Санька

Детства у Саньки не было. Как не было юности, и всего того, что сопутствует данному возрасту: ни тебе конфет и пряников, ни нарядов, ни обувки справной; да ничего, в принципе,  не было, пока не встала она на ноги, пока не началась ее взрослая жизнь. Нет, все это конечно было: и детские годы и отрочество и все остальное, вот только как бы она в этом не участвовала. А вместо счастливого детства было постоянное чувство голода, страха и обиды и безрадостная сиротская жизнь.  Мать у Саньки была, только не принимала она никакого участия в ее жизни; ни любви материнской, ни заботы Санька от нее не видела. Только и осталось светлого да счастливого из всей ее  безрадостной  жизни память о  бабушке Марье,  да крестной Анне.
Отца своего Санька не помнила, да и не могла помнить. В 39 году его, бригадира колхоза имени Буденного призвали на воинскую службу.
А весной сорокового года родилась она, Санька. Так что и отцу не пришлось познакомиться с дочерью. Служил отец где-то на Украине, слал домой редкие письма, которые бабушка по нескольку раз просила мать перечитывать, пока не запоминала их наизусть.
    Отца заменял ей крестный, младший брат отца, который нянькался с ней, приносил с работы заячьи гостинцы - маленькую горбушку хлеба, или горсточку гороха, а то и первую земляничку, которую собирал для племянницы во время обеденного перерыва в берестяный кулечек.
      Вскоре и крестного призвали служить в армию, а тут и война началась. Мать Санькина ушла жить к своей матери, а Санька осталась у бабушки Марьи. Детская память избирательна; не все помнит Санька, но осталось у нее в душе от тех времен тепло и защищенность, а еще любовь и память о  мягких бабушкиных руках. При свете лампадки, горевшей у икон, которые бабушка, как началась война, вытащила из сундука и вновь поставила на свое законное место, в правый передний угол на полочку,сидели они темными зимними вечерами с бабушкой у окошка,
укрывшись одной шалькой и тесно прижавшись друг к другу, слушали завывание метели и ждали с работы крестную Анну, младшую дочь бабушки.
- Смотри, Санька, вот в этом окошке увидим мы с тобой твоего отца как он с войны вернется,  - говорила ей бабушка. - Запомни, с этой стороны он домой придет.
   Санька таращилась в окно, но ничего не видела, рано темнеет зимой; только чудилось ей завывание волков да глаза их злючие да голодные, сверкающие в лесу.
- Бака, а папка скоро с войны придет?
- Скоро, Санюшка, скоро. Вот весна наступит, погонят наши фрицев, а там и папка твой с крестным домой вернутся. Храни их, Господи! - всякий раз крестилась бабушка при упоминании сыновей.
   Наступила весна, потом незаметно и осень подкралась, а отца все не было. Бабушка все чаще молилась и плакала. Ни от отца, ни от крестного не было никаких вестей. Санька как хвостик ходила за бабушкой или играла со своей куклой, которую вырезал из соснового корня отец еще для Фени, своей первой дочери. Да только недолго прожила Феня на белом свете, рано умерла, а кукла досталась Саньке.
     И лишь в приходы крестной с работы, когда Санька еще не спала, в доме становилось оживленнее.
- Санька, что я сегодня тебе принесла!  - Кричала крестная с порога.
Санька радостная, что сейчас случится чудо, как это всегда происходило, бежала к ней и с разбегу ткнувшись в ее юбку, обхватывала колени крестной и радостно замирала.
- Подожди, подожди, торопыга, а ну-ка неси мне платок.
    Санька стремглав несла ей платок и расстилала его у ног крестной, уже зная, что сегодня у них будет знатный ужин.
     Крестная осторожно снимала с ног большие братовы ботинки и высыпала из них на расстеленный платок зерно. Зерна набиралось две - три пригоршни, но и такая добавка к еде для них была большим счастьем.  Это бывала пшеница, горох, ячмень или овес, смотря что убирала крестная своим комбайном.

- Нюра, что же ты делаешь? Ведь поймают тебя, посадят! - Тревожилась всякий раз Марья, завешивая окно, выходящее на деревенскую улицу.
- Да ты на Саньку посмотри, мам, она синяя вся. Чем-то ее кормить надо. Я осторожно, мамонька, не переживай. Многие украдкой так делают. У всех ребятишки. Колоски собирать не дают, все перепахивают, так хоть в ботинках немного принести. А поймают, скажу, что бункер забился, чистила, вот и насыпалось зерна, не доглядела.
Вон ведь раз в неделю прибегаю домой в бане помыться, Саньке хоть радость какая - зернышек жареных погрызть.
    Это было самое блаженное и счастливое время для Саньки. Наевшись слегка поджаренных на сухой сковороде зерен пшеницы, она затевала с крестной всякие игры; то пряталась в доме и заставляла ее искать, то просила покатать ее на коняшке, и крестная становилась на четвереньки, Санька взбиралась ей на спину, брала в руки длинные косы крестной вместо возжей ,и та катала ее по всему большому бабушкиному дому.
      Подходил к концу третий год войны, как вдруг одно за другим пришло два письма; долго где-то кружили они по военным дорогам и, наконец, черными воронами прилетели в деревню.
Одно на имя матери Саньки, она и принесла это трагическое сообщение в дом бабушки Марьи. "...Ваш муж младший сержант, командир отделения Сычугов Павел Леонтьевич, погиб в бою с фашистскими захватчиками за социалистическую Родину 7/Xl-1941 года ...", а через неделю и второе письмо прилетело на имя Марьи "...Ваш сын Сычугов Харлантий Леонтьевич ... пропал без вести."
  Впервые Санька видела как голосила бабушка, как билась в рыданиях крестная. В доме надолго воцарилась тишина. Бабушка молча ходила по дому в черном, низко надвинутом на лоб платке, молча делала домашние дела, молча кормила Саньку и так же молча укладывала ее спать и уже не рассказывала ей сказок и разных потешек.
- Бака, расскажи про кисоньку-мурысоньку, - просила Санька.
Бабушка гладила ее по голове, что-то ласково шептала, глаза ее наполнялись слезами, и она смотрела куда-то сквозь Саньку и от этого Саньке становилось страшно, она отворачивалась к стенке и вскоре засыпала.
   Но как говорят, беда не приходит одна.
    Как-то вечером нагрянул милиционер, долго шарился в сенцах, потом вынул откуда-то из закутка бутылку, заткнутую тряпкой, открыл, понюхал, спросил Марью:
- Откуда солярка? Анна принесла?
Марья молчала. А что говорить? Анна и принесла в прошлую субботу.
- Мамонька, я солярки немного принесла, хоть в лампадку наливать будешь, а то как две совы с Санькой сидите вечерами без света.
     Как чувствовала Марья, что не кончится это добром. Анну арестовали и вскоре дали пять лет тюрьмы и отправили в Норильский лагерь.
   Узнав о том, что присудили Анне, Марья слегла, отнялись ноги. Послала Саньку за соседкой, та пришла, заохала, завсплескивала руками, запричитала.
- Не пугай Саньку, я еще не умерла.
Сходи-ка, Ивановна, к Агафье Никитишне, да скажи, пусть Саньку заберет, она ли, мать ли, а мне уж с ней не управиться, ноги не держат. Да попроси Митрия Акиндиновича зайти ко мне, попрошу его съездить в Мальцево к сестре моей Александре. Думаю, не бросит она меня здесь одну умирать.
    Вот так на четвертом году жизни закончилось Санькино детство.
Бабушку Марью увезла ее сестра, где та вскоре и померла, а Саньку забрала к себе бабушка Агафья, мать к тому времени вышла замуж и куда-то укатила. И для Саньки наступила уже  совсем другая жизнь

Бабушка Агафья и дед Михаил, родители Санькиной матери жили хорошо; была у них корова, свинку держали, курочек и гусей Агафья Никитишна разводила знатных. Муж Агафьи был председателем колхоза, и потому достаток в доме отличался от достатка бабушки Марьи.
        Михаил Петрович председательствовал с самого основания колхоза и последнее время просил районное начальство освободить его от занимаемой должности; очень уж болели и ныли на перемену погоды простреленные в гражданскую войну ноги.
     Вскоре начальство вняло просьбам Михаила Петровича и перевели его председателем сельсовета в Бугаево, на должность менее хлопотную и спокойную.
      Агафья Никитишна, женшина высокая и дородная,  работала там на пасеке и частенько брала с собой маленькую Саньку. Когда наступала пора откачки меда, она наливала Саньке полную чашку меда и заставляла ее все это съесть.
Вкусно жилось у бабушки Агафьи Саньке: и молочко и яйца и мед с чаем и булочки сдобные по праздникам, но и без работы Санька не сидела. Сколько она помнила себя, с переездом к бабке Агафье, не приходилось ей уже играть со своей куклой, да и, по правде говоря, она и не помнила, где ее кукла находится. С утра и до позднего вечера у Саньки были свои обязанности; посуду с подойником помыть, в доме подмести, грядки выполоть, цыпушек да гусят на травку выгнать, да следить, чтоб коршун не потаскал. А бывало еще и половики на пруду постирать, на солнце высушить да домой принести.

Сколько себя помнит Санька, огород был на ней; и прополоть и прорыхлить и окучить, а стала постарше - еще и полить, натаскать воды с речки, благо, рядом текла. Бабушка Агафья на пасеке работала, домашнюю работу недосуг было исполнять.
Не помнит Санька такого случая, чтоб бабка отпустила ее с подружками поиграть. Да и подружек из-за этого у Саньки особо не было, пока в школу не пошла.
   По субботним дням в баню воды натаскать с той же речки, там вода мягче, щелока для мытья волос не надо делать.
       Но жизнь - она ведь такая штука: сегодня серая, а завтра еще темней.
Умер дед Михаил, закатилось их ясное солнышко и жизнь у Саньки с бабушкой Агафьей резко переменилась. Переехали назад в свою родную деревню. Агафья Никитишна как могла крепилась, корову не продавала, хоть и тяжело ей было заготавливать корм для нее.
Ходили по ночам с Санькой да с младшей дочерью Ниной, которая пока жила с матерью, по лесным опушкам, окашивали траву да везли на тележке домой сушить на огороде да во дворе. Понемножку заготавливали сена на зиму. Гусям тоже не попускалась Агафья Никитишна, благо те не требовательны к еде; нет зерна, так на траве да на речном планктоне нагуляют жир.
Мать Саньки жила отдельно от них, устраивала свою молодую жизнь, к матери своей не заглядывала, как там дочка живет не интересовалась. Как-то при встрече с Санькой на ее какую-то незначительную просьбу резко ответила:
- Ты получаешь отцовскую пенсию, что тебе еще надо?
    Саньке и правда до совершеннолетия платили за отца пенсию в размере 12 рублей.
    Но деньги не интересовали ее, да и распоряжалась ими бабушка, а хотелось Саньке к мамке прижаться, на коленях ее примоститься как когда-то к бабушке Марье, да чтоб по головке ее мать погладила да в маковку поцеловала, но мать гнала ее от себя.
- Иди отсюда! Вся Нюрка! Как только могла такой уродиться?! Знала б, что вся в нее  вырастешь, в люльке надо было задушить или хребет переломить.
    За что уж так ненавидела мать свою золовку, а через нее и на Саньку перенесла свою ненависть, для Саньки на всю жизнь осталось тайной.
    В 47-ом году мать официально вышла замуж за вернувшегося с фронта израненного Степана Широкова и в тот же год Санька пошла в школу. С грехом пополам училась,  день в школе, да три дома; то коров пасти надо - очередь подошла, то гусята вылупляются - надо следить, чтоб гусыня не потоптала их, то картошку окучивать, то копать, а то и с  бабушкой Агафьей нанимались к кому-то картошку копать, или сено грести. И так всю осень, а зимой обувки нет, в школу не в чем идти. Скуповата была Агафья Никитишна. Хоть и получала на внучку пенсию за погибшего отца, но не спешила с денежками расставаться. И опять сидит Санька дома, домашними делами занимается.
Бабушка Агафья в колхозе целыми днями работает, надо минимум трудодней выработать, иначе, под суд отдать могут за тунеядство, вот и лежала вся домашняя работа на хрупких Санькиных плечах.
С теткой Ниной, которая работала избачем в клубе, во все теплое время года ходили они с тележкой в лес за пеньками.

Искали  старые делянки, где когда-то колхозники рубили лес, выкорчевывали из земли старые пни березовые, грузили на тележку и везли домой. Но чаще Санька ходила за пеньками одна. Зимы в Зауралье длинные, холодные, дров требуется много. Вот и заготавливали таким образом себе обогрев. Рассказывали, что спустя годы, после смерти Агафьи Никитишны под крышей сарая лежала целая гора этих пней, внизу уже истлевших.
     Как-то заблудились они с Ниной: кружили, кружили, не знают в какую сторону идти. Совсем умаялись, да еще и тележка полная пней. Сели у березки, сидят и ревут обе в три ручья. Слышат, вроде телега тарахтит. Глянула Санька , а это ее крестный лошадку погоняет, он в ту пору уже вернулся домой из немецкого плена.
- Санька, чего ревете? - Остановил он лошадь.
- Заблудились, не знаем куда идти, - размазывая слезы по щекам, ответила та.
- Давайте прыгайте ко мне в телегу.
   Крестный слез с телеги, поднял их тележку с пеньками и одним махом поставил ее на телегу и привязал каким-то ремешком, чтоб не скатилась.
Девчонки, радостные от такого исхода, забрались на телегу.
- Чего в гости-то не приходишь? Я в прошлый раз звал тебя, думал придешь. Тетка Настасья пирог картофельный испекла.
- Да бабка Агафья не пускает. Говорит нЕчо там делать. У них своя семья, ты ишшо будешь там околачиваться.
- Ну ладно, поговорю я с баушкой, чтоб отпускала тебя к нам. В школу-то ходишь?
- Да хожу. А иногда учительница к нам приходит, задание приносит.
- Значит, и в школу тебе недосуг ходить. Придется, видно, серьезно с баушкой-то поговорить. Кормит она тебя хорошо? Не обижает?
- Да что вы такое говорите, дядя Харлантий, - вмешалась Нина. - Никто ее не обижает и куском хлеба не попрекает. А что по дому помогает, так вы знаете мою маму: сама без дела не сидит и другим спуску не дает. Попробуй, не выполни ее задание! Такое устроит, что в другой раз побоишься ослушаться ее.
- Да знаю я, потому и спрашиваю. Все знают, что скупа как Крез Агафья Никитишна. Лучше сгноит да выбросит, чем кому-то даст. Не думаю, что разносолами она вас балует.
    Саньке и самой иной раз страсть как хотелось к крестному сбегать, да боялась, что не успеет бабкино задание выполнить, или узнает она от кого, что ослушалась ее. Так и жили в одной деревне, а все равно, что чужие люди.

Крестная из тюрьмы освободилась, тоже приходила к бабушке Агафье, а та ее и на порог не пустила . Посидели Анна с Санькой на завалинке возле дома, подарила крестная  ей несколько лент атласных разного цвета в подросшие уже косы заплетать, да косынку крепдешиновую с шеи сняла на Саньке повязала. На том и закончились свидания. А вскоре получила крестная работу комбайнера в Уксянской МТС и переехала от брата из деревни в свою, выделенную ей, маленькую квартирку.
И все равно во всякий приезд к брату, улучала Анна моменты, чтоб повидаться с племянницей, подарить ей новую  ленту да кулечек конфет.
Так и жила Санька, крутясь по дому как белка, и поджидая бабушку с работы. Неожиданно заболела Нина, бабушкина дочка и младшая сестра Санькиной матери. Она уже была замужем, а как заболела, муж привез ее к матери. Дома ухаживать за ней было некому. Была Нина беременна и, родив в положенное время сыночка Ванечку, вскоре умерла. Погоревала Агафья да делать нечего, и этого внука надо было поднимать на ноги. Еще заботы да работы Саньке прибавилось. С маленьким Ванюшкой няньчиться. От  колхозной работы никто бабушку не освобождал, и за ребенком следить пришлось ей. Так и росли потихоньку у бабушки двое внуков, один при живом отце, другая при живой матери и оба сироты.
   Кое-как закончила Санька пять классов. О дальнейшей учебе и речи не было. А тут неожиданно мать в гости нагрянула. Жили они тогда со своим Степаном в Каменск-Уральске. Работали оба на железнодорожной станции. И решила мать снять с бабушки обузу, забрать Саньку в город.

- Поступишь в ФЗУ на маляра. Комнату в общежитии дадут, форму и кормить будут. Пора уж профессию какую-никакую приобретать, не все у бабки на шее сидеть. Вот только принимают туда с семилеткой, а у тебя всего пять классов.
- Схожу-ка я в сельсовет, попрошу, чтоб выдали сироте справку, что, мол, семь классов закончила. По годам-то она подходит. Думаю, не откажут, - вмешалась бабушка.
На том и порешили. В сельсовете пошли навстречу Агафье Никитишне, в память ли о заслугах мужа ее Михаила Петровича, бывшего председателя, в память ли погибшего Санькиного отца, но выдали нужную справку, и уехала она из родного села с матерью в новую жизнь.
        Приняли Саньку в училище, дали койку в общежитии и стала она учащейся ФЗУ. Все считали ее детдомовкой, до того скудненько и бедненько была она одета, никто никогда не слал ей посылок, как другим девчонкам, никто не навещал и не приносил гостинцев. И в редкие каникулы, когда все разъезжались по домам или по родственникам, Санька оставалась в общежитии, ее никто нигде не ждал, не присылал денег на дорогу, а просить она не привыкла. И на расспросы подружек никому ничего не рассказывала. Только потихоньку плакала по ночам в подушку, жалела себя.

А потом пришла любовь. Учились они с Виктором вместе. И после окончания учебы поженились. Привез Виктор молодую жену с родителями знакомиться, те тоже посчитали невестку детдомовкой из-за сваливающейся с плеч старенькой телогрейки, расползающемся по швам  ситцевом платье, разбитых ботинок, но молодая  очень понравилась свекрам своей красотой да расторопностью. Маленькая, да проворная, все в руках у ней спорилось. Всей душой ее приняли в семью. В качестве подарка свекровь купила Шуре (уже не Саньке, а Шуре) пальто и сапожки. С тем и начали жить.
А потом и к бабушке Агафье Шура повезла мужа знакомиться. Та ей целое приданое сгоношила: матрас с подушкой, одеяло, да половики. По тогдашнему времени, почитай, богатая невеста!
 И началась у Шуры новая жизнь, своя, семейная, с маленькими счастливыми моментами и разочарованиями, рождением сына и дочки, взлетами и падениями, приобретениями и надеждами, с поездками в гости к своим крестным, гибелью сына и мужа. И вновь новые встречи, новая любовь, повседневная работа и обретение потерянных родственников, а в глубокой старости вновь большая душевная травма - смерть дочери.  Счастье и горе ходит рука об руку, у каждого своя судьба, своя чаша страданий, которую не обойдешь, не расплещешь, а выпьешь до дна.
       Живи, Шурочка, наша дорогая Александра Павловна, наша сестра, радуй нас при наших редких встречах своим веселым нравом и оптимизмом, своими безумно вкусными пирогами, своей душевностью и воспоминаниями; ведь ты - единственная ниточка, связывающая нас с нашим отцом и с нашей бабушкой Марьей, не дожившей до радостных дней, когда вернулся из плена ее пропавший без вести младший сын Харлуша, а через год из Норлага приехала повзрослевшая красавица дочь Анна. Знать бы тебе это, бабушка, может, и справилась ты со своей болезнью, а не ушла, не прожив и пятидесяти лет, поняв, что жить не для кого. Но не дано никому знать свое будущее, каким бы оно ни было. А мы, многочисленные внуки твои, счастливы, что ближе познакомились с тобой, благодаря воспоминаниям нашей Шуры.