Памяти деда. Из серии Узелки моей памяти

Праздновали троицу. Мама с Татьяной Федоровной сидели на лавочке возле нашего дома, здесь же крутились мы с моей подружкой Зинкой. Из-за угла колхозной сушилки, на месте которой впоследствии Геннадий Шуплецов выстроил дом, появилась компания явно подвыпивших баб, нарядных, в красивых полушалках, а в центре их компании вышагивал мужчина, наяривавший на гармошке.
- Никак тятенька с тальянкой-то идет, - удивилась мама, прикладывая ко лбу ладошку, прикрываясь от солнца и, глядя на спускающуюся с пригорка компанию.
- А ведь верно, Михаил Николаич девок куда-то повел, - рассмеялась Татьяна Федоровна, Зинкина мать.
      Между тем, компания подошла к нашему дому.
- Настена, вынеси-ка нам водички попить, - обратился дед к маме.
- Михалко, да на што нам вода? Праздник нонеча! Неси, Михайловна, бражки! -  воскликнула одна из женщин.
Все они были примерно одного возраста. Деду моему тогда было лет 67 - 68, такими же или чуть помоложе были и его спутницы, все сплошь когда-то солдатки, оставшиеся без мужей.
      Дед мой важно вышагивал в новых шевиотовых брюках, заправленных в хромовые сапоги. Из-под пиджака выглядывала голубая косоворотка. На плече висела тальянка. А женщины были разнаряжены как никогда. Всех их, этих бабушек,  я давно знала и привыкла видеть их в темных и длинных юбках с такими же  унылой расцветки блузками либо кофтами и повязанными поверх юбок фартуками, сшитыми  из стареньких тканюшек, выцветших занавесок или порвавшейся старой юбчонки. Головы, как правило, всегда были повязаны немаркими или белыми ситцевыми платочками. А здесь стояли, приплясывая на месте, разрумянившиеся, с ярко блестевшими глазами, нарядно одетые моложавые  женщины.
      Я вынесла ковшик воды для деда, а мама тем временем принесла скамейку, на которую чинно уселся дед.
- Сыграй, Миша, плясовую!, - попросила бабушка Матрена, наша соседка.
Среди всех своих пышнотелых подруг бабушка Матрена выделялась своей статностью и стройностью. На ней была надета узкая и длинная бордовая юбка в крупную желто-зеленую клетку. В юбку заправлена белая батистовая блузочка, расшитая на груди и по рукавам яркими алыми цветами. Все это великолепие повязано по талии нарядным фартуком ослепительной белизны, отороченным рукотворными кружевами  и вышивкой. На плечах накинут небольшой цветастый полушалок. Но более всего меня поразил на бабушке Матрене ее гарусный пояс. Сплетеный из ярких красно-зелено-желто-синих гарусных ниток с пышными кистями на концах, опускавшимися ниже колен, он просто околдовал все мое внимание.
   Такие пояса  на Руси  девушки невесты плели для своих суженых и во время сватовства или сговора, молодых обвязывали этим поясом вместе, заключая как бы неразрывную связь друг с другом.
Все другие женщины тоже были принаряжены; кто-то выделялся ярким платочком, у кого-то на плечах накинута старинная шелковая шаль тонкой вязки с длинной свисающей до щиколоток шелковой бахромой,  на ком-то фартук с широкой кружевной оборкой, но пояса такого больше ни на ком не было.
    Дед заиграл плясовую, женщины начали плясать, по очереди запевая частушки:
- А меня милый  не целует,
  Говорит, что маленька.
  Подожди-ка, дорогой,
   Встану на завалинку ! - завела одна.
   Пройдясь с приплясом по кругу, вторая подхватила:
- Девки ух, да бабы ух!
К едрене матере старух!
А вот придет заготсырье, да и сдадим им все старье!
    Откуда-то появился чайник с бражкой и граненая стопка. Наверное, мама принесла из своего загашника.
- Ты, Михайловна, на нас не обижайся и не осуждай. Сколько нам той радости-то осталось, - сидя рядом с мамой,  говорила Авдотья Никитишна, дородная женшина в пышно присборенной коричневой юбке, доставая из ее бесчисленных складок маленькую табакерку. Открыв ее, она взяла щепотку табака и поднеся к носу, шумно втянула его сначала одной ноздрей, потом другой. Закрыв и вновь запрятав ее в кармане юбки, Авдотья Никитишна два раза с аппетитом чихнула.

- Бабушка, Авдотья, а что это вы нюхаете? - спросила бойкая Зинка.
- А табачок, милая, табачок!
- А зачем?
- А ты разве не слыхала, что чих да смех мозги прочищают? Вот и нюхаю. Смеяться в жизни много-то не пришлось, дак вот табаком мозги прочищаю, - рассмеялась она. - А вы, девки, смейтесь! Веселых-то судьба любит, - подытожила она. Мы с Зиной переглянулись и рассмеялись.
      Наплясавшись, женщины расселись на лавочках и запели какую-то проголосную песню.
- Тятя, а мамонька-то где?-
улучив момент, спросила у деда мама.
- А дома, Настена, дома. Она ведь, ты знаешь, не больно охоча до праздников-то. А мы вот с Иваном Федоровичем собрались Троицу отметить как и положено, да вот девчат повстречали. Ему тяжело на одной-то ноге, дак он дома остался, а я вот с бабоньками-то и гуляю, - словно оправдываясь, говорил дед.
      - Девки, Миша, айдате ко мне, а то скоро уж солнце садиться будет, а мы все никак не дойдем до меня, - заговорила бабушка Матрена, поднимаясь с лавочки, где они сидели рядышком с дедом. 
- Шел бы ты домой, тятя. А то мамонька узнает, что с бабами гулял, неудовольствия опять у вас будут.
- А ниче, Настена! Бог не выдаст, свинья не съест!
     Компания меж тем шумно распрощалась и отправилась вдоль по улице, под заливистые переборы тальянки.
- Вот чо отпускает одного, - сокрушалась мама. - Ведь знает, что выпьет, так опять к своей сударушке пойдет.Ладно, если к вечеру домой вернется, а то ведь и до утра застрянет.
- Да, старая-то любовь не ржавеет, - поддакнула Татьяна Федоровна. Мама-то у вас умерла, так Матрена уже несвободна была. А как уж Федора-то у ней не стало, так опять Михаил Николаич с Натальей Алексеевной жил. А все ж тянет их к друг дружке-то. Глазами-то так и сверкают!
- Что ж поделаешь! И так бывает. Любишь одного, а живешь с другим.
Дак уж пора бы и успокоиться. Ведь седьмой десяток идет уже, а он как улучит минутку, так бежит сюда.
Да дело ихнее. Не мне судить, - рассуждали мама с Татьяной Федоровной.

      Вспоминается другой случай.
      Лето. Я закончила 10 классов. Раннее утро. Мы с сестрой спим в горнице на матрасе, брошенном на полу. Сквозь сон слышу, что пришла бабушка Наталья. Мама процеживает только что надоенное молоко и о чем-то говорит с бабушкой. Бабушка похоже, плачет. Я навострила уши и слегка приоткрыла дверь горницы.
-  Настасья, да поговори ты с отцом. Ведь стыдоба! Опять у Матрены ночевал, кобелина старый! Никак не успокоится. Дружки-то уж о душе беспокоятся, а у него все бес в ребре!
- То-то я сегодня утром корову погнала в стадо, гляжу, вроде как тятенька по - над берегом Барневки бежит. Как есть он - насугорбился. Думаю, обозналась, откуда он тут в пять утра возьмется , а он видно, опять в гостях засиделся, - посетовала мама.
     Я тихонько прикрыла дверь, улыбаясь про себя:
- Ай да дед у меня, каков молодец! Я думала, ему 76 так он старик, а он все также юн и молод душой и телом.
    А дед у нас и правда до глубокой старости был красив и статен,  и был охоч до любовных приключений и бабушка Наталья до самой смерти деда держала оборону. Полагаю, что не одна бабушка Матрена была сударушкой деда. Солдаток в деревне было много.  Но пусть им там, на том свете будет всем хорошо и покойно. Немало грехов накопил наш дед за свою долгую жизнь, но, думаю, немало и добрых дел совершил и не нам его судить. Покойтесь с миром !