Гибель Кольки

                Гибель Кольки

      Весна сорок второго на центральном участке выдалась относительно тихой. Обе стороны перешли к обороне.
      Партизанский отряд Бати к лету преобразовали в соединение. Из отрядов, подчинявшихся Бате, были сформированы бригады, со своими участками обороны, со своими штабами. В некоторых бригадах численность личного состава доходила до пятисот – восьмисот человек, и хоть по военным меркам это считалось батальоном, в партизанской действительности могло рассматриваться серьёзной боевой единицей.
      В реалиях соединение Никифора Захаровича Коляды контролировало большой участок территории на севере Смоленской области. Не просто контролировало, но и восстановило на этой земле Советскую Власть.
      В небольших сёлах и деревнях снова заработали сельсоветы, кое-где колхозы готовились к посевной, начали работать школы и некоторые советские учреждения, вопреки провозглашённому немцами «Новому порядку».
      Районные центры и большие сёла оставались под управлением немецкой администрации и полиции, но даже в них и немцы, и их приспешники не чувствовали себя спокойно. Получалось, что немецкие гарнизоны и полиция смогли осуществлять власть на небольшой части территории, и по дорогам между райцентрами передвигались преимущественно большими колоннами, в сопровождении бронетранспортёров и грузовиков с пехотой.
      Развернулась настоящая борьба за умы местного населения.

      Весна в Колькину жизнь не внесла особого разнообразия. Центральный штаб партизанского движения размещался в деревне Корево Слободского района, во главе с Колядой.
      Разведкой соединения руководил Столяров Василий Петрович, а Шальнов стал его заместителем. Разведчиков в соединении заметно прибавилось. Общее число давно перевалило за три десятка. При этом в каждой бригаде были сформированы свои разведывательно-диверсионные группы. Часть диверсантов-разведчиков прислали с большой земли, где в специальных учебных центрах они прошли серьёзное обучение. Хорошо разбирались в подрывном деле и умели работать не только с нашими, но и с немецкими минами, фугасами и бомбами.
      Диверсионные группы уходили в рейды, иногда за несколько десятков километров от основной базы, проводя подрывы мостов, железных дорог, немецких складов и стоянок с техникой. Урон немцам наносился, может быть, и не значительный, но постоянно заставлял нервничать немецкую администрацию и созданную русскую полицию. Группы проводили серьёзные действия по уничтожению немецких приспешников, особенно зарвавшихся старост, полицаев и бургомистров.
      Петухов несколько раз побывал в диверсионных рейдах, а за удачную операцию по пуску под откос вражеского эшелона с боеприпасами в числе других разведчиков-диверсантов был награждён орденом «Красной звезды». Кольку за успешные разведывательные походы тоже наградили медалью «За боевые заслуги», чем он очень гордился, хранил её в специальной табакерке, в ящике комода, в избе разведчиков. Он, вернувшись из очередного выхода, всегда теперь проверял, на месте ли медаль, вынимал, натирал до блеска и обратно укладывал в табакерку.
      -Колька, дай медаль поносить, - шутили разведчики, - сегодня в клуб идём, с медалью все девки наши будут!
      -Ишь чего захотели, - серьёзно обижался парень, - поносить? Свою заслужи и ходи себе на танцы.
      Танцы устраивали в избе-читальне, теперь переоборудованной под клуб. Среди штабных бойцов оказался хороший гармонист, а когда разведчики из очередного рейда принесли ему гармонь, забранную у одного из полицаев, в клубе стали организовывать танцы.
      Девчата собирались из окрестных деревень и из медсанбата, а в молодых партизанах недостатка не было.
      Несколько раз приходил на танцы и Колька. Начищал сапоги, нацеплял медаль на выданную и перешитую под него гимнастёрку и вместе с толпой разведчиков появлялся в избе. Когда девушки приглашали на танец, сильно смущался, толком он танцевать не умел, а научиться было негде и некогда. Наступив партнёрше на ногу, краснел и переживал и, лишь поймав её одобрительную улыбку, снова начинал топтаться в танце.
      Девчата иной раз подшучивали над Колькой, а особенно та, что особенно ему нравилась, и которая ехидно спрашивала:
      -Паренёк, не уж медалька-то у тебя настоящая? Могет, игрушка какая?
      Колька, краснея до корней волос, но набрав смелости в голос, отвечал:
      -И вовсе не медалька, а самая настоящая медаль «За боевые заслуги». Такая даже не у каждого мужика есть, вот так-то! Не верите, у разведчиков спросите…
      Кто-нибудь из разведчиков, находившихся поблизости, тут же заявлял, мол, герой – Колька, несколько походов в тыл к врагам, и медалью награждён вполне заслуженно.
      Но больше всего мечтал Колька, чтобы разведчики взяли его с собой в рейд. Он до такой степени надоел с просьбами и нытьём Петухову, что тот в конце концов добился у Шальнова разрешения взять Кольку на операцию.
      Дело предстояло не самое сложное. Недалеко от села, куда Колька зимой ходил в разведку, в амбаре немцы устроили фуражный склад. С окрестных деревень и сёл по налогу свозили туда пшеницу, ячмень и овёс. Приготовлено это всё было частью для отправки в Германию, частью для немецкого гужевого транспорта.
      Охраняли амбар попарно местные полицейские, которых в селе насчитывалось чуть больше двух десятков.
      Батя приказал снарядить обоз, чтобы вывезти зерно в партизанские деревни, а сено вместе с амбаром спалить.
      В головной группе вместе с Петуховым и Колькой двигались ещё четыре человека, а чуть сзади следовал обоз из тридцати повозок, на которых восседали крепкие мужики-партизаны, способные в кратчайшее время загрузить повозки зерном.
      Первая группа шла верхами и обогнала обоз почти на час. К амбару добрались около полуночи, оставили лошадей в лесочке, подошли к строению очень близко и чуть не наткнулись на огибавшего амбар по периметру полицая.
      Увидев партизан, он от неожиданности выстрелил в воздух и заголосил дурным ором. Его напарник, матерясь и передёргивая затвор винтовки, тоже выбежал из амбара и, ещё не понимая, в чём дело, покрывая матом незадачливого сторожа, попытался узнать, что происходит.
      Разведчики, не ожидавшие такого шума, в первый миг и сами растерялись. Раньше всех пришёл в себя Петухов, кинувшийся на сторожа и вцепившийся в его винтовку.
      Завязалась борьба. Оба покатились по жухлой траве, при этом полицай продолжал орать, как резаный. Второй полицай, выскочивший из-за угла амбара, получил удар автоматного приклада по голове и, хрипя, повалился на землю.
      Кое-как удалось утихомирить и первого. Но от винтовочного выстрела в селе всполошились собаки, подняв вой и гвалт. В некоторых домах, в окнах, зажглись огоньки, а спустя минут двадцать на дорогу к амбару выехало несколько повозок с полицаями.
      Сколько их было, разведчики не знали. Сначала даже думали отступить в лесок, но потом Петухов решился дать полицаям бой. Он послал по одному человеку справа и слева от дороги, чтобы в случае атаки полицаев обеспечить перекрёстный фланговый огонь.
      Повозки приближались. Шагов за сто до амбара кто-то с повозок выкрикнул:
      -Мыкола, що у вас там происходыть!?
      Второй полицай лежал связанным с кляпом во рту, а первому Петухов тыкнул в рот наган и тихо объяснил:
      -Быстро прокричи в ответ, что все они уже окружены партизанами и пусть сдаются без боя и тогда останутся живы. А скажешь чуть лишнее, враз голову снесу!
      Полицай, очумело вытаращив глаза и чувствуя холод ствола нагана на щеке, прокричал в ответ:
      -Сдавайтесь, Зосима Иваныч! Мы окружены партизанами! Если начнёте бой, застрелют!
      Повозки остановились. У полицаев началось совещание. Кто-то ретивый предложил развернуть повозки, бросить гранаты и тикать за помощью в село.
      -Эй вы там! – проорал громко старший разведчиков. – Не вздумайте тикать, всех положим! Мишка, дай справа очередь.
      Автоматная очередь нарушила тишину ночи. Совещание разом прекратилось.
      -Эй вы, которые партизаны! Шо вам туть надо?
      -Господа полицаи! – выкрикнул старший. – Скидовайте в кучу винтовки и с поднятыми руками подходите к амбару, - и для убедительности добавил, - Витя! Шмальни с автомату с правого краю! А то господа полицаи сомневаются.
      Снова прошила ночь автоматная очередь, на этот раз с правого края от дороги.
      У повозок снова началось совещание. Кто-то из полицаев негромко бубнил:
      -Нельзя просто так сдаваться! Их тут мало. Иначе давно бы нас в капусту покрошили!
      -Всё, Игнась, сдаёмся! – проговорил кто-то авторитетно. – Не хошь сдаваться – беги! За одно и проверишь, окружили ли нас. – и уже громче прокричал. – Зараз сдаёмся! Куды винты складовать?
      -Винты складывать на первую повозку, а потом с поднятыми руками подходить к амбару. Витя, посмотришь за разоружением.
      Отчётливо было слышно, как звенят металлом складываемые в телегу винтовки. Потом едва различимой вереницей к амбару потянулись сдающиеся.
      -Всё, разоружились! – прокричал от повозок Витя.
      -Скажи Прокопу, - прокричал старший, - пусть берёт лошадь под уздцы и тоже подходит сюда!
      Двое разведчиков стояли с автоматами наготове, Петухов по одному обыскивал подходивших, отбирал у них ножи, гранаты, пистолеты. Колька чуть в отдалении, с карабином на перевесь, наблюдал за происходившим.
      В этот момент из леска подкатили первые партизанские повозки.
      -Ну што, господа полицаи! – усмехнулся старший разведчиков. – Повозки ваши конфискуем вместе с оружием, а вам самим придётся немного поработать. Есть возражения?
      Среди полицаев пронёсся неодобрительный рокот.
      -Кто из вас несогласный? – сурово повысил голос разведчик. – Кто несогласный, заберём с собой и будем судить по советским законам.
      В амбаре зажгли по ярче керосиновую лампу. Самого здорового из партизанских возчиков поставили нагружать мешки с зерном, а полицаи и другие партизаны дружно носили мешки и укладывали на повозки. К рассвету все телеги, включая полицейские, были загружены, амбар с остатками зерна и сеном подожгли, и караван тронулся в партизанскую вотчину.
      В зареве пожара стали различимы фигуры полицаев, бредущих к селу. Двоих полицаев, бывших красноармейцев, взяли возницами на полицейские повозки.
      Старший разведчиков радовался тому, как удачно и бескровно прошла операция, зато Колька сильно огорчился тому, что боевого столкновения с полицаями удалось избежать, а, самое главное, что лично ему так и не получилось отличиться в этом партизанском рейде.
      День пережидали в большом лесном массиве. Не то, чтобы опасались погони, больше опасались того, что партизанский обоз может быть обнаружен с воздуха. Но обошлось. Уже поздним вечером въехали в деревни, которые контролировались соединением Бати.

      Май пролетел быстро. Доставленным из амбара зерном засадили поля в подконтрольных партизанам деревнях.
      Почти весь май разведчики пытались подобраться к Смоленско-Витебской железнодорожной ветке. По ней со стороны Витебска непрерывно шли в Смоленск эшелоны с пополнением, техникой и боеприпасами для снабжения группы армий «Центр». Эта железная дорога по своей значимости почти не уступала основному, Минскому, направлению. Но и подобраться к ней было очень сложно.
      На всех мало-мальски значимых станциях стояли гарнизоны немецкой полевой жандармерии, хорошо вооружённые, с опорными пунктами, дзотами, наблюдательными вышками. Эти станции так просто, на раз, без больших потерь было не взять.
      Само полотно железной дороги немцы освободили по обе стороны от леса и кустарника на десятки метров. Обычно, первой шла мотодрезина с автоматчиками и пулемётной установкой, проверявшая целостность полотна. Следом двигался бронепоезд, впереди которого прицеплялась платформа с бригадой путейцев, с запасными рельсами и шпалами, которыми в случае подрыва полотна должны были заменить покорёженные детали в кратчайший срок, и лишь за бронепоездом следовали с малым интервалом разом три-пять немецких эшелонов. Эшелоны шли в дневное время, с неба надёжно прикрывались немецкой авиацией, и потому серьёзный урон могли принести, пожалуй, только удачные действия партизан.
      Кроме того, на охрану проходящих эшелонов назначались серьёзные силы от «Нового Порядка». Как правило, они дополняли жандармерию, но иногда их брали в число охранников на платформу путейцев или охрану мостов.
      В мае разведчики-диверсанты несколько раз пытались серьёзно нарушить движение по Витебско-Смоленскому маршруту. Подрывали железнодорожное полотно, но бригады восстановления очень быстро приводили его в порядок.
      Важнейшим узлом немецкой охраны и обороны дороги являлась станция в городке Рудня, но наладить работу подпольщиков там никак не удавалось. Были организованы нападения на узлы обороны на небольших станциях, правда, успеха они не принесли. Партизаны к серьёзным боям оказались не готовы, и даже имея серьёзное численное превосходство, не смогли штурмом овладеть ни одной станцией. При этом понесли серьёзные потери.
      В Рудне кроме сильного немецкого гарнизона располагался большой и хорошо организованный отряд полиции из состава «Нового порядка». Это они обеспечивали охрану железнодорожного полотна в сторону Витебска и Смоленска. Они проезжали каждое утро на дрезине, осматривая полотно на предмет фугасных закладок и мин, успешно определяя их наличие.
      Батя несколько раз посылал группы диверсантов, чтобы нарушить движение по этой ветке, но максимум того, что удавалось, это подорвать рельсы в одном-двух местах, которые восстанавливались бригадой в кратчайшие сроки.
      Случалось, и сами диверсанты попадали в полицейскую засаду. По слухам, начальник полиции самолично пытал попавших в плен партизан, а потом их расстреливал или вешал на площади в Рудне в назидание местному населению.
      Дошло до того, что сам Шальнов собрал хорошо подготовленный отряд для захвата одной из станций на Витебской ветке, с целью, разрушить не только полотно дороги, но и стрелочные узлы. Это было намного важнее, чем подорвать просто пути. Таких узлов в запасе у немцев было мало, их требовалось доставлять из Смоленска или Витебска, а это требовало дополнительного времени и сильно нарушало график движения немецких эшелонов.
      Отряд Шальнова напал на станцию неожиданно, прямо днём. Удалось подавить охранные пулемётные точки на вышках и прижать огнём немецкий гарнизон в казарме, в одном из пакгаузов, но очень быстро подоспевшее на помощь немцам полицейское усиление внесло перелом в боевые действия.
      Партизанам пришлось отступать в сторону Каспли. Немцы и полицаи преследовали отряд и уничтожили больше половины бойцов, в том числе смертельно ранив самого Шальнова.
      Когда на телеге привезли в Корево простреленное в нескольких местах тело Шальнова, Колька, выбежавший на шум, разрыдался от увиденного.
      Если Петухов относился к Кольке, как к младшему брату, обучая его военным навыкам, иной раз и матерком ругая за непонимание, то Шальнов выходил Колке за место отца. Он не ругал Кольку за оплошности, а наоборот, старался объяснить ошибку, и, если не выходило с одного раза, терпеливо объяснял и второй, и третий раз. Может быть, это и стало самым главным в их отношениях. Здесь, на войне, когда каждого могли убить в любой момент, это особое отношение к Кольке дорогого стоило.
      И в двойне становилось пареньку обидно оттого, что его родной отец воевал на другой стороне и оставался непримиримым врагом не только для Кольки, но и для всех его теперешних товарищей. И даже не просто врагом, а злым, ужасным противником, в борьбе с которым победа означала смерть кого-то, либо Кольки, либо отца.
      Смерть Шальнова породила в Колькиной душе неиссякаемую обиду и ненависть к человеку, зачавшему Колькину жизнь. И эта обида вылилась в жесточайшее желание мести отцу за смерть Шальнова. Желание это возникло у Кольки сразу, как только он узнал от бойцов из отряда, что именно главный полицай из Рудни возглавлял преследование, что именно он отдавал команды полицаям, приказывая добивать раненых партизан, и что, возможно, его пуля смертельно ранила Шальнова.
      Проревев полночи, он рано утром прибежал к штабной избе. Упросив часового пропустить его к Бате, он прямо с порога прокричал:
      -Никифор Захарович, отпустите меня в Рудню! Я сам… я сам взорву этого гада!!!
      Коляда, слегка опешивший от Колькиных истерических выкриков, в первый момент не нашёлся, что ответить. Смущённо помолчав, он спросил:
      -Коля, объясни толком, что случилось?
      -Да я знаю, знаю – это он, гад, убил Шальнова! – прокричал Колька. – Разрешите мне пойти в Рудню. Пусть я сам подорвусь, но заодно и этого гада подорву!
      -Да объясни ты толком, что происходит?! – рассердился Коляда.
      -Вчера отряд Шальнова вернулся, - сквозь слёзы проговорил Колька, - они говорят, это мой отец стрелял в Шальнова и убил его, - всю эту сцену дорисовало воспалённое Колькино воображение. И он уже сам был теперь уверен, что всё именно так и произошло, - Отпустите, Никифор Захарович, клянусь, подорву паразита!
      Странное чувство возникло в душе у Бати. Больше двадцати лет назад, в гражданскую, случалось, когда сын шёл на отца, брат на брата. Но тогда это казалось оправданным и вполне понимаемым событием. Тогда шла борьба между старым и новым, между отживающей феодальной жизнью и ростками той, новой, идеи, которая должна была повести человечество совсем к другой жизни, где бы не существовало эксплуатации человека человеком, все были бы счастливы и с энтузиазмом трудились во благо этой новой жизни.
      Он и сам, Никифор Захарович Коляда, свято верил в эту новую жизнь, и не только верил, но и боролся с теми, кто не понимал и не хотел понять смысла этой новой жизни.
      И вот, спустя двадцать лет, жизнь неожиданным образом обратилась к тому времени, когда сын шёл на отца, а брат на брата. И снова, будто по мановению волшебной палочки, появились баррикады, по одну сторону которых сражались люди за новое светлое будущее, а по другую те, кто не хотел верить в него, боролся с ним и был готов сотрудничать с захватчиками нашей земли, лишь бы всё устроилось по старинке, лишь бы не строить того, светлого, будущего, к которому стремилась теперь основная масса народа.
      Но ещё больше удивляло Коляду то, что Колькин отец в прошлом был на ихней стороне баррикады, воевал в гражданскую в Чапаевской дивизии, и вроде бы тоже был за тех, кто жил мечтой о новой жизни. Но вот что-то произошло за эти двадцать лет, от чего отчаянный рубака вдруг оборотился в ярого врага, в послушного прислужника и холуя фашистов и, быть может, в ещё более непримиримого противника, чем сами фашисты, и более жестокого врага.
      Как такое могло произойти, думал Коляда, отчего Колькин отец сделался таким ярым врагом Советской Власти. Да, он и сам бывал свидетелем многих несправедливостей, творимых Советской властью, но и понимал при этом, что при строительстве нового, почти всегда идёт слом старого, отжившего, мешающего этому строительству нового. И что в строительство этого нового вовлечены сотни тысяч и даже миллионы человеческих душ, которые, как и старые отжившие дома, подлежат сносу, либо должны найти в себе силы, наступить на собственное «я» и вместе со всеми зашагать к новой жизни.
      Понимал Коляда и другое: для попавших в жернова истории, творящие новую жизнь, нет порой времени разбираться с каждым отдельным случаем, и что попасть в эти жернова могут и самые обычные люди, и враги, и даже те, кто сам раскручивал жернова.
      …Колька всё ещё сидел перед Батей, ожидая, что он всё-таки разрешит пойти в Рудню.
      -Вот что, Коля, - спохватился Никифор Захарович, - иди-ка ты пока к разведчикам. Рано тебе ещё приговоры исполнять. Иди-иди… Обещаю, что пошлём в Рудню группу и обязательно разберёмся с твоим отцом, как с предателем нашей Родины.
      -Я так и знал! – взревел Колька. – Знал, что не разрешите мне самому пойти. А я, вот, тогда убегу и сам убью отца! Вот так, хотите?! – он уже пробирался к двери, чтобы задать дёру. – У меня и граната есть! – в запале прокричал он.
      -Стоять! – скомандовал Батя. – Боец Иваньков! Вы чего себе позволяете? Убегу… подорву, - передразнил он, - я те убегу! Знаешь, почему немцы пока нас бьют?
      Колька вопросительно посмотрел на Батю.
      -Потому, Коля, что такие, как ты «убегу и подорву» анархисты, приказов командиров не исполняют. И бегут… с поля боя… И гибнут ни за понюх табаку! Или ещё хуже – попадут в плен и становятся фашистскими пособниками. А у немцев, знаешь ли ты?.. жёсткая дисциплина. Вот и подумай, стоит ли убегать?
      А ещё, Коля, скажу, -  добавил Коляда, - ты одного понять не хочешь. Убежать легко. Поймают тебя, казнят, и кто важнейшие сведения добывать будет? Ты одно пойми, где ты можешь пройти и мальцом прикинуться, ни один взрослый мужик пройти не сможет! Вот тебя медалью наградили, разве за просто так? Разве не ты добывал нужные сведения? И если ты по глупости погибнешь, где мы ещё такого Кольку возьмём? Умного и находчивого разведчика, уже не раз обводившего вокруг пальца и полицаев, и немцев.
      Нахмурился Колька. Последние слова Коляды задели его до глубины души. Он уже и сам, было, поверил, что именно он и есть самый незаменимый разведчик.
      -Всё, Колька! – хлопнул по столу ладонью Батя. – Не могу больше тратить на тебя время. Надумаешь – беги! Но помни, если поймаем, не взыщи, - Коляда ухмыльнулся зловещей улыбкой, - расстреляем перед строем, как дезертира!
      «Вот, ничего себе, поговорили, - подумал Колька, выходя из штабной избы, - расстрелять обещался. И ведь точно, расстреляют, если попадусь!»
      В избу разведчиков он шёл не особенно радостный. Ненависть к отцу переполняла Колькину душу. Дай ему сейчас волю, пешком бы пошёл в Рудню, исполнять приговор.

      В Рудню отправили группу диверсантов во главе с Петуховым. Они должны были пробраться на станцию железной дороги и по возможности подорвать эшелон с горючим для танков, который по какой-то причине застрял на запасных путях. Другая часть задания предполагала уничтожение Колькиного отца – местного начальника полиции.
      Колька подробно рассказал Петухову, где располагается немецкий гарнизон, здание полиции и нарисовал схему, как найти дом, где теперь живёт его отец. Он очень сильно рассчитывал на Петухова и верил, что тому удастся привести приговор в исполнение, назначенный отцу руководством партизанского отряда.
      Спустя четыре дня на телеге в Корево крестьянин привёз из деревни под Рудней раненого в ногу Петухова. Колька прибежал к нему в санчасть. Петухов, бледный от большой потери крови, лежал на деревянном топчане. Волосы на лбу слиплись от пота, глаза провалились, нос обострился, и пареньку даже показалось, что перед ним лежит покойник.
      Винтовочная пуля, прошедшая через бедро на вылет, похоже, задела кровеносный сосуд, и, пока Петухов спасался от преследования, потерял крови столько, что впал в забытьё. Таким его нашёл в овраге крестьянин, вытащил оттуда и помог добраться в отряд.
      -Прости, Колька, - прохрипел Петухов, различив паренька в полутёмной палате, - не до приговора получилось. У полицаев караульная служба хорошо организована. Мы и к эшелону толком не смогли подобраться, а нас уже загонять стали. А ещё немец с вышки из пулемёта полгруппы скосил. Кинулись отступать, и там уже ждут, - он закрыл глаза, пытаясь набраться сил, потому как каждое слово давалось ему с трудом, но желание высказаться оказалось сильнее, и, передохнув, Петухов продолжил: - Коля, покорми Орлика, пока я здесь валяюсь. На тебя вся надежда. Очень прошу!
      -Хорошо, буду пока ухаживать за конём, - отозвался парнишка, - только и ты, давай, не залёживайся долго. Лето впереди, и наши счас в наступление двинут.

      Несколько дней Колька ходил сам не свой. Ненависть к отцу, чуть приутихшая после разговора с Батей, с новой силой вернулась в душу. Он приходил иногда к могиле Шальнова, садился напротив торчащей из могилы палки с пятиконечной красной звёздочкой на острие, вырезанной из тонкой доски, на обратной стороне которой химическим карандашом были подписаны фамилия и инициалы Шальнова и годы жизни. Садился и начинал жаловаться погибшему Шальнову, что Батя категорически запретил отомстить за него отцу.
      Партизанское кладбище было устроено в редколесье, и росшая неподалёку берёза уже начала выпускать первые зелёные листочки. Сквозь спешащие по небу белёсые облака иногда прорывалось весеннее солнышко и пригревало Колькину голову, в сером картузе, чуть великоватом и потому слегка сдвинутом на затылок. Колька жаловался Шальнову на Батю, вытирая рукавом куртки набегавшую слезу, а берёзка с колыхаемыми ветром зеленеющими ветвями как бы соглашалась с ним.

      Петухову стало лучше, и когда последний раз Колька навестил его в санчасти, тот уже самостоятельно садился на топчан и даже пытался с самодельным костылём сделать пару шагов.
      Разговаривали о Рудне. И Колька признался Петухову, что после гибели Шальнова бегал к Бате и просил отпустить его в Рудню, чтобы подорвать отца гранатой и этим совершить акт возмездия.
      -Гранату только обязательно лимонку нужно использовать, - на полном серьёзе заметил Петухов.
      -Это почему обязательно лимонку? – ощетинился Колька. У него в укромном месте была припрятана обычная противопехотная граната с ручкой.
      -Во-первых, - пояснил Петухов, - она хоть и тяжельше, но её легче спрятать, замаскировать. Во-вторых, у неё заряд сильнее, и убойная сила больше…
      -Да ладно, - с сожалением проговорил Колька, - всё равно пока действовать нельзя. Батя обещался расстрелять, как дезертира, если убегу мстить!
      -Ну это ты зря, - улыбнулся Петухов, - кто же позволит за так расстрелять такого ценного разведчика, как ты.
      -Правда?! Не расстреляет? – воодушевился Колька.
      -Конечно не расстреляет! Пошутил Батя, а ты и повёлся, как маленький.
      Осенило вдруг Кольку. Он и сам теперь вспомнил, как многозначительно ухмылялся Батя в усы. Понял Колька, что пожалел его Батя, оберегая от гибели. И ещё понял Колька одну вещь, что сейчас, после тяжёлого ранения Петухова, вряд ли кто кроме него самого сможет близко подобраться к отцу, чтобы исполнить смертный приговор.
      Именно тут, на свидании с Петуховым в санчасти, он до конца осознал своё предназначение и понял, как правильно нужно действовать.
      План, в общем-то, получался простой. Нужно было снова прийти в Рудню, явиться в полицию и сказать полицаям, что он – сын начальника полиции, что захватили его партизаны, а он сбежал от них и пробрался сюда, к отцу под защиту.
      Придуманная легенда показалась Кольке правдоподобной. Подумав, он решил приступать к её осуществлению. Первым делом он сходил к завхозу Петровичу, с целью поменять ручную гранату на лимонку. Петрович к Колькиной просьбе отнёсся снисходительно, но гранату поменял, предупредив, что у лимонки запал мощнее и разлёт осколков дальше. Колька увещеваниям Петровича согласно кивал, а в конце разговора заявил, что Петухов учил его метать разные гранаты, и лимонку в том числе.
      Теперь нужно было дождаться партизанского рейда в сторону Рудни и напроситься в разведку. Как назло, в последние три дня ни одна из групп к Рудне не направлялась. Но тут неожиданно повезло. В партизанское соединение с большой земли прибыли корреспонденты из «комсомолки», и Никифор Захарович уехал с ними в сторону Слободы.
      Южнее Демидова формировался партизанский полк, и туда отправлялся из Корево обоз с оружием и боеприпасами. После гибели Шальнова у разведчиков пока чётких заданий не было. Главный разведчик Столяров отсутствовал уже несколько дней, и потому Колька, соврав, что получил задание сходить в Рудню, отправился вместе с обозом.
      Добирались до нового полка два дня. Демидов обогнули с востока и в полк прибыли только к вечеру следующего дня после выхода.
      Переночевав в одной из партизанских землянок, Колька с утра доложил начальнику штаба полка, что уходит в Рудню с заданием, получил продукты на пару дней и сразу направился по просёлку в сторону Роднянской дороги на Демидов.
      Идти было вёрст двадцать, и к обеду он рассчитывал добраться до родного города. По весеннему утреннему холодку шагалось легко, и даже мысль о том, что, возможно, через несколько часов предстоит погибнуть, не казалась чудовищно страшной. Казалось, наоборот, что вот он пожертвует собой ради победы в войне, ради общего блага, отомстит за погибших от рук предателя-отца товарищей, и душа его вознесётся к небу. Про душу и небо он вспомнил от того, что в памяти неожиданно возник образ батюшки из Демидовской церкви, того самого старичка, который прошлогодней голодной осенью давал в храме просвирки, а иногда и просто хлеба, поддерживая в конец отчаявшегося Кольку и словом добрым, и едой.
      Славно тогда говорил батюшка про загробную жизнь. Особо Кольке запомнилось про то, что в земной жизни гибнет только тело, а душа… душа – она воспарит в небо, и там, на суде господнем, будет держать ответ за дела свои земные. И что, если отдать жизнь за людей, за счастье их земное, обязательно Господь определит душу в рай и даст ей, душе, возможность наблюдать оттуда за делами земными.
      Шёл Колька по земле, шёл и радовался тому, что вот отдаст жизнь свою за счастье людей и будет оттуда, сверху, наблюдать за происходящим на земле.
      Ему даже показалось, что из-за облачка на горизонте выглянули добрые глаза Шальнова, посмотрели на Кольку одобрительно, а потом словно прозвучал в голове Шальновский, твёрдый, голос: «Молодец, Колька, правильно идёшь! Только не сплошай, парень, выполни предназначенное тебе и свидимся тогда мы с тобой, и обнимемся, и будешь ты мне за сына»!
      И от голоса этого будто тепло разлилось по телу, будто крылья выросли за спиной. И уж показалось Кольке, что если захочет вдруг – махнёт крылами и вознесётся к небу, и обнимет там Шальнова…
      В Рудню входил Колька по северной дороге. Перед полицейским постом всё-таки решил свернуть в сторону. И хоть граната была надёжно запрятана в тряпьё вместе с хлебом и варёными овощами, надумал пока не рисковать, обошёл пост огородами и проулками.
      Мало что изменилось в Рудне с прошлой весны. Так же ярко цвели фруктовые деревья во дворах. Чем та весна сорок первого отличалась от этой весны? Разве соловьи в зарослях кустарников пели иначе? Нет. И небо над головой было такого же голубого цвета. И даже над входом в школу развевался алый флаг. Только флаг теперь был с белым кругом внутри, а в круге выделялась коричневая свастика. Да вот и улицы в Рудне стали пустынней.
      Подумал вдруг Колька, может быть, заглянуть к бабке с дедом. Может быть, испечёт бабуля оладушек, и отведать их с земляничным вареньем. Но – нет. Отогнал сразу эту мысль прочь. Раз уж задумал мстить отцу, нужно доводить начатое дело до конца.
      Вышел на центральную площадь в Рудне. Осмотрелся. На базаре почти не осталось торговцев. Два полицая лениво прохаживались по торговым рядам, лузгали семечки, что-то негромко обсуждали меж собой.
      На входе в полицию присел на ступеньках полицай с винтовкой. Вход охранял. Подошёл к нему Колька, заканючил жалостливо:
      -Дяденька, мне б к начальнику полиции.
      -По какому такому делу? – сердито откликнулся полицай.
      -А скажите, што сын его, Колька, пришёл.
      Полицай недоверчиво глянул, но всё же прокричал:
      -Эй, Мытрохин, выдь сюды!
      Из дверей появился Мытрохин, спросил вальяжно:
      -Василь, ну чё надо?
      -Начальник-то ишо у себе? – поинтересовался дежуривший полицай.
      -У себе, – передразнил Мытрохин.
      -Вот пацанёнок до него просится, говорит, што сын, Колька. Проводи зараз.
      Мытрохин с любопытством разглядел Кольку.
      -Ну, пошли, коль не шутишь.
      Он крепко взял Кольку за руку и повёл по знакомой лестнице на второй этаж. Перед дверью остановился, стукнул легонько и, приоткрыв её, спросил:
      -Андрей Иваныч, тут до вас пацан просится. Заявляет – ваш сын, Колька.
      -Тащи сюда! – прохрипел знакомый голос отца.
      Полицай заволок Кольку в комнату. Отец сидел за столом и что-то читал в газете.
      Над головой у него висел портрет Гитлера, в углу стоял всё тот же сейф, и показалось Кольке. Что ничего в комнате не изменилось.
      Отец сурово глянул из-под насупленных бровей и поинтересовался:
      -Чего сказать, Колька, хочешь?
      Он махнул рукой Мытрохину, мол, иди уж. Полицай в миг улетучился, оставив наедине отца с сыном.
      Как так получилось, но вся Колькина решимость в секунду пропала. Он понуро стоял перед отцом, словно нашкодивший ученик перед строгим учителем, мял в руках кепку и не знал, что сказать.
      Чо молчишь-то, партизан? – усмехнулся отец. – Поди в лесу-то и разговаривать разучился?
      Кольку от этих слов в дрожь бросило.
      «Знает, всё знает! – подумал он. – Это что ж получается, и в партизанах у отца свои люди есть?»
      -Чего мнёшься? Скажи уж што-нибудь, - улыбаясь, проговорил отец, - небось у партизан задание получил – батьку убить?
      «Вот же влип! – мелькнула мысль в голове у Кольки. – Что ни скажи, обо всём догадается.»
      -Вот, сбежать от партизан надумал. Кормят у них плохо. Впроголодь жил, - едва нашёлся что сказать Колька.
      -Жрать, говоришь, у партизан нечего? – рассмеялся отец. – Ну, ври, да не завирайся! Совсем недавно цельный амбар с зерном растащили! А говоришь – жрать нечего. Там зерна на дивизию хватило.
      «Горе, горе! Пропал, - завертелась в голове мысль, - даже про амбар всё знает! Чего делать-то теперь?»
      -Чего ты там в мешке-то припрятал? – ухмыльнулся отец. – Пистоль, наверно? Батьку-то застрелить надумал?
      -Нет у меня пистоля, - сердито пробурчал Колька.
      -Ладно, неси сюда мешок, сам посмотрю.
      Колька снял мешок из-за плеч, на ходу развязывая узел, пошёл, семеня к столу. Сунул руку в мешок, отыскивая гранату.
      -Но-но, не дури!!! – заорал отец, выскакивая из-за стола.
      Гранату Колька нащупал, рванул чеку.
      «Сколько секунд? Две-три?» – мелькнула мысль.
      Но взрыва не последовало.
      Подбежавший отец вырвал из Колькиных рук мешок, вытряхнул содержимое на стол. Вместе с варёными картохами и кусками хлеба вывалилась лимонка, грозно стукнула по дереву, отчего на лице отца отразился испуг, и он попытался закрыть лицо левой рукой, словно защищаясь от неожиданного удара.
      «Завхоз, сволочь! – мелькнула мысль. – Подсунул плохую гранату! Похоже, он - предатель в отряде! А отец-то испугался! – выкатилась другая мысль. – Эх, жалко, не получилось отомстить!»
      Отец долго рассматривал лежавшую на столе гранату, потом осторожно тронул её пальцем.
      -Што, батьку гранатой хотел взорвать!?
      -Гранатой, - удручённо сознался Колька.
      -Ну и дурак! И сам бы тогда погиб. Мытрохин! – проорал громко он. – Зайди в кабинет.
      Спустя несколько секунд дверь приоткрылась. В щели показалась удивлённая физиономия Мытрохина.
      -Щенка этого в кутузку! Запереть надёжно, штоб не сбёг.
      Мытрохин схватил Кольку за шиворот и поволок вниз в бывшую КПЗ. Затолкнул в одиночную камеру, запер на ключ и надёжность двери проверил.
      Грустная получилась картина. Ничего путного не смог совершить Колька. И отца не подорвал, а теперь и к партизанам не вырвешься, чтобы сообщить, что в рядах партизанских предатель завёлся. И не просто предатель, а к самому Бате подход имеет.
      От унижения, от собственного бессилия потекли по Колькиным щекам слёзы. Вспомнилось, как уговаривал Коляда не совершать глупых поступков, а он, дурачок, всё-таки сорвался и побежал мстить. Вот и получилась из всего этого огромная глупость.
      Призадумался Колька, что ждёт его дальше. По всему выходило – ничего хорошего ожидать не приходилось.
      «Нет, не пожалеет его отец. Что уж тут говорить? – подумалось Кольке. – Нет у него жалости. И про какую жалость говорить приходится, если отец понимает, что если отпустит он сына, то и в другой раз он, Колька, придёт за отцовой жизнью. Он, Колька и сам это прекрасно понимает. Потому и нет у них с отцом никакой примиримости. Разве, что смерть эту непримиримость разрешить сможет. И, похоже, его, Колькина, смерть. К тому всё идёт.»
      Лишь к самому утру смог забыться Колька в неспокойном, дёрганом, сне. Какой сон, если впереди тяжкая неуверенность? И всё же усталость взяла своё.
      Проснулся он от того, что звенькнул замок, и с лязгом отворилась дверь. Совсем другой полицай вошёл в камеру, пинком поднял Кольку с лежанки, схватил за шиворот и потащил на выход.
      Выволок Кольку на крыльцо и надёжно вцепился в воротник куртки. На крыльце стояли отец и два полицая. На площади уже заполнились торговые ряды, а перед крыльцом толпилось десятка два зевак, слушавших отца.
      …Доблестная немецкая армия, - продолжал отец, - взяла в окружение под Воронежем основные силы Красной Армии и успешно будет развивать наступление на Москву и Кавказ. К коммунистам уже никогда не будет поворота. И потому партизанские бандиты и их недобитки обязательно найдут смерть от наших рук. Вот посмотрите туда, - он махнул рукой вправо, - там, в конце площадки, на виселицах болтаются эти самые партизаны. Они пришли в Рудню, чтобы взорвать станцию и немецкий эшелон, но попали к нам в засаду. И теперь их тела качаются на ветру и смердят. И так будет с каждым, кто посягнёт на новый порядок, кто будет сопротивляться немецкой власти и подрывать её силу!
      Он передохнул немного и продолжил:
      -Посмотрите! Перед вами партизанский щенок, который пришёл меня убить. Он выхватил у меня в кабинете из мешка гранату и хотел подорвать её. Но граната не взорвалась. Этот выродок – мой сын. Это он вместе с другими бандитами несколько дней назад захватил амбар с вашим зерном, которое вы продали в пользу Великой Германии. Они захватили это зерно и увезли, а то, что не смогли увезти – сожгли. И теперь вам снова придётся уже бесплатно сдавать это зерно, чтобы отправить его в Германию.
      Зерно это придётся отрывать от ваших семей, ваших детей. И этим бандитам наплевать, что вам ещё раз придётся сдавать это зерно. Такие они бессовестные люди! И только если мы их всех уничтожим, только тогда мы сможем свободно вздохнуть и начать строить новый порядок: без жидов, коммуняков, вместе с Великой Германией.
      Он ещё раз передохнул и снова начал:
      -А этого партизанского ублюдка я самолично повешу, и будет он висеть вместе с другими партизанами и тлеть на ветру, напоминая вам, что в борьбе с большевиками не может быть ни родных, ни близких, если они враги и не хотят жить в новом порядке.
      В этот момент из проулка на площадь выбежала Колькина бабушка. Платок, которым были подвязаны волосы, спал на плечи, и они развевались на ветру седыми космами.
      -Ирод!!! Убивец людской! Што ты кричишь тут про новый порядок? А сам? Ты же собственного сына повесить хочешь за то, што он с вашим порядком не согласный!
      Она решительно пробивалась сквозь ряды стоящих к крыльцу.
      -Стоять!!! – рявкнул отец. – А не то и тебя, старая, в ряды покойников определю!
      В толпе пролетел лёгкий шумок. Бабку многие жители Рудни и ближних сёл знали. И этот возникший ропот чётко говорил о том, что отец сильно перегнул палку.
      У Кольки в какую-то секунду мысль в голове мелькнула: «Может, спасёт его бабуля?» - Но нет.
      Отец выхватил из кобуры пистолет, шмальнул в воздух.
      -Всем молчать!!! – заорал он и, чуть понижая голос, добавил, - Передумал я. Не буду вешать сына!
      Гул одобрения пронёсся над площадью.
      -Ещё чего доброго, обоссытся, и мне вечный позор будет.
      Он повернулся к Кольке, приставил к его груди пистолет и несколько раз выстрелил. Обмякшее Колькино тело повисло в руке державшего его полицая. Он в спешке разжал руку, и тело с шумом повалилось на крыльцо.
      -Да што ж тако деется!? – возопила бабка, схватившись обеими руками за голову. – Изверг! Супостат! Родного сына стрелил! Будь же ты проклят!..
      Двое полицаев, рассекая толпу, ринулись к ней, но на пути их встало сразу несколько человек, препятствуя проходу.
      -Ладно, оставьте её! – крикнул отец. – Потом с ней разберусь!

      Вот так, бесславно, закончилась Колькина жизнь.