Японка и плен. Приложение 2 к Россия-Япония 18

    Книга  «Сирень  и  война»  довольно  известна  во  Владивостоке,  а  как  в  России – не  знаю.  Вот  передо  мной  дарственный  экземпляр  с  автографом,  рекомендую  эти  уникальные  воспоминания  незаурядной  японки.  Для  любителей  дайджестов – краткие  выписки за  период  август 1945-ого – ноябрь  1946-ого  годов.

     О  реакции  Тоидзуми  Ёнэко  на  вторжение  СССР  в  Маньчжурию  см.  «Россия – Япония  18».  Она  сразу  напомнила,  что  ещё  в  юности  поклялась  не  применять  своё  знание  русского  языка  во  вред  России;  с  неприязнью  пишет  о  «Токийской  розе» (Тогури  Икуко).

    15.08-ого  она  услышала  о  Хиросиме  и  Нагасаки,  о  капитуляции  Японии;  некий  офицер  призвал  японок  «связать  воедино  судьбу  и  крепость» - это  эвфемизм  ояко  синдзю (родители  убивают  детей  и  себя).
  О  том  же  думают  потомки  белоэмигрантов:  «Родина  их  предков,  СССР – это  страшная  страна».
16.08-ого  Тоидзуми  перевела  с  японского  на  русский  соглашение  командующего  3-ей  японской  армии  генерал-лейтенанта  Мураками  Кэйсаку  о  прекращении  войны.

Появились  беженцы  из  приграничья,  они  «ехали,  удирая  от  атаки  советской  техники,  которая  стреляла  прямо  по  грузовикам».
  17.08-ого  в  3  часа  дня  русский  самолёт  сбросил  листовки  о  прекращении  войны.  Японки,  более  4000  человек,  сбились  в  лагерь,  многие  с  детьми  от  4-х  месяцев  до  12-ти  лет.
  На  руках  Тоидзуми,  ей  33  года,  шестеро  детей:  младенец  Масару (6 мес.),  дочь Хироми (2,5  года),  сын  Тоору (5  лет),  сын  Сатоси (7  лет),  дочь  Акэми (10  лет,  одна  нога  парализована  полиомиелитом),  сын  Хиро (12  лет).

  Лагерь  под  охраной  советских  солдат,  но  китайцы  пустили  яд  в  водоснабжение.    Дети  пьют  из  луж,  потому  «повальный  понос,  бумаги  нет,  тряпок  нет,  воды  нет».  Вместо  туалета – яма  8х2х0.5 метра  и  доски  поперёк,  без  забора.
  Вши,  мухи  для  фанатично  чистоплотных  японцев – это  ад.  «Все  медикаменты  забрала  советская  армия»,  лечились  золой.
Шмон,  т. е.  обыски:  охрана  отбирала  себе  часы,  кольца  и  прочие  ценные  вещи.  Трофеи…

   Пеший  марш  в  другой  лагерь,  № 646,  всего  1 км,  но  по  жаре,  без  воды;  больных  и  беременных  японки  несут  на  носилках.
  «Невозможно  простить  солдат  страны-победительницы,  удовлетворяющих  свою  похоть,  ловя  слабых  женщин.  …Изнасилования,  агрессия,  воровство – это  обыкновенные  спутники  войны».
  По  лагерю  бегает  девочка-подросток,  сошедшая  с  ума  после  группового  изнасилования.

  Корейцы  и  маньчжуры  продают  горы  продуктов,  разграбив  склады  японской  армии  перед  приходом  советской.  «Невозможно  верить  там,  где  много  советских  солдат,  которые  запросто  дурят,  совершают  преступления,  убивают.  Они  украли  у  меня  способность  верить  людям».
  Северные  корейцы  для  советских  солдат  держат  «кабаре» - публичный  дом  с  японками.

  25.09-ого  умерла  Хироми,  2 г. 6 мес.  «от  потери  иммунитета».  В  сентябре  умерло  24  ребёнка.  Масару,  гордость  матери,  при  рождении  весил  4  кг,  имел  рост  55  см,  пошёл  в  лагере  в  6  месяцев;  а  6.10-ого  умер  от  истощения.  Всего  в  октябре  умер  21  ребёнок.

   «Там  в  одной  комнате  были  около  ста  женщин  с  детьми.  И  рядом  с  ними  лежали  трупы,  покрытые  белой  тканью.
  Морга  не  было,  поэтому  людям  приходилось  до  похорон  жить  с  трупами.  Во  всех  комнатах  было  одно  и  то  же».
  Замначальника  лагеря  капитан  Кунгурцев  пнул  свёрток – «это  был  труп  семи-  или  восьмимесячного  ребёнка».

  «… Развязать  войну – это  и  означает  любить  родину?  Нет,  не  может  быть  такой  любви  к  отечеству.  Тот,  кто  развязал  войну,  не  любит  ни  людей,  ни  родину.  Любят  только  себя,  для  своей  выгоды  искромсали  страну  и  людей  искромсали,  дьяволы…»
  « - Ваши  офицеры,  как  пришли  сюда,  занимаются  грабежом,  изнасилованиями – как  чудовища.  После  такого  совершенно  естественны  и  ненависть,  и  ужас.  Вы  понимаете? – спросила  я  прямолинейно».

  Тоидзуми  свободно  владела  русским  языком,  и  потому  её  назначили  переводчиком  начальника  лагеря  полковника  Олега  Ивановича  Лебедева,  т. е.  на  все  случаи  жизни  лагеря.
  «В  конце  октября  мы  покинули  женский  лагерь  смерти» - её  с  детьми  поселили  за  зоной.   Она  стала  свидетелем  жизни  офицеров  всех  званий.  Появились  хорошие  отзывы  о  некоторых.

  Например,  симпатию  вызвала  капитан  военврач  Петрова  Ольга  Дмитриевна,  выпускница  Киевского  медицинского  университета,  заочно  в  МГУ  выучила  английский,  немецкий,  французский  и  немного  японский  языки.  Очень  интересовалась  Японией.

  «Бал  дружбы»:  советские  офицеры – в  форме,  женщины – в  вечерних  платьях.  Японские  офицеры (даже  полковник) – тоже  в  форме,  с  мечами  на  поясе,  в  белых  перчатках – при  полном  параде.  Японские  медсёстры  Красного  креста – с  цветами».
   Далее:  «…очень  гармоничная  атмосфера  дружбы  Японии  и  Советского  Союза.  Но  эта  «дружественность» - только  внешняя.  Война  закончилась  в  обеих  странах,  но  пока  есть  победитель  и  проигравший,  кровавое  сражение  победителей  и  пленных,  вероятно,  только  начинается.  И  неизвестно,  сколько  лет  продлится  эта  борьба».

  На  глазах  Тоидзуми – любовные  треугольники  советских  офицеров,  семейные  драмы  и  даже  трагедии.  Поразило  её  явление  ППЖ – «походно-полевая  жена»:  в  японской  армии  нет  ни  женщин-офицеров,  ни  женщин-солдат,  а  в  советской  сожительство  не  редкость  от  солдата  до  генерала.  «Трагедия  военно-полевых  жён»  воспринималась  остро.

Работать  пришлось  уже  на  три  лагеря  и  четыре  больницы,  больше  среди  солдат.  Лагерь  поразила  эпидемия  сыпного  тифа;  умирало  25-30  человек  в  день.
   «Начальник  военных  врачей  российской  армии  приказал  писать  «грипп» - цель  этого  японка  не  поняла.  Спросила  у  врача  лагеря,  «он  мне  со  смехом  ответил:  «Напиши  что-нибудь  от  балды».

Эпидемия  росла:  «в  день  из-за  «гриппа»  в  среднем  умирало  не  меньше  50  человек.  …Этих  людей,  так  и  не  узнав,  кто  они  и  откуда,  бросают  голыми  в  огромную  яму  за  больницей,  специально  вырытую  для  захоронения  трупов.  Почти  все  были  молодые  солдаты».
  «Среди  советских  офицеров,  поступающих  в  больницу,  было  много  венерических  больных».  Показательна  драма  капитана  Коваленко.

  «Советские  солдаты -  страшные.  Деньги  крадут.  Крадут  товары,  а  затем  убивают» - крик  местных  жителей.  Появились  корейские  партизаны,  стали  нападать  на  советских  солдат.      
 «Я  перестала  понимать  душевное  состояние  местных  жителей.  Что  они  себе  думают,  ввязываясь  в  борьбу,  которую  они  заведомо  проиграли?

  …Всего  лишь  каких-то  четыре  месяца  назад  местные  жители  горячо  встречали  советскую  оккупацию,  орали,  что  «Советский  Союз  спас  нас  от  давления  Японской  империи!  Они – наши  освободители!
  …А  сейчас  они  готовы  напасть  на  своих  спасителей,  на  советскую  армию».  Прорвало  начальника  лагеря  полковника  О. И. Лебедева:  «Я  здесь  для  того,  чтобы  защитить  вас  всех  от  чудовищ  моей  страны».

  Однажды  в  конторе  главного  управления  Тоидзуми  печатала  документы  на  мимеографе.  Свидетели,  советские  солдаты,  обсуждали:  «Если  эту  штуку  увезти  с  собой – хорошие  деньги  можно  заработать!»  Вот  они,  трофеи.
  Японка  вспомнила  тогда:  «Я  не  могла  понять  их  психологию – для  них  мимеограф  был  редкостью,  диковинкой…  Я  давно  уехала  из  СССР,  поэтому  не  знаю,  какая  там  жизнь,  какой  уровень  развития.  Но  похоже,  что  с  нищенского  уровня  со  времён  революции  так  ничего  и  не  изменилось».

  Появилась  новый  главврач  - Ирма  Тибенкери,  тоже  выпускница  Киевского  университета,  украино-грузинских  кровей.  Случай:  трое  японцев  добровольно  идут  на  прямое  переливание  крови  русскому  солдату.
  Но  «было  множество  примеров,  когда  находились  свидетели  и  по  их  липовым  показаниям  уничтожают  японцев».

  В  апреле  1946-ого  «Смерш»  реорганизовали,  и  Тоидзуми  упорно  вербуют  в  спецслужбу  шантажом  и  пряниками.  Она  работает  бесплатно,  а  четверо  её  детей  босые  и  почти  голые.  Но  Ирма  Тибенкери  поддержала  отказ  от  работы  на  МГБ  и  согласие  на  перевод  во  Владивосток.

Во  Владивостоке  Тоидзуми  приравняли  к  старшему  лейтенанту  Красной  армии (оклад  700  рублей  в  месяц,  полное  вещевое  довольствие,  офицерский  паёк;  питание  в  столовой,  общежитие, топливо,  свет,  вода – бесплатно).
  Она  заметила:  «И  у  морских,  и  у  сухопутных  офицеров  форма  была  прекрасная,  а  у  солдат – грубая  и  бедная».

  «Ходили  слухи,  что  города,  которые  подвергались  бомбёжке,  были  выжжены  полностью.  Особенно  в  Нагасаки,  в  Хиросиме – не  осталось  ни  одной  живой  души».  Как  мы  знаем  теперь,  осталось  две  трети  живых  душ;  это  май  1946-ого.
  Никак  не  могу  убедить  россиян,  что  факт  бомбёжки  и  знание  её  эффекта  отстоят  минимум  на  полгода.  И  ныне  почти  все  считают,  что  20  килотонн – это  мощность  взрыва.

  Первое  место  работы – район  форта  № 2  (где  до  2013-ого  я  занимался  с  «Клубом  юных  патриотов»).
    О  начальнике  лагеря:   «он – старший  лейтенант.  Несмотря  на  это,  ведёт  себя  он  словно  эксплуататор  времён  царской  России  или  продавец  рабов  в старой  Америке».
Вскоре  место  работы - кирпичный  завод  № 12  на  станции  Угольная ( стоит  до  сих  пор).  Бригадир  ст.  лейтенант  японской  армии  Морияма:  «Ещё  в  сентябре  все  японские  солдаты  были  здоровыми.  Их  было  250  человек…  Сейчас (май  1946)  осталось  только  50».

  «… Группа  здоровых  военнопленных  из  150  человек…  Они  прибыли  из  Тисимы (Курилы),  но  за  длительное  военное  время  так  ни  разу  и  не  воевали».  К  осени  сравнялись  со  «стариками».
  Фанерный  завод  на  Океанской  хорошо  мне  знаком;  оказалось,  там  был  бунт  японских  военнопленных  против  своих  офицеров,  и  Тоидзуми  была  в  комиссии  по  разборке.
А  вообще  во  Владивостоке  было  19  лагерей  для  пленных  японцев.

  Попытка  уговорить  нашу  героиню  принять  советское  гражданство  и  преподавать  в  Московском  университете  провалилась.
  27.11.1946-ого  её  отвезли  в  Находку  ждать  судно  из  Японии.   «Неужели  у  СССР  нет  даже  судна  для  того,  чтобы  перевезти  нас?»
  Там  она  узнала,  что  «трёх  молодых  медсестёр  забили  до  смерти,  а  ещё  двое  умерли  от  болезней».

 Напоследок  таможенник  обманом  изъял  у  Тоидзуми  её  честно  заработанные  деньги.   «Я  перестала  понимать  эту  страну – СССР.  И  советских  людей.  Добренькие  такие,  заботливые  и  сразу  предают.  Врут,  как  ни  в  чём  не  бывало.  Не  выполняют  обещаний.   …Две  тысячи  четыреста  рублей – при  обмене  на  иены  в  то  время  это  была  немаленькая  сумма.  Наверное,  я  на  всю  жизнь  запомню  эти  две  тысячи  четыреста  рублей».

  Её  муж,  Тоидзуми  Кэнрю,  бывший  переводчиком  ещё  на  хасанских  переговорах,  арестованный  в  августе  1945-ого,  вернулся  из  сибирских  лагерей  в  1956-ом  году  и  в  том  же  году  умер.
  А  неделю  назад  семья  моего  друга  В.  Филиппова (у  него  орден  № 5  «За  борьбу  с  пиратством» – помните  историю  «Московского  университета»?)  отдыхала  в  городе  Янцзы,  где  никаких  следов  лагеря  № 646,  да  и  других;  и  могил  Масару  и  Хироми  тоже.