Стремитесь к добру и красоте

Профессор и поэт Юрий Викторович Казарин — имя этого человека, литератора, лингвиста, доктора филологических наук, автора ряда поэтических сборников, книг по языкознанию широко известно в литературных кругах России.

Привлекают его живые литературные семинары, разнообразное и энергичное общение при обсуждении стихов, рассказов, новых жанров. По праву его считают настоящим учителем, наставником в восточном понимании.

Однажды, анализируя стихи одного из участников семинара, он сказал: во время моего преподавания в Индии я участвовал в международной конференции по лингвистике в Бангалоре, кажется, в 1985-ом году…

Индия, Бангалор, в то время там жил Святослав Рерих… В перерыве узнал, что он не только был на конференции в Бангалоре, но и встречался со Святославом Николаевичем Рерихом, был неоднократно в его имении «Татагуни». Юрий Викторович согласился рассказать об этих встречах.

В Екатеринбурге на проспекте Малышева, в редакции литературного журнала «Урал», в котором Юрий Викторович ведет поэтическую рубрику, состоялась эта беседа. Беседа с участником встреч со Святославом Николаевичем Рерихом в 1985–87 гг.

*

«Когда я поехал в Индию в 1984 году, — начал свой рассказ Юрий Викторович, — безусловно, знал, что был такой знаменитый русский художник Николай Рерих, я видел его картины во время выставок в 1970-х годах. Тогда по Советскому Союзу такие выставки проводились во многих городах. Они производили мощное впечатление своими яркими синими, фиолетовыми, белыми красками. В контрасте с темными тонами гор они таили в себе некую загадочность, тайну. В те годы многих притягивала именно эта загадочность. Для некоторых полотна Рериха казались холодными, как сама жизнь на высочайших вершинах, для других — восхитительно пылающими, когда ледники Гималаев окрашивались золотистыми, красными лучами солнца. Мне они очень нравились. Картины старшего Рериха поражали, и даже подавляли.

Николай Константинович был очень талантливым человеком. И вся семья Рерихов — это талантливейшие русские люди с мировыми именами. Мать Елена Ивановна оставила богатейшее философское, или, вернее сказать, духовное наследие, которое сегодня является важнейшим и для русской религиозной мысли, и для мировой философской науки. Оба сына, Юрий и Святослав — одареннейшие люди. Юрий Николаевич знал много языков, более двадцати. И это были труднейшие языки — тибетский, монгольский, санскрит, ряд диалектов Азии, и, конечно же, целая группа европейских языков. Он публиковал научные труды в основном на английском. В Советском Союзе его не публиковали, а когда он приехал в СССР, то не прожил и трех лет. Как в жертву себя принес. Но благодаря ему о семье Рерихов узнал весь Советский Союз, об их богатом творческом наследии, о том, что Рерихи сохранили верность русской культуре и трудились для будущей России. Вся здравомыслящая общественность тогда понимала, что Юрий Николаевич умер не своей смертью.

Святослава Николаевича я встретил в Индии. Причем попал туда со своим товарищем по университету совершенно случайно. Нам, молодым преподавателям, бросили «клич», мол, записывайтесь, кто хочет в какую страну для прохождения языковой практики. Все записались в основном в капиталистические страны. А мой друг Юрий Маркович Златопольский сказал: «Не спеши, Юра». Он впоследствии и познакомил меня со Святославом Николаевичем Рерихом. Мы взяли листок-анкету, и я написал: «Мы, Юрий Казарин и Юрий Златопольский, подтверждаем, что нам все равно куда ехать». Потом была распределительная комиссия. Выходят ребята. «Афганистан». «Афганистан». «Афганистан»… А в Индию попали только мы: Златопольский с женой и я с супругой. Можно сказать, по воле Божией и оказались в Индии. На три года.

С Юрием Марковичем Златопольским я познакомился давно. Как специалист по языкознанию, он очень дотошный лингвист, синтаксист. У него с левой стороны на голове волосы выгорели от лампы в Ленинской библиотеке. Там он и пропадал. Как, впрочем, очень многие студенты и молодые ученые. Там, в Ленинке, все и знакомились. Мы с ним очень крепко подружились. Не знаю почему, но вот так. Я — начинающий лингвист, а он — уже опытный ученый. Стремление к овладению профессией, искренность познания — для дружбы, мне кажется, важнейшее.

В Индии сначала мы жили в Нью-Дели, а затем разъехались по местам пребывания и переписывались. И вот в одном из писем он пишет: «Юра, сколько можно вас ждать? Приезжайте ко мне в Бангалор». А мы жили и работали на берегу Аравийского моря. И надо было ехать почти через весь Индостан на юг. Недалеко от Бангалора находятся крупные города Хайдерабад, Майсур. И вот в 1985 году мы с супругой были в Хайдерабаде на международной конференции и заехали в Бангалор к Златопольским. Я очень хотел купить пластинку «Битлз» «Сержант Пэппер». И вот мы в магазине покупаем этот альбом. А Юрий Маркович так спокойно говорит мне: «Вот видишь особняк, это дом Святослава Николаевича Рериха». У меня удивление: «А разве он жив?» — «Да, — говорит, — ему восемьдесят один год, он очень крепок, и, если хочешь, я тебя могу с ним познакомить». — «Конечно хочу!»

И на следующий день он созвонился с ним, и мы с моей женой Юлией поехали к Святославу Рериху в его имение «Татагуни». Это было огромное имение, может, и тысяча акров. В нем росли так называемые «резиновые» деревья, из которых добывают смолу, как у нас живицу из сосен и кедров. Сама атмосфера в этом лесном массиве была чарующей и волшебной.

Святослав Николаевич был женат на популярнейшей индийской актрисе Девике Рани. Она играла, как сегодня сказали бы, в культовых индийских фильмах 30–40-х годов ХХ века. И была очень красивой. Разумеется, теперь нас встретила уже женщина в возрасте, она была приветливой и добродушной индийской хозяйкой. Девика любила русских, потому что знала, что они не сделают никакой подлости и плохо о них не напишут.

Моя жена Юля была красивой женщиной, даже не столь красивой, сколь яркой, очень яркой. А Святослав Николаевич ценил красоту. Это чувствуется по его картинам. Мы как-то сразу ощутили его расположение к нам. Мы были из России, и сфера нашей деятельности — пространство русского языка и литературы.

Во время одной из первых поездок произошел такой случай. Жарко, ведь Южная Индия. А у него в имении бассейн. И он говорит: «Пожалуйста, если хотите, купайтесь». Я-то не пошел в воду, а моя жена искупалась, и что-то в глаз ей попало. Очень резало, больно. И Святослав Николаевич своими художественными пальцами помог ей и достал соринку. И с этого момента мы стали как-то ближе.

Мы приезжали с Юлией в Бангалор, останавливались у Юрия и Лилии Златопольских, ездили в поместье к Рерихам и проводили там целые дни. Сначала мы ездили вместе со Златопольскими, а затем одни. И всего у нас было десять таких поездок по несколько дней. Я вел дневник, записал все разговоры, монологи, но впоследствии этот дневник пропал. У меня осталась только одна его фотография. Святослав Николаевич подписал ее: «Юрий, стремитесь к добру и красоте». Кажется так. Живая такая фотография, седой старец, с красивой бородой. Удивительно живая фотография.

Святослав Николаевич был пониже меня ростом, но в плечах — косая сажень. Очень крепок. Это то, что касается моего физического восприятия художника. Главное же, он был очень образован. Это чувствовалось во всем. Ведь не всякий художник обладает широкой эрудицией и знаниями. Обычно художника «вытаскивает» его изобразительный талант, и порой он может в картины душу вложить так, что немеешь от того, что запечатлено кистью и красками. А вот общение по душам со многими из них не получается, и бывает разочарование от встреч с такими художниками. Святослав Николаевич же обладал такими глубокими познаниями во всем, что к нему просто тянуло неведомой силой.

Мы приезжали в имение, гуляли по дорожкам парка, который больше походил на лес, пили чай. И это было не индийское чаепитие, а наше, русское. Индийское чаепитие — это когда стол полон чашками, угощениями, сладостями, горячим молоком и прочим, а у нас было обычное русское чаепитие из больших чашек со вкусным индийским чаем, настоящим. Не знаю, какие там сорта были, но это был настоящий ароматнейший чай, который готовят из двух-трех верхних листиков. Пили чай, беседовали, а потом он обычно говорил: «Пойдем погуляем». И мы шли по дорожкам имения, и он рассказывал истории, делился воспоминаниями. Интереснейший человек, мудрец. И в то же время простой и добрый.

Вот однажды проходили у самого края его имения, за ним уже начинались джунгли, где жили дикие звери: слоны, обезьяны. Эти джунгли называют «bush» по-английски, заросли кустарников и низкорослых деревьев. И вижу котлован, глубокую яму с осыпавшимися краями. Спрашиваю: «Что это Вы планируете тут построить? Россию напоминает. Что-то задумали, а, как видно, до конца не довели». — «Да, — говорит, — вы правы, Юра». Я ему нравился как собеседник, и в какой-то момент я перестал стесняться, сдерживать свои эмоции, но, безусловно, дистанцию всегда сохранял. Иногда я мог твердо и солено выразиться. А он спрашивал: «А что это значит? А как понимать?» Я ему рассказывал, ведь не так давно служил на Северном флоте. «Понятно, — отвечал Рерих, — моряки — они все такие. Мужское суровое братство. Где, как не в море, люди понимают, что такое товарищество и крепкая рука друга. А слово понятно для чего».

Так вот этот котлован. Святослав Николаевич рассказал, что рабочие выкопали его для заложения фундамента. В это место, к краю имения, из «буша» вышло стадо диких слонов. Диких, а не добродушных домашних животных. Это не ласковые добряки, которых можно угостить бананом, они тебя хоботом погладят, а суровые, страшные и сильные, но очень умные животные. Представьте, что на вас мчится разъяренный «КАМАЗ», не меньше. Так вот, они вышли на водопой. Недалеко от границы имения протекал ручей. И один маленький слоненок загулял, забрел на территорию имения, да и свалился в этот глубокий котлован. Рабочие увидели и сообщили об этом. Все пришли к котловану и рады были бы помочь, но как? А тут слоны. Дикие. Что они могут подумать, если начать вытаскивать детеныша? Люди встали с противоположной стороны котлована, а слоны подошли вплотную со стороны джунглей и хотели обступить его кругом. Но Святослав Николаевич сказал твердо: «Мы на своей территории, будем стоять. Если отступим, они потом повадятся сюда ходить». Стоим, наблюдаем. Сначала они пытались хоботами дотянуться до горемыки. Не получалось, очень глубоко. Затем взяли слоненка-подростка за хобот и ноги и опускали его в котлован, чтобы малыш схватился за ноги или хвост, и пытались так вытащить, но малыш все время срывался. Потом кто-то из них, самый большой, повернулся к яме и стал задними ногами обрушивать край котлована. За ним так начали делать другие взрослые слоны. А слоненок стал бегать по котловану, потому что на него сыпалась земля. И постепенно они заполнили котлован землей настолько, что по ней слоненок смог выбраться из ямы.

Вот такая история.

Иногда мы проходили возле их внутреннего храма, или кумирни. Конечно, это не храм, как мы его понимаем, а такое небольшое пространство, закрытое каменной оградкой. Стоят, сейчас не помню точно, четыре или шесть столбов, сделана крыша, и в центре висит колокол. Лежат предметы подношений — бананы, ягоды, печенье, конфеты для обезьян, угощения для животных, которые там обитают, рассыпано зерно для птичек. И Святослав Николаевич говорит: «Это кумирня волшебная. Видишь колокол? Подойди, загадай желание и один раз ударь. Желание исполнится». Мне тогда было тридцать лет. И я уже имел для публикации стихи не на один сборник, но меня не публиковали. Мол, «нам» не нужна такая поэзия, это какая-то «зарубежная литература», нам надо про другое, «про трактора и славу труда». Мне предлагали, когда я вернусь из Индии, опубликоваться в Германии. Но меня бы сразу выдворили из страны, как и всех других до меня, а у меня дедушка и бабушка. На кого останутся? Что с ними будет? Хотя время уже было — начало горбачевской перестройки, которая понятно к чему привела, но мы-то родились и воспитывались в могучей социалистической державе с ее жестким отношением к «немарксистским» взглядам и теориям. Я отказался от зарубежного издания. И вот тогда подошел к этому колоколу, вздохнул: «Сделай так, чтобы у меня вышла книга через пять лет». И ударил. И… через пять лет, в 1990-м году, у меня вышла первая книга, толстая книга, под названием «Погода». Как говорится, хочешь — верь, а хочешь — нет.

Святослав Николаевич был очень общительным человеком. И возраст этому не был помехой. Он был сильный, крепкого телосложения, слегка полноват, но в общении этого не было заметно. Мы в обеденное время иногда говорили: «Святослав Николаевич, вот что-то жарковато, ко сну клонит». И он благожелательно отправлял нас в гостиную, чтобы мы отдохнули, и сам использовал также это время для дневного отдыха. И мы договаривались, что встретимся за столом, например, через три часа.

И вот таким образом за 1985–87 годы у нас было десять посещений Святослава и Девики Рерих в имении «Татагуни». И то было чудесное время.

Только на пятый раз, кажется, он спросил нас: «А хотите, картины покажу?» — «Конечно!!!» И в этот момент Девика подходит ко мне и говорит: «Юрий, а он ведь не показывает картины всем». Она говорила с нами по-английски. Конечно, для нас это предложение было подарком. Ведь мы знали, что он художник, великий художник.

В его имении находилось длинное одноэтажное каменное здание. В нем практически ничего не было. Только рельсы, узкоколейка, и плотный занавес. Он подходил, открывал занавес, брал пульт, и картина выкатывалась. В основном это были картины из индийской жизни. Яркие, красочные, завораживающие. Он часто изображал открытую, почти обнаженную индийскую натуру, но настолько это делалось утонченно и возвышенно, что кроме высочайших благородных чувств преклонения перед женской красотой других чувств не возникало. Он много писал Девику Рани, знаменитых женщин Индии, среди них танцовщицу Рошан Ваджифдар. Потом знаменитый портрет Индиры Ганди. Он был удивительный портретист. Русскую художественную школу воплотил в таких ярких индийских женских характерах. А индийские женщины, девушки очень грациозны, обворожительны своей женственностью. И Святослав Николаевич запечатлел эту красоту на своих светящихся полотнах.

— Небольшое отступление, — говорит Юрий Викторович. — Я очень люблю Ренуара. Он самый признанный европейский мастер женских образов. На картинах Ренуара от этих прекрасных образов исходит свет. И у Святослава Николаевича, который изображал смуглых женщин Индии, они тоже светились, и не просто светом за счет белизны тела, как это можно видеть у Ренуара, а неким иным светом. Более богатым, что ли. Как это можно было сделать, я не знаю, может быть, благодаря какому-то специальному составу красок, может быть, контрастному изображению, но свечение от женских образов на картинах Святослава Рериха — неоспоримый факт.

Мне очень запомнились картины с Девикой Рани, его женой в том возрасте, когда женщина полна красоты, неги, обаяния, которые вызывают в мужчине самые прекрасные настоящие чувства. Но у них не было детей. По отношению к нам со стороны Святослава Николаевича мы ощущали поистине отеческие чувства. Так, по крайней мере, нам казалось. Мы были немножко вольные, немножко разбалованные, может быть, даже и не очень культурные по сравнению с той высокой русской культурой, в которой его воспитывали родители и воспитывалось все истинное русское дворянство. Поэтому он к нам относился с большой заботой и любовью, по-отечески. И мне теперь кажется, что он очень тосковал, что у них не было своих детей.

И потом в каждое наше посещение он стал показывать картины. За раз осмотреть все невозможно, потому что картины настолько сильные и так интенсивно воздействовавшие на зрителя, что двадцати картин было вполне с избытком, чтобы достигнуть некой максимальной человеческой грани переживаний. Так мне казалось. Эта интенсивность воздействия — от обилия колористики, от чего-то такого, что выражается только талантом художника и в данном случае только талантом Святослава Рериха. Ни у кого другого такой интенсивности воздействия на человека я не встречал. Может быть, сказывалось и его личное присутствие. И безусловно, могу сказать совершенно искренно, для меня он в чем-то превосходит своего отца. Может быть, нельзя сравнивать художников, особенно такой величины, но многие картины Святослава Рериха как неугасимый свет освещают мою душу с тех уже очень далеких и незабываемых дней. В его картинах была выражена космичность, как у и отца, но она была особая. От этой ярой яркости на картинах Святослава Рериха исходило тепло, которое наполняло всю душу. Он был очень разносторонний художник. И в этом его талант, вернее, гениальность. И портреты, и пейзажи, и космические миры, и религиозные сюжеты, и обычная жизнь, выраженная в гениальных философских идеях через искусство. Такое разнообразие мог сотворить только гений, мастер высочайшего класса. Он пишет широко, все картины его устремляют вверх и только вверх. У Святослава Николаевича картины как бы вертикальные, даже если они написаны «в горизонте». Они поднимают тебя. И перед ними ты осознаешь, что такого не может быть. Это же, Боже мой, это ведь только живопись, это просто живопись. Холст, краски, а такое сделать при их помощи мог только творец, гений.

На последнюю нашу встречу с ним мы приехали, конечно же, с грустью и сказали, что заканчивается моя командировка. Меня еще могли оставить на пару лет, но я не мог оставаться. Там, в Союзе, находилась в очень тяжелом состоянии мой учитель, профессор Эра Васильевна Кузнецова, и я не мог оставаться… Мы сказали, что уезжаем, и мне даже показалось, что его глаза блеснули слезою. И нам было очень тяжело расставаться с этим мудрым русским гением, старцем по духу. Всегда, когда сдружишься с человеком, срастешься, страшно трудно расставаться, особенно когда ты понимаешь, что это может быть твоя последняя земная встреча. Это — как рвать по живому.

И вот в этот последний приезд он сказал: «Давайте картины посмотрим». И он показал пейзажные картины. До этого мы смотрели картины, где были люди — фигуры, как говорят художники. «Вот это женская фигура, это фигура мальчика». Таково у них ремесло. А в этот раз он показывал пейзажи. Это были некие особые пейзажи. Не индийские и не русские, а пейзажи, не привязанные к какому-то этническому месту. Это были какие-то фантастические пейзажи, придуманные в его воображении или схваченные, полученные Оттуда. Я не знаю, как это происходит у художников. Могу сказать, как это происходит у поэтов, писателей. Стихи могут присниться, или прилетит мысль как стрела в темечко с высоты в какой-то нежданный момент, но очень особый. Может быть, эти картины и приснились ему, а может быть, это был иной психический способ их проявления или получения сознанием художника. Но ясно одно, что такие образы, такие пейзажи и краски были доступны только сверхчеловеку, гению. Мы были потрясены этими картинами.

От переживаний я сказал Святославу Николаевичу, что пойду покурить. А он мне: «Кури здесь». Он не любил запах табака. А тут вот такое. Он с Юлей был на «Вы», а со мной, как с молодым человеком, он уже обращался на «ты». И я пристроился в помещении, присел на какой-то ящик, закурил, загрустил. «Вот, — думаю, — может, уже никогда не увижу этого старика, старца, может быть, самого мудрого человека, с которым я повстречался в жизни». Грустно так стало.

Конечно, жизнь мне подарила много удивительных встреч и знакомств с необычными и очень талантливыми людьми. Это и скульптор Эрнст Неизвестный, и писатель Юрий Казаков, но это все отдельные рассказы о титанах культуры, литературы современности. А это была встреча с исконно русским человеком, из царского времени, высочайшей культуры, и, прежде всего, культуры внутренней, духовной.

И вот я нахожусь в этом омраченном состоянии. И Святослав Николаевич говорит: «Ладно, я покажу вам еще одну картину. Ее практически никто не видел». Он открывает полог такого молочного цвета, тяжелый полог, и потом второй полог, и на нас «поехала» картина. Мне казалось, что это огромная картина. Может быть, метра полтора на два, может быть, больше, не могу точно сказать. Передаю сейчас свое ощущение от того, что я тогда увидел, что мы увидели с Юлией. Большая картина. Холст. И вот она приближается к нам. Поверьте, я не экзальтированный человек и много чего видел в своей жизни и побывал в нештатных ситуациях не раз, но здесь я был поражен до каждой клеточки. Весь организм потрясло увиденное. Не могу точно передать сюжет, но это была природа, необычайно чистая и торжественная, с ярким синим небом, белыми прозрачными облаками. И мне показалось, что издалека, из глуби картины, на меня смотрят два живых оленьих глаза. А когда она приблизилась к нам, я увидел глаза Иисуса Христа. Я не могу объяснить этого, но таково было то восприятие и переживание. На меня смотрел Иисус Христос. Причем вы же понимаете, какой это был еще год — 1987-й! И какое еще было отношение к религии в СССР, и что мог знать об этом тридцатитрехлетний парень?! И я не выдержал, выскочил из мастерской, чтобы скрыть слезы и восторг, перехватившие дыхание. Он, конечно, понял все, что со мной произошло.

Вот такова была наша последняя встреча. Потом мы с ним долго переписывались, вплоть до его смерти. Но то, что я вам сейчас скажу о нашей последней встрече, это правда. А правда в том, что это было его завещание. Завещание по его художественному наследию. Он никому не завещал свои картины конкретно. Святослав Николаевич завещал Советскому Правительству и Министерству Культуры Советского Союза показать свои картины во всех городах и крупных населенных пунктах СССР. А это в то время было около десяти тысяч таких мест. Он завещал всему советскому народу все свои картины, все до одной.

Что было дальше с его имением, наследием, картинами, я честно скажу, не знаю, потому что здесь в России началось такое, чего до этого не было».

И тут я переспросил Юрия Викторовича: «А Святослав Николаевич это завещание оформил юридически?»

«Не знаю, — ответил Юрий Викторович, — он мне так и сказал:

— Я завещал (или завещаю — сейчас не помню форму глагола прошедшего или будущего времени) Советскому Правительству и Министерству Культуры свои картины показать во всех десяти тысячах населенных пунктах СССР. А это и большие города, и малые, и маленькие, и поселки.

И Святослав Николаевич посмотрел мне в глаза и спросил:

— Ты понял, что я сделал?

И я ответил:

— Да, я понял. Вы подарили картины СССР.

Сколько же веков надо, чтобы выполнить это его завещание — показать картины, вживую, во всех городах и городках бывшего СССР?»

*

Беседа с Юрием Викторовичем подходила к концу. И она уже потекла в небольшом диалоге. Я рассказал ему о последних трагических днях Девики Рани и Святослава Николаевича, о преступных действиях управляющей их имением Мэри Пунача, о большом судебном процессе, о передаче картин и имения в индийскую государственную собственность и о том, что сейчас имение в полузаброшенном состоянии, не проводятся восстановительные работы .

«Да, это печально, — закурил в кабинете Юрий Викторович. — И в то же время естественно. Святослав Рерих — великий художник. И он достоин такого великого конца, полного трагизма. Потому что, если бы было все хорошо, то он бы не был великим. Трагедия земная — это всегда, почти всегда великое завершение жизни великого творца, пророка, человека».

И привел Юрий Викторович пример талантливейшего поэта, современника Пушкина — Евгения Абрамовича Баратынского. После его смерти он был забыт на полвека. Просто как и не было человека. Умер, и его не стало. Для поэзии, для российской культуры. Пушкин был убит, Лермонтов был убит. Жуковский был в очень преклонном возрасте. Некому было вспоминать. И Вяземский не смог что-то сделать. И вспомнили о Баратынском почти в конце XIX века. Он умер в 1844 году, а его сборник «Сумерки» переиздали только в 1890-х. И «ОТКРЫЛИ» (!!!) гениального поэта!

В сборнике, когда-то при жизни Баратынского раскритикованном Белинским, а именно он является «похоронщиком» поэта своей незаслуженной критикой, есть такие стихи:



Век шествует путем своим железным;
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы.



А как сегодня звучат эти строки, когда вся Земля, вся планета переплавляется, перерабатывается в доллары, фунты, рубли, забыв о жизни вечной?!

В завершение беседы я спросил Юрия Викторовича о Николае Константиновиче и Елене Ивановне.

— Во время наших встреч и бесед Святослав Николаевич очень много говорил о матери, о ее философии Добра, о новом духовном Учении. Эти записи сохранились у меня в дневнике, но я думаю, сегодня мало что скажу нового. Лучше читать книги Елены Ивановны, ее письма. У нее ведь огромнейшее наследие. И многое из него уже опубликовано. Это глубочайшая философия, и только русскому человеку под силу проникнуть во все тонкости ее мышления. У Святослава Николаевича с матерью была огромная переписка. Он часто приезжал и работал в имении старших Рерихов в Кулу. Но я там не был. А об отце он мало рассказывал. Возможно, у великих художников это не очень принято. Да и сыновнее сердце больше тянется к матери. А с отцом у сыновей всегда могут быть какие-то напряженные моменты. И потому я особо и не спрашивал об отце, понял, что не нужно лишние вопросы задавать. А вот про старшего брата Юрия он много говорил, и с большой болью, что так с ним Россия обошлась. Теперь уже не вернешь. Юрий Николаевич был великий ученый, лингвист, компаративист, т.е. проводил сравнительный анализ языков, культур. Святослав Николаевич говорил, что Юрий был талантливее именно в художественном творчестве. Но так судьба распорядилась, и он работал в научной сфере. Очень талантливый был старший брат.

Но вот какая особенность есть у великих русских людей. У них нет зависимости от своего таланта или гениальности. Они просто творят, работают, и этой работой воздвигают себе нерукотворные памятники в пространстве Культуры, в Душе народа, и ничто не может ни вытравить, ни сломать, ни уничтожить такой памятник, как бы безбожно ни обращались с его творениями и с самим автором. Сколько искалеченных судеб, расстрелянных невежественной толпой. Пусть она у власти, или это распявшие Христа — не зарастет к памятнику гения народная тропа, настоящего народа, образованного и культурного.

Так и Святослав Николаевич. Он творил. Не жил за счет продажи картин. У него были иные источники для обеспечения жизни. Наверняка имел доход от плантации, возможно, и Девика как знаменитая актриса имела состояние. Он наверняка помогал и родителям, которые жили в Гималаях. Он был бескорыстен и гениален. И был замечателен как человек. И главное, что через всю свою жизнь он пронес свою русскость. Благодаря родителям и их утверждению Культуры с «большой буквы» в основе всей жизни. И одежда его была проста, как у русского человека — рубаха и льняные штаны. Никакой иностранной вычурности. Святослав Николаевич сохранил произношение того русского языка с его формами и оборотами, выражениями мысли и произношением, каким говорила петербургская интеллигенция начала ХХ века. Это был настоящий русский человек, художник, гений, творец, который утверждал Прекрасное в его высшем и всеохватывающем понимании.


2019
Опубликовано в сборнике "Скрижали мысли", №9-10. - 2020 г.
На фото Святослав Николаевич Рерих (1985 г)