Актуалитэ. Как наказали блоггера Тургенева ИС

Вот были ж все же ж времена
Не то что нынешняя "плесня"
Херню напишут блоггЕра
А им за то еще и денег

Люли-люли ... стояло ...
И портами ... махало ... б

Вот пример из жития троицы русских грандов святоотеческой словесности = Гоголя, Некрасова и Тургенева (ИС)

Прим.: хотел исполнить дайджест, но ничего не вышло = такие тексты, что и одной фразы не выкинуть ... поэтому получилось из серии "Эпитомы..." и даже без схолий

(00)

В феврале 1852 г в Москве умер Гоголь.  Н.А. Некрасов откликнулся на смерть мертвой вроде как души (всякие слухи ходили и до нас доползли) стихотворением «Блажен незлобивый поэт…» (см. ниже в части 3):

Проходит свой тернистый путь
С своей карающею лирой.

С финальным четверостишием:

Со всех сторон его клянут
И, только труп его увидя,
Как много сделал он, поймут,
И как любил он — ненавидя!

Вслед за Некрасовым Иван Сергеевич Тургенев  написал некролог и отдал его в редакцию «Петербургских ведомостей», но статью запретил цензурный комитет ...

 А не хрен "патаму што"

Основание для вань и мань одно: никто  в России самовластья не может получать такие гимны кроме Его Самого Одного. И никто не может словом критиковать и даже рассуждать о его СВО ...

Тургенев обратился за помощью к своим московичам с просьбой напечатать статью в «Московских ведомостях». Оные московскую цензуру обошли на вираже и 13 марта 1852 г статья-некролог за подписью «Т……в» появилась в №32 «Московских ведомостей» под названием «Письмо из Петербурга»

Власть шибко осерчала и автор некролога был арестован, посажен в «сибирку» («съзжую»  = помещение для арестованных при полиции), а затем отправлен в ИТУ «Русская деревня» изучать народный быт и его нелексиконную по ФМД  фразеологию

Люлю-люлю, стояло  … б

(1)

Тургенев И.С.  Письмо из Петербурга.

Материал, за который был арестован писатель

Гоголь умер!
 — Какую русскую душу не потрясут эти два слова? — Он умер. Потеря наша так жестока, так внезапна, что нам все еще не хочется ей верить. В то самое время, когда мы все могли надеяться, что он нарушит, наконец, свое долгое молчание, что он обрадует, превзойдет наши нетерпеливые ожидания — пришла эта роковая весть! — Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертию, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся, как одной из слав наших! — Он умер, пораженный в самом цвете лет, в разгаре сил своих, не окончив начатого дела, подобно благороднейшим из его предшественников… Его утрата возобновляет скорбь о тех незабвенных утратах, как новая рана возбуждает боль старинных язв. Не время теперь и не место говорить об его заслугах — это дело будущей критики; должно надеяться, что она поймет свою задачу и оценит его тем беспристрастным, но исполненным уважения и любви судом, которым подобные ему люди судятся перед лицом потомства; нам теперь не до того: нам только хочется быть одним из отголосков той великой скорби, которую мы чувствуем разлитою повсюду вокруг нас; не оценять его нам хочется, но плакать; мы не в силах говорить теперь спокойно о Гоголе… самый любимый, самый знакомый образ неясен для глаз, орошенных слезами… В день, когда его хоронит Москва, нам хочется протянуть ей отсюда руку — соединиться с ней в одном чувстве общей печали. Мы не могли взглянуть в последний раз на его безжизненное лицо; но мы шлем ему издалека наш прощальный привет — и с благоговейным чувством слагаем дань нашей скорби и нашей любви на его свежую могилу, в которую нам не удалось, подобно москвичам, бросить горсть родимой земли! — Мысль, что прах его будет покоиться в Москве, наполняет нас каким-то горестным удовлетворением. Да, пусть он покоится там, в этом сердце России, которую он так глубоко знал и так любил, так горячо любил, что одни легкомысленные или близорукие люди не чувствуют присутствия этого любовного пламени в каждом им сказанном слове! Но невыразимо тяжело было бы нам подумать, что последние, самые зрелые плоды его гения погибли для нас невозвратно — и мы с ужасом внимаем жестоким слухам об их истреблении…
Едва ли нужно говорить о тех немногих людях, которым слова наши покажутся преувеличенными, или даже вовсе неуместными… Смерть имеет очищающую и примиряющую силу; клевета и зависть, вражда и недоразумения — все смолкает перед самою обыкновенною могилой; они не заговорят над могилою Гоголя. Какое бы ни было окончательное место, которое оставит за ним история, мы уверены, что никто не откажется повторить теперь же вслед за нами:
Мир его праху, вечная память его жизни, вечная слава его имени!
Т… в.

Я препроводил эту статью в один из петербургских журналов; но именно в то время цензурные строгости стали весьма усиливаться с некоторых пор... Подобные «crescendo» происходили довольно часто и — для постороннего зрителя — так же беспричинно, как, например, увеличение смертности в эпидемиях. Статья моя не появилась ни в один из последовавших за тем дней. Встретившись на улице с издателем, я спросил его, что бы это значило? «Видите, какая погода, — отвечал он мне иносказательною речью, — и думать нечего».— «Да ведь статья самая невинная», — заметил я. «Невинная ли, нет ли, — возразил издатель, — дело не в том; вообще имя Гоголя не велено упоминать. Закревский на похоронах в андреевской ленте присутствовал: этого здесь переварить не могут». Вскоре потом я получил от одного приятеля из Москвы письмо, наполненное упреками: «Как! — восклицал он, — Гоголь умер, и хоть бы один журнал у вас в Петербурге отозвался! Это молчание постыдно!» В ответе моем я объяснил — сознаюсь, в довольно резких выражениях — моему приятелю причину этого молчания и в доказательство как документ приложил мою запрещенную статью. Он ее представил немедленно на рассмотрение тогдашнего попечителя Московского округа — генерала Назимова — и получил от него разрешение напечатать ее в «Московских ведомостях». Это происходило в половине марта, а 16 апреля я — за ослушание и нарушение цензурных правил — был посажен на месяц под арест в части (первые двадцать четыре часа я провел в сибирке и беседовал с изысканно вежливым и образованным полицейским унтер-офицером, который рассказывал мне о своей прогулке в Летнем саду и об «аромате птиц»), а потом отправлен на жительство в деревню. Я нисколько не намерен обвинять тогдашнее правительство; попечитель С.-Петербургского округа, теперь уже покойный Мусин-Пушкин, представил — из неизвестных мне видов — всё дело как явное неповиновение с моей стороны; он не поколебался заверить высшее начальство, что он призывал меня лично и лично передал мне запрещение цензурного комитета печатать мою статью (одно цензорское запрещение не могло помешать мне — в силу существовавших постановлений — подвергнуть статью мою суду другого цензора), а я г. Мусина-Пушкина и в глаза не видал и никакого с ним объяснения не имел. Нельзя же было правительству подозревать сановника, доверенное лицо, в подобном искажении истины! Но всё к лучшему; пребывание под арестом, а потом в деревне принесло мне несомненную пользу: оно сблизило меня с такими сторонами русского быта, которые, при обыкновенном ходе вещей, вероятно, ускользнули бы от моего внимания.

Примечания
1.По поводу этой статьи (о ней тогда же кто-то весьма справедливо сказал, что нет богатого купца, о смерти которого журналы не отозвались бы с большим жаром) мне вспоминается следующее: одна очень высокопоставленная дама — в Петербурге — находила, что наказание, которому я подвергся за эту статью, было незаслуженно — и во всяком случае слишком строго, жестоко... Словом, она горячо заступалась за меня. «Но ведь вы не знаете, доложил ей кто-то, — он в своей статье называет Гоголя великим человеком!» — «Не может быть!» — «Уверяю вас». — «А! в таком случае я ничего не говорю: je regrette, mais je comprends qu'on ait du sevir. [я сожалею, но я понимаю, что следовало строго наказать (франц.)]. (Прим. И. С. Тургенева)

Дата создания: 1852, опубл.: 1852. Источник: Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. Сочинения. Т. 11, М., 1983. С. 64—67.

(2)

Сообщение в ВК  Всероссийский музей А.С. Пушкина   9 ноя 2020   https://vk.com/wall-29020865_10231

В феврале 1852 года в Москве умер Гоголь. В Петербурге об этом первым узнал И. С. Тургенев, получивший из Москвы письмо от В. П. Боткина. Н. А. Некрасов моментально откликнулся на смерть Гоголя стихотворением «Блажен незлобивый поэт…», в котором противопоставлены художник, воспевающий прекрасное, и другой, на стороне которого явные симпатии поэта
Проходит свой тернистый путь
С своей карающею лирой.

Имена поэтов не названы, но всем было понятно, что во втором случае речь шла о Гоголе. Как опытный журналист Некрасов в последний момент сумел поместить стихотворение в уже готовом к печати номере «Современника». Это было, пожалуй, единственное написанное в те дни о Гоголе, что «упустила» цензура: имя Гоголя даже упоминать было «не велено». Наказание понес другой писатель — И. С. Тургенев. Он писал Ивану Аксакову: «Скажу вам без преувеличения, что с тех пор, как я себя помню, ничего не произвело на меня такого впечатления, как смерть Гоголя». При этом Тургенева неприятно удивило, что смерть Гоголя не всеми была воспринята так остро и трагически. Он демонстративно надел траур, и нанося визиты знакомым, осуждал равнодушие светского общества.

Вслед за Некрасовым Иван Сергеевич написал статью-некролог, где не только имя Гоголя упоминал, но называл его «великим человеком», который «своим именем означил эпоху в истории нашей литературы». Тургенев отдал ее в редакцию «Петербургских ведомостей», но статью запретил цензурный комитет: там сочли недопустимым самый тон статьи.

Тогда Тургенев обратился за помощью к своим московским друзьям с просьбой попробовать напечатать статью в «Московских ведомостях». Стараниями друзей московскую цензуру удалось обойти, и 13 марта 1852 года статья-некролог появилась в № 32 «Московских ведомостей» под названием «Письмо из Петербурга» и за подписью «Т……в».
Тотчас было заведено следственное дело. Управляющий Третьим отделением Л. В. Дубельт предложил царю сделать Тургеневу, «человеку пылкому и предприимчивому», строгое внушение, а шеф жандармов А. Ф. Орлов — учредить за писателем секретное наблюдение. На докладе Орлова Николай I наложил резолюцию: «Полагаю, этого мало, за явное ослушание посадить его на месяц под арест и выслать на жительство на родину под присмотр…».

16 апреля Тургенева взяли под стражу и отправили на «съзжую» (помещение для арестованных при полиции), где в первые дни его навещали многочисленные друзья и знакомые, но власти сочли это недопустимым и запретили свидания с ним. Тургенев занялся творчеством. Именно в эти дни на «съезжей» он написал «Муму». Перед отъездом на жительство в Спасское он читал рассказ в кругу петербургских друзей на квартире своего дальнего родственника А. М. Тургенева.

От Петербурга до Москвы Тургенев ехал по незадолго до этого открытой железной дороге с обязательством следовать в Орловскую губернию, нигде не задерживаясь. Но в Москве Тургенев задержался —хотелось встреться с друзьями. Вскоре после его отъезда в Спасское летом 1852 года в Москве вышли в печати отдельным изданием «Записки охотника». Иван Аксаков выразил удивление, как в то время книга смогла миновать цензуру, потому что это «стройный ряд нападений, целый батальный огонь против помещичьего быта». Аксаков был прав: началось секретное расследование обстоятельств выхода в свет «Записок охотника».

Случившееся с ним — ссылка в Спасское — Тургенева не очень огорчило. Он наслаждался тишиной, уединением, перечитал всего Гоголя, начал изучать русские летописи, сказки и предания, играл в шахматы с навещавшими его друзьями и соседями, охотился. Из Франции приходили письма от Полины Виардо, которые он ждал с нетерпением. Вскоре она уступила просьбам «ссыльного» и предприняла гастрольную поездку в Петербург и Москву. Тургенев приглашал ее в Спасское, но, видимо, связанная условиями гастрольного договора, она не могла этого сделать. Пренебрегая запретом на выезд из Спасского, Тургенев сам с поддельным паспортом под видом купца (по другой версии мещанина) отправился в Москву, где провел десять дней с Полиной Виардо. 1 апреля он вернулся в свое имение, а Виардо — в Лондон. Там она сама рассказывала А. И. Герцену о тайном путешествии Тургенева.
23 ноября 1853 года Тургенев получил от имени шефа жандармов А. Ф Орлова извещение об окончании ссылки.

Текст подготовлен Антониной Петровной Артихович, зав. Мемориальным музеем-квартирой Н.А. Некрасова
(3)
Блажен незлобивый поэт
автор Николай Алексеевич Некрасов (1821—1877
* * *
Блажен незлобивый поэт,
В ком мало желчи, много чувства:
Ему так искренен привет
Друзей спокойного искусства;

Ему сочувствие в толпе,
Как ропот волн, ласкает ухо;
Он чужд сомнения в себе —
Сей пытки творческого духа;

Любя беспечность и покой,
10 Гнушаясь дерзкою сатирой,
Он прочно властвует толпой
С своей миролюбивой лирой.

Дивясь великому уму,
Его не гонят, не злословят,
И современники ему
При жизни памятник готовят…

Но нет пощады у судьбы
Тому, чей благородный гений
Стал обличителем толпы,
20 Ее страстей и заблуждений.

Питая ненавистью грудь,
Уста вооружив сатирой,
Проходит он тернистый путь
С своей карающею лирой.

Его преследуют хулы:
Он ловит звуки одобренья
Не в сладком ропоте хвалы,
А в диких криках озлобленья.

И веря и не веря вновь
30 Мечте высокого призванья,
Он проповедует любовь
Враждебным словом отрицанья, —

И каждый звук его речей
Плодит ему врагов суровых,
И умных и пустых людей,
Равно клеймить его готовых.

Со всех сторон его клянут
И, только труп его увидя,
Как много сделал он, поймут,
40 И как любил он — ненавидя!

1852
________________________________________

Дата создания: 1852, опубл.: 1852. Источник: Некрасов Н. А. Полное собрание сочинений и писем в 15 томах. — Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1981. — Т. 1. Стихотворения 1838—1855 гг..