Юный Лавкрафт, язычник-антихристианин

#Лавкрафт, #годовщина, #ДеньЯвленья, #биография, #Джоши

Пленение Элладой

«Чтение Готорона, Булфинча и Овидия в переводе Гарта быстро привело к тому, что «я совершенно забыл о своем багдадском имени и обо всем, с ним связанном, ведь волшебство ярких арабских шелков меркло перед благоухающими священными рощами, перед сумрачными лугами, которые населяли фавны, перед манящей голубизной Средиземного моря» («Исповедь неверующего»). В итоге все это привело к тому, что Лавкрафт стал писателем.»

«Впрочем, классическая Античность интересовала Лавкрафта не только с литературной точки зрения, она также пробуждала в нем даже близкое к религиозному любопытство».

Истинный Язычник

«Лет в семь-восемь я был истинным язычником – меня так сильно дурманила прелесть Древней Греции, что я вроде как начал верить в древних богов и духов природы. Я воздвигал самые настоящие алтари Пану, Аполлону, Диане и Афине, а когда спускались сумерки, пытался разглядеть в лесах и полях дриад и сатиров. Я не сомневался, что однажды узрел этих лесных существ танцующими под осенними дубами, и этот «религиозный опыт» стал для меня не менее достоверным, чем для какого-нибудь христианина – его исступленный восторг. Если христианин скажет мне, что ощутил присутствие Иисуса или Иеговы, я, в свою очередь, поведаю ему о встрече с богом Паном с копытами вместо ног и сестрами Фаэтусы» («Исповедь неверующего»)».

Иконоборчество и скептицизм

«Вышеупомянутым отрывком Лавкрафт явно хотел показать, что в нем с ранних лет развивался скептический и антиклерикальный настрой, хотя, возможно, он слегка преувеличивает. Ранее в этом же очерке он пишет: «В возрасте двух лет мне читали Библию и житие Николая Чудотворца; и то и другое я слушал с безразличием, не проявляя особого интереса или понимания услышанного». Ближе к пяти годам, как затем добавляет Лавкрафт, он узнал, что Санта-Клауса не существует, и в связи с этим задался вопросом: «А может, Бога тоже придумали?» «Вскоре после этого», продолжает он, его отдали в воскресную школу при Первой баптистской церкви, однако Лавкрафт проявил себя таким страстным иконоборцем, что ему разрешили бросить занятия. Правда, в другом письме он утверждает, что это произошло, когда ему было двенадцать. Если проследить философское развитие Лавкрафта, то можно сделать вывод, что случай с воскресной школой все-таки относится к более позднему возрасту двенадцати лет, а не пяти. Однако его определенно и раньше определенно принуждали к церковному обучению, которое шло вразрез с его растущим интересом к Древнему Риму:

«Когда учителя в воскресной школе старались показать Древний Рим с неприглядной стороны – жестокость Нерона, гонения на христиан, - я не мог разделить их точку зрения. Мне казалось, что один древнеримский язычник стоил десятков раболепствовавших ничтожеств, фанатично принявших чужую веру, и искренне сожалел о том, что религиозные предрассудки так и не удалось искоренить… Я полностью поддерживал карательные меры, введенные Марком Аврелием и Диоклетианом, и не испытывал ни капли сочувствия к христианскому сброду. Сама мысль о том, чтобы вообразить себя на их месте, казалась мне нелепой». За этим следует чудесное признание: «В семь лет я стал зваться Л. Валерий Мессала и представлял, как пытаю христиан в амфитеатрах».

Сравнительное религиоведение

«Древняя языческая религия» начинается с бесстрашных строк:

Боги Олимпа! Как могу я расстаться с вами
И перейти в эту новую христианскую веру?
Могу ли я отказаться от знакомых мне божеств
Ради того, кто за людей истекал кровью на кресте?

Это напоминает мне об одном высказывании из «Исповеди неверующего»: «В то время (около 1899 г.) я много читал о египетской, индийской и германской мифологиях и ставил такой опыт – по очереди притворялся, будто верю в каждую из них, чтобы понять, какая правдивее. Уже тогда я действовал как ученый и применял научные методы!» Опыт сравнения религий привел к тому, что Лавкрафт вновь уверовал в греко-римскую мифологию, ведь она намного увлекательнее мрачной христианской веры, которую исповедовала его баптистская семья. Вдобавок он стал с ещё большей неприязнью относиться к христианству, в том числе под влиянием астрономии – ее Лавкрафт начал изучать позже в том же году. Правда, на тот момент его мысли занимала не проблема разделения государства и церкви, а тоска по поводу ухода античного пантеона богов в забытье:

Как в слабости своей могу я полагаться
На одного-единственного Бога, каким бы могущественным он ни был?
Почему войско Зевса не поможет
Унять мою боль и утешить в час печали?»