Константа

Холодный запах дождя, стук капель о стекло полуоткрытого окна. Это был последний день в Москве в этом году. Поняв, что запуталась в одеяле, я попыталась выбраться из постели. Я пожалела об этом ровно в то мгновение, когда почувствовала, что холодный воздух зажал меня в своих тисках.

Всё мелькало перед глазами. Вот осенние листья, срываемые с деревьев августовским ветром, залетают в окно. Вот скудный пресный завтрак. Вот собранный вчера чёрный чемодан, неестественно пахнущий искусственной кожей и пластмассой. Вот мама, вот сестра, вот кто-то — это кто? — сестра привела. Вот пахнущее билетами и пирогами с капустой метро: бесконечные голубые вагоны гудят и катятся из тёмных, пыльных тоннелей навстречу чему-то далёкому — если другой конец города считается далью. Вот мой билет персикового цвета; Москва — Санкт-Петербург, всё просто. А вот вокзал, он пахнет горящим торфом.

Как я собираюсь жить в городе мечты каждого романтика? Я не знаю, честно, не знаю. Знаю, меня ждет никому не понятная свобода. Мама, я не пропаду. Нет, сестренка, я буду есть хорошо. Не знаю, сколько буду зарабатывать, незнакомец. Мой поезд вот тот — не могу, правда, понять, какой это путь, но не важно. Почему не еду на сапсане? Недушевно. И быстро. Мне нужен тот состав: с грязно-серой крышей, широкой голубой полосой вдоль вагонов, грязными окнами, коричневыми занавесками. Внутри уже, наверное, стоит запах яиц, сваренных вкрутую, свежих огурцов, курицы, колбасы. А на третьей полке лежит свернутый в трубочку матрас, дожидаясь, если не меня, то любого другого пассажира.

Никто не плакал, потому что я попросила. Незнакомец помог перетащить в вагон чемодан. Я не помню, о чем мы говорили с мамой напоследок. Они ушли и встали на перроне, прикладывая руки к стеклу, покрытому мутными пятнами. Соседний поезд тронулся, тронулся перрон, но на самом деле, тронулась я — умом, тронулся мой поезд — в путь.

Я была в Петербурге ровно раз в десять лет: в четыре, в четырнадцать, в двадцать четыре. Что я должна сказать про этот город? Про него много говорят, а я промолчу. На самом деле, здесь не я — мелкая крупица в городе, а город совсем мелкая крупица меня. Квартира, абсолютно белая, (может, нехорошая? шучу), снятая мной из-за практически полного отсутствия мебели за полцены, устраивает меня. Большие окна, правда, не итальянские, освещают её ярко, как прожекторы. Так и начинается год.

Сентябрь. Эми Уайнхаус, вино и поиск работы. Легко ли быть фрилансером? Если ты живешь один и не очень любишь есть, вполне. Вид на ночную набережную, такую светлую, потому что огни дублируются водой, дорогого стоит. А я плачу за него полцены. Месяц тянется долго и немного монотонно, дни цикличны.

Октябрь. Первый снег, работа, Эрмитаж. Я начала рисовать. А потом ради приличия сходила в Эрмитаж. Мне, как начинающему художнику, понравилось. В тот же день я эпично поскользнулась на мостовой. Первый снег выпал очень рано и тоненьким, неприлично тоненьким слоем. Я нашла прекрасную работу. Платят пока унизительно мало, но я получаю от этого процесса огромное удовольствие.

Ноябрь. Печатная машинка, Гавайская вечеринка, The Police. Решив заглянуть в кладовку, я нахожу работоспособную печатную машинку и пишу на ней несерьёзный роман-эпопею. Затем по заданию пишу в интернет-журнал о Гавайской вечеринке и решаю выйти в свет. Два с половиной месяца мне прекрасно жилось без людей. Накануне вечеринки с головой ухожу в музыку The Police. А на вечеринке знакомлюсь с художником Родионом. Представился как Руди.

Декабрь. Ночные прогулки, свечи, высокооплачиваемая работа. Руди меня очень заинтересовал. Особенно тогда, когда будил меня в три часа ночи и предлагал погулять по ночному Питеру. За этот мёрзлый месяц выучила город наизусть. Родион предложил перейти на работу, где бы меня осыпали золотом. Я отказалась, потому что она бы мне не приносила удовольствия. Одним вечером мой дом оказался обесточен, и я прибегнула к свечному освещению, а потом и вовсе пристрастилась к этому. В новогоднюю ночь я отключила всё и наблюдала за скачущими огоньками, даже не подозревая, что начался новый год.

Январь. Сладкое чувство в груди, художник, фрукты. Тепло, как чай, разливается по моей груди, но нет, я не могу признать, что влюблена в Руди. Это что-то иное. Он приходит ко мне в среду и воскресенье, принося холсты и краски, чаще всего — масляные. Он учит меня рисовать, берет мою руку в свою и сосредоточенно водит ею. Мне это не очень приятно, я уже это испытывала и не хотела бы связывать это с ним. Весь месяц я совершенствовалась в рисовании — и получалось — и питалась только фруктами. Чаще всего зимними яблоками.

Февраль. Книжный запой, неумолимо неумалимое желание стать режиссером, предательство. Вскоре после волнительного признания мне в любви, Руди стал навязывать мне новый образ. Я должна стать открытой и разговорчивой. Я должна перейти на предложенную им работу — моя убога. Я должна жить с ним. Я должна есть мясо. Я должна потолстеть. Пока, Руди! Я ушла в книги и в красках представляла, как я стану снимать по ним красивые фильмы. Скорее бы! День — книга. Двадцать восемь дней — двадцать восемь книг.

Март. Пахну весной, сестра, гитара. В марте в Питер приехала гастролирующая сестра и решила наведаться ко мне. Увидев меня, сказала, что от меня осталось только имя, я сильно осунулась, но как и всегда пахну весной. В честь предстоящего двадцатипятилетия подарила хорошую гитару. Мол, чтобы не зачахнуть без музыки. Сочиняю любовные песни.

Апрель. Воспоминания, блог, творчество. Работа всё ещё приносит небольшой доход, но я всё ещё люблю ее. Почему? Вдохновляет. Грустный голубой месяц, холодный и солёный, как здешние ветры. И мои мысли о том, кто держал меня за руку… Прошло много времени, но я все помню, и я такая же, неизменная. Вкус, мысли, стиль и творчество, которые я изливаю в закрытый блог, они все такие же. И я всё ещё люблю.

Май. Jefferson Airplane, Петергоф, роман-эпопея. Когда-то мой май так и прошёл — под девять песен Jefferson Airplane. Так я поставила их альбом на бесконечное повторение, (пока плеер не умрёт), и поехала в любимый с незапамятных времен Петергоф. И тогда же придумала, как можно логично завершить свой роман-эпопею.

Июнь. Пожар, шоколад, лимонад. Не люблю детей. А точнее — глупых и бестактных детей. В первый день лета, целиком посвященном непросвещённым клопам, они подпалили мне дверь в квартиру. Огонь — мой давний страх, сегодня он впервые настиг меня, но повлек за собой несильные разрушения. Зато начались подозрительные скидки на шоколад и лимонад, и я полмесяца заедала и запивала ими горе. Белые ночи, кстати.

Июль. Велосипед, работа, салат. Питаюсь одними салатами, — вкусно и экономно. Часами катаюсь на велосипеде, — прекрасно, но дорого. Поэтому работаю по ночам за троих.

Август. Феминизм, Нет, Руди, нет!, на круги своя. Август я встречаю в феминистском паблике. Мне давно нравилась идея равноправия полов, о чём мы говорили, кстати, с Руди, и он хотел выправить мои мысли в другую сторону. Потому что не нравилось ему. Он попытался снова ворваться в мою жизнь. Мне не хотелось говорить «да».

Когда я поняла, что я провела год в этом месте, мне написали. Выгодное предложение из Минска. Из города моих грустных воспоминаний. О том, кто держал мою руку. А я и рада к ним вернуться. И что, я покидаю свое логово?

И снова все замелькало. Вокзал, Москва, мама говорит мне, что я со своим Питером совсем исхудала, но зато все та же, вокзал, вокзал, Минск. И, представляете, целый год я — это я, как бы меня не ломали.

Ноябрь 2015