Сюрприз!
Тамбур погрузился во тьму.
- Как?! – Судная теперь уже вцепилась в реальность. – Ты же под домашним арестом!
- Так… а я в соседний подъезд – к Сидору!... То есть к Сердюку!
- К кому?!
- Э-эм… к Сердюкову!
Входная дверь на лестничную площадку распахнулась и ослепила судью.
Осуждённая шагнула в этот свет, как на подиум и развернулась.
- Ты не ослышалась: к Сидору… с погонялом – Сердюк, которому ты и впаяла срок, не знамо за шо!... Рукой своей р-разящей! Шо смотришь?!... Не Васильева я… и не только по паспорту!... Нинка! Ха!... В чистосердечном!
Судная и Жабровец опешили и онемели, и… ох-х… хладели в свете восходящего утра, но… – как в несвежей росе…
- Н-нинка?! – тихо и не соображая, произнесла судья-всея, – как-то не пристойно, как-то… А?!... Нина…
- Тогда пусть, как любишь: с-стро-го-о… Ни-на-а!...

!Дверь хлопнула и эхом отозвалось это и в Судной, и в рыбках! – !Тьма обнажила себя в кубовидном квадрате до бесконечности и до тесноты!

Стены быстро вернули реальность!
Жабровец не вздохнула… =
: в неё ворвался воздух, глотком безудержным;
: в ней самой, сердце кинулось куда-то в темя, после удара двери в косяк;
: в её сознании родилась истерика…
- Ной! – разорвала она голосовые связки, но ничего не было слышно.
- Ной!...
Женщина в панике бросилась во все стороны сразу!... Она билась и толкалась всем телом, не чувствуя боли, но всё было тщетно.
Обессиленная, в духоте и темноте, она сползла на спине, – по стене, тихо на пол. 
Чёрный квадрат, как и куб, – вдруг, отворился…
Судная мгновенно вскочила, но вышла из тамбура, в коридор квартиры, осторожно: всё было тихо.
- Ной! – негромко позвала она и прислушалась.
Мерно булькал аквариум.
Жабровец быстро прошла коридор.
- Ной Соломонович!
Судья сориентировалась и шагнула в комнату, где происходило застолье, там было пусто: только богатый стол и сорванный, с одного угла, ковёр, за которым, в стене, была – дверь… 
Ниспадающая ковровая штора ещё кружила вокруг себя весёлую мелкую пыль, высвеченную яркими и мобильными спотами.
В голове у Жабровец, как у судьи, всё мгновенно сложилось: пазлы легли, как притёрлись, ещё от рожденья.
Нецензурная речь была только в губах, как у рыбок, а ноги опережали ход мыслей.
Женщина жёстко и решительно схватила дверную ручку и… остановилась – перевела дух: она обернулась и медленно осмотрела комнату…

!Вернулась к столу и наполнила водку не в рюмку, а в бокал! – !Кусок строганины остудил ледяным холодом душу, не закусывая и не тая, а разжёвываясь, как примитивное мясо!

- Строго… Нинка… говоришь!
Дверь решительно распахнула перед судьёй тёмный коридор.
Из полумрака и глубины коридора послышалась песня «Тапочки»… 
- Ой! – обрадовалась Судная. – Я что-то не так поняла?! Ребята!... Тьфу ты, вот дура! Друзья!...
Она улыбнулась и шагнула на звуки песни, которые стали приближаться.
- Как же это я?! Как я подумать могла!... Ужас!... Сейчас извинюсь… или?!... нет-нет: они же не знают! И не представляют даже, а это игра! Да, очередной сюрприз! Ха-ха!... Ну, Женька, Ев-в… гейша!... Молодец!
Песня звучала уже очень громко, – где-то рядом и Жабровец подпевала её во весь голос и не шла, а бежала!
Вдруг, звук песни оборвался – и всё стемнело: лишь Судная взвизгнула в тишине, секундочку солируя в песне без аккомпанемента и уткнулась руками в дверь!
Она замерла и прислушалась, затем, отдышалась, терпеливо глотая вкрадчивые сомнения в её мыслях, которые – то бушевали, то угасали…
Успокоившись, она осторожно толкнула дверь – от себя и та легко приоткрылась… =
: игривый луч света первым скользнул ей навстречу;
: искры надежды блеснули в женских глазах;
: дверь стала гранью между тенью и светом…
Жабровец, склонив голову, улыбнулась и уверенно сдвинула дверь внутрь, – широко – на распах, и… зажмурившись, вдруг..., но шагнула!
Миг пустоты длился вечность!
Судная всего ожидала, но только не её – не мёртвой тишины…
Не поднимая головы она открыла глаза и обомлела: не от того, что она была босая, – нет-нет!... – её взгляд скользил по собственному телу – сверху вниз и видел – чудо!...
Огибая ландшафт своей плоти, зрачки покатились по себе самой и остекленели от счастья, так как и Судная, и Жабровец, которых, как-то, объединяла судья, – были в тонком, облегающем и лёгком, как кожа – платье постельного цвета!
- Ва-ау!...
Женщина подняла голову и увидела белые стены зала судебного заседания и пустоту, в которой красовался, в самом центре, раскрытый панцирь белой черепахи: гипсовые статуи стояли вдоль стен в белой наготе, с беззрачковыми глазами, и за белым ограждением с перильцами, для обвиняемого, стояли обычные домашние тапочки Жванецкого, без него самого…
- Ой!...
Только тапочки и торт, в черепашьей белой ракушке, были не белого цвета!
- Вста-ать! Су-уд идё-от!
Заорала, вдруг, черепашья морда.   
Судная вздрогнула, оглянулась – никого!
- Господа… Ной! Ной Соломонович?!... Женя!... Вы где? Ну, хватит шути…
- П-просю-у с-сади-ится! – прервала черепаха и продолжила без всякого выражения лица. – Зал внятно и церемониально встал-сел-встал: сел-встал-сел…
Судья ещё раз осмотрелась и пожала плечами – никого!
Панцирь на коротких морщинистых ножках шагнул к женщине и замер.
- Это что?! Программа… в роботе… Да?!... Ребята, ну хватит прикалываться!
Тишина и белизна, и голос её – под потолком, вместе с эхом, как в храме!...
- Что нужно, господи! Доиграть?! Вы что снимаете это, чтобы… чтобы в интернет… выложить…
Свет стал медленно микшироваться в белом зале и ярко блеснули глаза пресмыкающейся, зашипел звук записи: пасть божьей твари открылась и она заговорила наивными и добрыми стихами, в виде детской считалочки…

Я игрушка – черепашка!
На мне шапка, будто плашка!
В шоколаде молоток,
Чтоб правдиво вбить гвоздок…
Здесь твой символ – ты судья:
Поиграй – проверь себя!... 

- Хорошо! Чёрт возьми… ситуация…  Я готова!... Терпеть эту тварь! Ха!... Вознаграждение в ней?! А-а?! Давай! 
Морщинистый окорочок башки ожил и плюнул на платье Судной, и огромный шоколадно-тёмный харчок потянулся по нано-ткани медленно вниз…
- Сука!... Ты-что?! Ты, что творишь?! Ой! – Жабровец возмущённо выругалась и приподняла локоток, прикрыв лицо. – Эй! Что за правила?! Может, хватит!... Ребята, я что вам!...
Игрушка-черепашка проигнорировала слова и эмоции женщины, продолжая беззаботную песнь…

«Будьте, всю жизнь в шоколаде!»
И с белым, и с чёрным в обкладе!
От носа – до пят, Ваша Честь:
Прилипнет и нечисть, и лесть!

- Т-ты, что несёшь!... Зачем обобщать!...

Да, будьте, всю жизнь – в шоколаде!
А в нём не живут на окладе:
Тут надо забыть, Ваша Честь,
Про верность и долг, чтобы есть...
Чтоб жизнь погрузить в шоколад –
Терпи из грехов маскарад!
С душком и дерьмом эти маски,
Но мир в шоколадной раскраске!

Судная нервно и виновато оглянулась, и ещё раз брезгливо осмотрела грязь от плевка, и пошла вокруг панциря.
- Ты что несёшь! А-а, провоцируешь! Ну-ну! Стерплю… Потом заткну тебя – размажу по этим белым стенам! Сука!... Молоточком прихлопну, чтоб!... Говори-говори!... Не буду руки пачкать: я помню, что шоколад твой… будто кровь… ха… испарится! Детский сад, слушать… ужастики… кровь… клюква киношная!
Морщинистый окорочок продолжал беззаботно и мило:

Шоколад,
шоколад,
шоколад!...
Без вины –
он всегда –
виноват!
Шоколад,
шоколад,    
шоколад:

Судная шла вокруг мерзкой черепашки, подбоченившись и сжимала круг, постепенно приближаясь к ударному элементу своей геральдики – молотку!
- Цирк! Как на арене, ей-богу! Идиотизм!...
А припев разливался из голосистого черепа, как алкогольные напитки в ночном и тёплом застолье…
 
С изобильем вина –
виноград!   
Без наград?!
Без преград:
Лишь откат –
В дивный сад!…

- Что?!... Ложь! Тварь б-бож-жи… безбожная!... А, я дождусь, пока не исчезнет этот ваш шоколад… с бутафорскою кровушкой… фантазёры! Выигрыш-то настоящий?!... Надеюсь… и если выдержу этот бред, и помои, то и вознаграждение… до копеечки!... Схвачу молоточек чистеньким и… размозжу башку… под этой шляпкой…
Жабровец приостановилась на мгновение и плюнула в стеклянные глаза злой и мудрой игрушке, которая вдохновленно продолжала жалить песнопением зал, вместе с женщиной…

Шоколад, как дерьмо на весах:
Ваша Честь и – синица в руках…
Шоколад справедливый, как жесть!
Понимает, лишь сладкую весть!...

- Схвачу и разобью в клочья! Чтоб заткнулась вместе с этой грязью…, – Судная, вдруг заметила на белой панцирной спине черепахи паспорт и электронный браслетик, – грязью… н-на… на справедливый суд…
Жабровец, будто во сне, шагнула к этим предметам и сжала их в руках с таким трепетом, который испытывают дети, проявляя безумную любовь к питомцу домашнему: паспорт открылся – она, будто, проснулась!...
- Что?! – зрачки катились, а губы их догоняли на строчках в официальном документе. – Васильева Евгения Николаевна…   

В судный миг,
в судный день,
Ваша Честь!
Чтоб не сесть,
а послушать –
присесть…
Приговор!
шоколадный –
прочесть:

- Как это?! – губы судьи побелели, как всё пространство вокруг неё, а белки глаз стали медленно наполняться кровью. – Ах, ты дрянь!...
Судная перевела взгляд на электронный браслетик в её ладони и сжала в кулаке, как безделицу.
- Сука!...
Ярость истребила в ней слепую стать хладнокровной Фемиды и паспорт с браслетом тут же влипли в дерьмо шоколадного торта!
А глазастая черепаха пела, ожидая удара по плашке, которая была вместо шляпки у неё на головке, как канотье…

Все дары:
оправданья –
учесть!
Месть терпеть
И!...
любить,
как
И!...
лесть!
Чтобы сеть –
шоколадную!
плесть…   

- Сеть плесть?! Сука, да!... Оскор-р… б-блять!...
Жабровец, в слепой ярости, бросилась к торту и схватила молот разящего правосудия, который ещё покрывала незастывшая, шоколадно-клюквенная глазурь и, обляпываясь, как стряпуха, – с головы до ног, – стала рубить кондитерский слоёный сюрприз молотком судным, вместо того, чтоб отбить, только раз, в плашку-канотье, дабы заткнуть звук несносного голоса…
Молот месил и рвал торт в осколки, а голова всё так же внятно и монотонно – говорила и говорила, и продолжала оскорблять, всё так же, – и продолжала, продолжала, продолжала: жалить и гнев разжигать!
Шоколад,
шоколад, 
шоколад!...
Без вины –
он всегда –
виноват!

Судная хлестала молотком по замешанной ею куче шоколадно-кровавого дерьма, а куски и части подарка-сюрприза летели по всему пространству и чёрными кляксами покрывали белоснежные стены и потолок, и стекали…, заполняя всё – серым… 

Шоколад,
шоколад,    
шоколад:
С изобильем вина –
виноград!   
Без наград?!
Без преград:
Лишь откат –
В дивный сад!…

Вдруг, прозвучала фанфара!
Судная замерла!
- Ты стерпела – я успела! Может, правду, может, вздор! – провозгласила голова черепахи, – текст прочесть, как приговор!... Не суди: судим не будешь! Я же текст сказала – весь: выигрыш – отсюда – есть!... И не часть, а полный – забирай законно!
Жабровец услышала объявление и пришла в себя, и осмотрелась: перед ней была каша из кондитерского изделия, в раскрытой ракушке, от которой тянулась морщинистая толстая шея с головой в шляпке… и она, наконец, вспомнила, что закончить этот процесс можно ударом по этой шляпке…
И молоток, тот час же, оттянулся всей своей мордой, на канотье-плашке – женщина перестала быть судьёй Правосудия, а судья стала, вдруг, – женщиной!…
Глаза у игрушки погасли.
Шоколадно-клюквенное месиво, тут же, разорвалось, как шампанское – в брызгах и белый зал превратился – в подвал, или полуподвал…
Судная уронила молоток…
На дне ракушки-панциря она увидела пачки купюр, по которым стал рассыпаться жемчуг…
Черепашья броня аккуратно закрыла ракушку, как сундучок с драгоценностями!
Жабровец захохотала и устало села на него, а в ушах ещё звенел выстрел с дерьмом тортовым, в котором пробивался ритм хита в репе…
Ей казалось, что частицы взорвавшегося шоколадного месива уже сновали в пространстве и тоже танцевали, измазывая всё своей сутью, по цвету – без дерьмового запаха…
- П-пляска бесов!... Ой, мама… как будто, на крови…
Судная и рассмеялась и запела вместе с этим пространством…

Части на запчасти часто и частично
частями запасными на части, и в запас,
чтоб в частности, и в ценах – цена
частями часто – на части, как запчасть,
части, части, части, части…

Где запасные части – в частичности –
не часть, какой-то цельной части,
а лишь всего – запчасти…
части, части, части, части…

От тех частей из части
и делят очень часто
по ценникам отчасти,
где частное причастно
к оценке, чтоб по части,
части, части, части, части…

С запасами частично, –
на части – чаще – в части!...
и чаще, чаще, чаще…
все части – на запчасть:
частично и как – часть!...
части, части, части, части…

!Тонкое платье, как кожа, облегало тело женщины шоколадом и эта нагота не стесняла, а обнажала женскую красоту! – !Тёмный полуподвал, подвально зрел полу-глазницами окон в мир, живущий над ним!
 
В полу-окне виднелись только ноги, шаги которых измеряли и время, и ритм цельной жизни, или детей – в полный рост, со всей искренностью и непосредственностью, а так же и, таких же, настоящих и живых – кошек, собак и птичек…
Кроме всего этого большого мира, – в полный рост, было видно только одного человека – нищего, сидящего у стены, со шляпкой канотье – на полу, в перевёрнутом виде, с гитарой…
Ботинки валялись рядом, а на носке дышала ветром дырочка, как и жизнь, и сама песня …
И Судная, и Жабровец смотрели на его лицо, в котором угадывались и Прокуратор, вместе с прокурором, и Ной Соломонович… 
Они вместе слушали его песенку, которая когда-то, возможно, была пародией на известные – «тапочки», лично знавших Васильевский спуск… и площадь Красную…

В подвальном окне наблюдая…
И в небо сквозь лужи глядя:
Поэта в себе возбуждая, –
И к Музам искусства идя!...

Стихов красноречье слагаю,
Хоть в раме всё мрачно и серо!
Я ракурсов лучших не знаю –
Полусфера моя в рифме – сфера…
В ней ритмы подвала признались:
Так рифмы шедевров рождались!
О, как вдохновение рвётся!…
В простор-тротуар, хоть пляши!...
Мир в тапках пусть с матом проснётся!
В ритмах и в рифмах души –
              от души!...
Разувать – не спеши:
Не смеши!...

Ботинки и полуботинки
В подвальном окне, как в картинке…
И юбок намёки «про то…»
В пальто, или в полупальто!...
  Мягко ступают сапожки –
Легко, будто полусапожки!...
Высь творчества дарит подвал,
А в рифме он – полуподвал…

Здесь истины миг я создал,
Смотря в палисад, или сад…
Подвал – уже полуподвал,
Как брат, иль двоюродный брат!...

Стихов красноречье слагаю,
Хоть в раме всё мрачно и серо!
Я ракурсов лучших не знаю –
Полусфера моя в рифме – сфера…
В ней ритмы подвала признались:
Так рифмы шедевров рождались!
О, как вдохновение рвётся!…
В простор-тротуар, хоть пляши!...
Мир в тапках пусть с матом проснётся!
В ритмах и в рифмах души –
              от души!...
Разувать – не спеши:

Ботинки и полуботинки
В подвальном окне, как в картинке…
И юбок намёки «про то…»
В пальто, или в полупальто!...
  Мягко ступают сапожки –
Легко, будто полусапожки!...
Высь творчества дарит подвал,
А в рифме он – полуподвал…

Жизнь мчится в окне: до – по пояс…
В верх, или в низ – от пупка!...
И мнение к взгляду, пристроясь…
Бежало, как полу-толпа!…

Стихов красноречье слагаю,
Хоть в раме всё мрачно и серо!
Я ракурсов лучших не знаю –
Полусфера моя в рифме – сфера…
В ней ритмы подвала признались:
Так рифмы шедевров рождались!
О, как вдохновение рвётся!…
В простор-тротуар, хоть пляши!...
Мир в тапках пусть с матом проснётся!
В ритмах и в рифмах души –
              от души!...
Разувать – не спеши:

Ботинки и полуботинки
В подвальном окне, как в картинке…
И юбок намёки «про то…»
В пальто, или в полупальто!...
  Мягко ступают сапожки –
Легко, будто полусапожки!...
Высь творчества дарит подвал,
А в рифме он – полуподвал…

Слёзы стыда, от счастья, не капали, а только превращались в сопли и мешали дышать, смотреть и служить… и жить…
Око Правосудия, с облегчением, проморгалось!
Соринка выпала…



/МоСт/ –
Москва-Столица,
10 апреля 2019 год